Он летает под аплодисменты - Марина Друбецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Надеюсь, вы меня поняли, – спокойно сказал Басби, обращаясь к Чардынину и затягиваясь сигаретой.
– Понял. Вы сумасшедший.
Басби расхохотался.
– Ничуть! Это была сценка из вашей же фильмы «Жемчужные слезы разлуки». Так вы ничего не поняли? Странно. Я думал, все зрители уже научились читать по губам. Выходит, не все. Вы бы предпочли, чтобы я издавал какие-то звуки, или достаточно пантомимы? Тогда вам следовало родиться глухонемым.
Настала очеред Чардынина хохотнуть.
– Остроумно! Очень остроумно! Прекрасная иллюстрация недостатков немого кино! Однако…
– Однако я читал также, что во время берлинского сеанса публика рассердилась не на сам звук, а на то, что он не успевал за изображением, – перебил его Басби. – На несовершенство аппаратуры.
– А ваша аппаратура совершенна? – быстро, словно подхватив теннисный мячик, спросил Чардынин и, повернувшись к Сидни, повторил вопрос по-английски. Сидни, по-птичьи вертевший головой то вправо, то влево – от Чардынина к Басби и обратно, – силясь уловить нить разговора, бешено закивал головой.
– Perfect! Perfect!
– Ну, предположим, предположим, предположим! – Чардынин обеими руками хлопнул по столу, встал и заходил взад-вперед по кабинету. – Предположим, ваше изобретение – перфект! Мы, конечно, все проверим, прежде чем подписывать купчую, но… Но на черта оно нам, ваше изобретение? А? Скажите на милость!
Брови Басби полезли вверх.
– То есть?.. – только и сумел вымолвить он.
– А то и есть, что мы продаем нашу фильмовую продукцию во все страны Европы. И даже в Америку. Да, да, господа, на Холливудских холмах смотрят фильмы, сделанные в «Новом Парадизе»! Так на каком, интересно, языке должны говорить актеры, чтобы их понимали и в Британии, и в Испанском королевстве, и во Французской республике? Вот и получается, что ваше предложение – совершенно неприемлемо. Оно нам просто не нужно. Засим, господа, разрешите откланяться. Прошу прощения – занят.
Чардынин наклонил голову в знак того, что визит окончен, и уселся за стол. Басби поднялся. Ничего не понимающий Сидни оставался сидеть.
– Давай, давай, поднимайся! – тихо сказал Басби, подталкивая его под локоть.
Сидни умоляющим жестом вскинул руки.
– Но такого нигде не бывать! – крикнул он в последнем усилии отчаяния.
– Вот именно, не бывать, – процедил Басби сквозь зубы, стаскивая его со стула.
Чардынин проводил покидающую кабинет парочку задумчивым взглядом. Прохвосты, конечно, но… Этот, горбоносый… Интересная фактура. Неплохо бы с ним поработать. Хромает, однако на экране будет незаметно. Зато лицо! Все в движении. Каждую секунду – каждый мускул. Все играет. Поднимает ли он брови, улыбается или кривится – оно просто завораживает. Как будто всасывает в себя собеседника. Поразительное обаяние. Даже когда он просто сидит на стуле и попыхивает сигареткой, кажется, что сигарета прямо на глазах взорвется фейерверком, а у курильщика из рукава выскочит букет цветов. И как уморительно он спародировал сценку из фильмы! Надо бы его вернуть… У Чардынина возникло неприятное ощущение, будто он что-то упустил, попросту говоря – проворонил. Но не прохвоста же с пиратской физиономией. Звезду из него сделать несложно. Вопрос – стоит ли браться? Субъект, очевидно, с гонором и неглуп, что для звезды – большой недостаток. Нет, не в прохвосте дело. Изобретение. Перфект! Эта наивная и совершенно непробиваемая убежденность американца (Вот уж нелепое существо! И костюм вроде приличный, а сидит – мешок мешком!), что кино обязательно заговорит – благодаря его изобретению. А если… Если это изобретение и есть то, что он, Чардынин, старый пес с отменным нюхом, проворонил? Чардынин поднялся было с места, но тут же опустился обратно. Тьфу, тьфу! Глупости какие! Дел невпроворот, а он о ерунде… Надо писать запрос в Петербург, в музей транспопрта, просить, чтобы дали в аренду паровоз, на котором Николай I катался в Царское Село. Утром пришел фургон с орловскими рысаками. Вместо шести лошадей прислали пять. Придется телефонировать заводчику, скандалить. Все для экранизации «Анны Карениной», которую будет играть плакса Збарски. И Чардынин забыл о двух неудачливых продавцах сомнительного изобретения.
Басби вышел из приемной Чардынина в коридор. Сидни вился сзади. По его шумному дыханию Басби понял, что тот готов расплакаться.
– Ничего, ничего, – проговорил Басби, останавливаясь у окна. – Не реви. А я тебе говорил, что нечего соваться! – с неожиданной злостью выкрикнул он.
