Он летает под аплодисменты - Марина Друбецкая

– Что, папочка, мамочка?..

– Да, детка.

Марыся встала, подошла к отцу, погладила по голове, обхватила за шею и прижалась щекой к его щеке.

– Надо погадать маме, Манечка, – тихо попросил Збарски.

– Что нагадать, папочка? – спросила Марыся, глядя на отца ясными глазками.

– Нагадай, что сегодня не будет автокатастрофы.

– Хорошо, папочка. Что-нибудь еще?

– Да, детка. Надо, чтобы она вечером обязательно поехала на прием к Александру Симеоновичу. А то неудобно – обидится. Ты уж придумай что-нибудь.

Марыся чмокнула отца в щеку, собрала карты и, махнув рукой, мол, не беспокойся, все будет, как надо, пошла к матери. Оставшись один, Збарски сгорбился на детском стульчике и замер, опустив лицо в ладони. Как тяжело! Десять лет… Десять лет их с Лидией браку, а он так и не смог привыкнуть к этой ее всегдашней готовности к катастрофе, постоянному ожиданию чего-то ужасного. Мука – видеть ее искаженное страданием лицо. Мука – знать, что любимому человеку плохо. Он бы все отдал, чтобы облегчить состояние Лидии. Но что он может сделать? Лишь пригласить врача. Збигнев застонал и ладонями сильно растер себе лицо.

Прежде чем войти к матери, Марыся подошла к зеркалу в гостиной, оправила платье, перевязала бант и несколько раз улыбнулась безмятежной улыбкой, обнаружив на круглых яблочных щеках очаровательные ямочки. Затем, не спуская улыбки с лица, толкнула дверь и стремительно вбежала в спальню.

– Манечка! Девочка моя! Родная! Ну, поди же, поди же ко мне скорей! – говорила Лидия своим протяжным мужским голосом и тянула к Марысе руки, и вот уже целовала ее льняные волосики, и щечки, и крутой лобик, и нежную шейку, и отстраняла от себя, чтобы налюбоваться всласть этим совершенством – собственной дочерью. В ласках ее было что-то истерическое, какая-то экзальтация, которую Марыся не могла еще понять, но уже могла почувствовать. – Как ты себя чувствуешь? Как прошло утро? Тебе дали на завтрак молоко? – между тем скороговоркой спрашивала Лидия, словно боясь, что не успеет задать все вопросы – Марысю унесет морской бриз.

– Все хорошо, мамочка. А как ты? Хорошо спала?

– Ужасно, девочка моя, ужасно! – Лидия поднесла было к глазам платок, но Марыся опередила ее.

– Хочешь, мамочка…

– Хочу, Манечка, хочу! Мне было видение…

– Не надо, мамочка. Карты все покажут.

Марыся скинула со столика газеты, подтащила стул, забралась на него с ногами и, сдунув прядь волос со лба, так же деловито и по-взрослому, как десять минут назад раскладывала пасьянс, раскинула карты.

– Даму под Короля, Туз скидываем, восьмерку к восьмерке, черви на пики, – забормотала она. – А вот и твое видение, мамочка. Смотри – пиковый Валет с трефовой Дамой. Тебе привиделось, что наша машина разбилась, правда? – Лидия закивала. На лице ее было выражение крайнего напряжения. Она инстинктивно кусала платок, не сводя глаз с Марыси. А та продолжала перекладывать карты. – Посмотрим, посмотрим… А-а-а! Червовая Дама накрыла бубнового Валета. Не хочу тебя расстраивать, мамочка, но катастрофы не будет. Дорога совершенно безопасна. Давай посмотрим, что тебя ждет вечером.

– Давай, – прошептала Лидия. Маска напряжения спала с ее лица, и оно, расслабившись, неожиданно стало моложе и светлее.

– Вижу, вижу… Вижу, вижу… – бубнила Марыся, как записной медиум. – Ой, мамочка, вижу тебя в зеленом платье, том самом, папином любимом! Много людей, огоньки… Ой, шарики воздушные! А ты самая красивая, мамочка! Так… так… Кажется, ты с кем-то встретишься. Очень-очень приятным. И тебе будет так хорошо, мамочка, как будто ты съела пять порций клубничного мороженого!

Лидия засмеялась и притянула дочь к себе.

– Но что это значит?

– Не знаю, – пожала плечами Марыся, глядя на мать невинными глазами. – Может быть, праздник какой-то? А вы с папой никуда не собирались?

– Александр Симеонович звал… – недовольным, вмиг потухшим голосом произнесла Лидия. – Но…

– Ну, конечно! Конечно, Александр Симеонович! – закричала Марыся. – Вот же он, смотри – Король пик. А встреча у тебя будет очень важная, ну, просто очень! Надо идти, мамочка. Карты не врут. Давай, давай, собирайся, я тебе помогу.

Лидия поморщилась, неохотно встала и, волоча за собой полы длинного халата, уныло побрела к ванной. Марыся выбежала из комнаты. Отец уже ждал ее за дверью.