Да, он был зол. Полдня пропало даром. Репетиции «Сбежавшей куклы» шли полным ходом. Премьера была назначена на конец октября. Сегодня он должен был отсматривать цирковые номера и репризы для городского праздника во втором действии. А он вместо работы торчит на этой чертовой студии! И все по милости этого идиота Сидни! Засунув руки в карманы брюк и покачиваясь на носках, Басби глядел вниз, на суету студийного города. Люди бессмысленно и хаотично носились по дорожкам, что злило Басби еще больше. Он ни на йоту не верил в бред Сидни про «говорящий» аппарат, с помощью которого можно записывать звук на съемочной площадке. Басби оглянулся на американца. Жмется в углу. Боится подойти. Так ему и надо. Нет, конечно, в своем роде он незаменим. Механик. Электрик. Инженер. Выдумщик. Как-то Басби спросил, кем был Сидни на родине, как попал на «Георга Пятого» и откуда взял столько денег. Оказалось, работал инженером на большом заводе. Был уволен за пьянство. Деньги – выходное пособие, весьма солидное, что обуславливалось контрактом. После увольнения сразу сел на «Георга» и поплыл в Россию, чтобы осуществить свою мечту – пустить в дело говорящий сине-аппарат. В России, мол, рынок большой, а техника хромает.
Басби ни разу не пожалел о том, что месяц назад пригрел Сидни – снял ему номер, накормил, напоил, одел, обул и оставил при себе. Сидни придумал и смастерил потрясающую систему зеркал, отражающую и «размножающую» кукол на сцене. И волшебный ящик, куда входили танцовщицы в обычной одежде, а через минуту появлялись в костюмах кукол. И адскую машинерию, которая двигала сцену, перемещая принца из одного конца света в другой. Но его идея фикс… По вечерам Сидни являлся в номер к смертельно усталому Басби, и начиналось нытье о гениальном изобретении, которое сделает переворот в синема и озолотит их обоих. Бывал он обыкновенно пьяноват. Просил отдать проигранные чертежи. Над ними, мол, надо еще поколодовать. Басби смеялся, раздражался, отмахивался, отправлял Сидни восвояси, но чертежей не отдавал. Им владело какое-то суеверное предчувствие. Слишком удачно все складывалось с тех пор, как он тогда выиграл в карты. Слишком легко сходился пасьянс с тех пор, как он сошел на ялтинский берег. Одна козырная карта, другая, третья… Как будто вся колода его жизни состояла теперь исключительно из тузов и джокеров. Расстаться с частью выигрыша? Отдать обратно? Ну уж нет! А вдруг фортуна рассердится и перестанет подкидывать козыри? Пусть рискуют другие. И потом… Ерунда, конечно, но что, если изобретение Сидни – еще один туз?
Он оторвал взгляд от окна. Ага, туз! Пока что с этим тузом их чуть не взашей выгнали из кабинета Чардынина. Пора возвращаться в театр. До конца дня он еще успеет посмотреть шпагоглотателей и канатоходцев.
Впереди хлопнула дверь. Потом другая, из которой выбежала худенькая девушка, причитая:
– Чем я ее обидела? Что такого я сказала? И подол еще не подшит! – Она вбежала в соседнюю дверь, тут же выбежала и стала метаться по коридору, стукаясь, как мячик, о двери, с криками: – Госпожа Збарски, где вы? Где вы, госпожа Збарски? – Вся в слезах, девушка пронеслась мимо Басби. Он обернулся худышке вслед: «Забавная фигурка – скачет, как карандашик». Взволнованные крики стихли за поворотом коридора.
А в кладовке, мимо которой шагали Басби с его насупленным приятелем, затаившись, стояла госпожа Збарски. В темноте мерцал бриллиант величиной с пуговицу, что устроился в разрезе бального платья Анны Карениной, открывающего белые скульптурные плечи Лидии. Она никогда не носила подделок и свято верила, что настоящие драгоценности приносят на бледный экран магический свет. Она выбежала из примерочной, узнав, что Чардынин так и не отменил завтрашнюю съемку на корабле – а ведь «Ялтинский листок» обещает шторм! И вздыбится черная волна, и превратится в ледяную лапу, и подхватит ее с палубы, подкинет к серому небу, сожмет горло… Однако должна же у Василия Петровича быть совесть – и к этой совести следует воззвать! Подхватив недошитый шелковый подол, она оттолкнула помощницу и решительно направилась в кабинет Чардынина. И еще из коридора через приоткрытую дверь приемной увидела… Сразу что-то ослабло в груди. Беспомощная улыбка растаяла на губах. Там, в кабинете – невозможно поверить! – стоял, размахивая руками, «ее флибустьер». Совсем недавно, в театре… Закрыв руками пылающее лицо, она метнулась в первую попавшуюся дверь – и забилась в угол между шваброй и башенкой из мусорных ведер. Зачем он здесь? Преследует ее? Как объяснить Збышеку? Лидия вытерла испарину со лба и вжалась в стену, услышав заполошные крики ассистентки. Люди поймут! Все поймут! Господи, при чем тут Збышек?! И что поймут люди? Ведь никакой измены не было – одумалась вдруг Лидия. А мысленно опять сидела в маленькой, обитой шелком театральной ложе и слушала его голос, дающий указания танцоркам. Резковатый и нежный одновременно. Боже, какая глупость! Почему она прячется за швабру?! И как теперь выйти – однако глупейшая ситуация.