– Все в порядке, – с заговорщицким видом шепнула Марыся, слегка дотронувшись до его руки.

Через час Лидия в зеленом струящемся платье, с изумрудным колье на шее и заколкой-бабочкой с крупным изумрудом и россыпью мелких бриллиантов в темных распущенных волосах стояла перед Марысей и мужем. В руках она сжимала шелковую сумочку, усеянную хризолитами и хризопрасами. На ногах посверкивали змеиной кожи башмачки цвета весенней травы. На носу у Лидии красовались огромные очки с толстыми стеклами в черной роговой оправе. Глаза за стеклами казались неестественно выкаченными, как будто Лидия страдала базедовой болезнью. Марыся укоризненно покачала головой, подошла к матери, приподнялась на цыпочки и сняла очки.

– Ты же обещала, мамочка, эту гадость не надевать, – с легким раздражением сказала она. – Сядь!

Лидия послушно села. Марыся подхватила с туалетного столика золотые флакончики и тюбики и принялась колдовать над лицом матери. Легко провела карандашиком помады по губам, подчернила брови и веки, растушевала светлые румяна, пощекотала пуховкой лоб и щеки. Лидия, закрыв глаза, тянула к ней лицо, крупные, тяжеловатые черты которого под рукой Марыси приобретали печальную томную прелесть. Наконец Марыся отступила на шаг, прищурилась, оценила свое художество и осталась довольна.

– Можете идти, – разрешила она. – А то мне еще надо зайцу ухо пришить.

В городе царило лихорадочное веселье. Толпы зевак запрудили набережную, над которой кружил аэроплан с длинным шелковым хвостом. На хвосте была вышита огромная эмблема банка «Справедливый». Пилот в летном шлеме и круглых стрекозиных очках выглядывал из окошка, приветствовал толпу кожаной пятерней и скалил зубы. Его помощник разбрасывал пригоршни золотого и серебряного конфетти. Казалось, над городом идет денежный дождь. Толпа хлопала в ладоши, визжала от восторга и улюлюкала. Шофер Василий жал на клаксон, пытаясь пробиться сквозь затор машин.

Когда Збарски и Лидия подъехали к городскому саду, праздник был уже в самом разгаре. Не успела Лидия выставить из авто ножку в змеиной туфельке и показать лицо, как раздались истошные крики:

– Мадам Збарски! Мадам Збарски!

Десятки репортеров местных, губернских и столичных газет окружили машину, наставив на Лидию дула камер. Лидия отшатнулась, метнулась обратно в спасительные недра авто и забилась в угол сиденья. Мужская рука ухватила ее за рукав и вытянула из кожаной пасти машины. Муж крепко держал ее за локоть. Репортеры щелкали камерами, сыпали вопросами, перекрикивали друг друга:

– Еще минуточку, мадам Збарски! Пожалуйте в профиль! Последний кадр! Развернитесь к мужу! Сколько стоило ваше колье? Правда ли, что вы покупаете обувь на размер меньше? Не продемонстрируете ли ножку?

Лидия глядела на бесчинствующих газетчиков, не мигая – укоризненно и недоуменно. Именно за этот трагический взгляд непроницаемых темных глаз, за это выражение мучительного страдания, не покидающее ее мрачное лицо, Лидию обожала публика, а критика писала, что она – «единственная дива синема, способная сыграть греческую трагедию». Никто не знал, что на экране Лидия всего лишь принимает позы, изображая саму себя.

Наконец Збарски протолкнул ее ко входу в сад. Лидия подняла на него умоляющие глаза – может быть, домой? – но он покачал головой и, погладив ее плечо, прошептал:

– Всего на полчасика.

Павлины разворачивали хвосты и кричали резкими голосами. Сияли огни. Ракеты и петарды взрывались над головой. Гремел духовой оркестр. Какое-то время они шли, прижавшись друг к другу, но вот толпа оттеснила Лидию от мужа, засосала, вовлекла в свой водоворот и пустила кружить по неведомым траекториям. Лидия растерялась. Озираясь, она пробиралась вперед. Кто-то здоровался с ней, останавливал, целовал руку. Человек на трехметровых деревянных ходулях чуть не сбил ее с ног. Потом в руках у нее появился невесть откуда взявшийся бокал шампанского, и она очутилась у летней эстрады, на которой крутилась пирамида, похожая на именинный торт. На пирамиде ярусами стояли девушки в золотых туфельках. Ветер раздувал короткие юбки, обнажая ноги почти до круглых крепких попок. Лидию затошнило от грохота, блеска и множества голых ног. Она бросилась на боковую дорожку, показавшуюся ей свободной. Там, дальше – она знала, – есть маленькое искусственное озерцо со скамеечками на берегу. Можно передохнуть. Она брела по узкой темной тропинке, вдыхая запахи вечерней травы и наслаждаясь одиночеством. Праздник громыхал за спиной. Изредка влюбленные парочки пробегали мимо, толкая ее. Сзади раздались неровные шаги.