Мерси, камарад! - Гюнтер Хофе

«А может, мне все это только кажется? Снится? И этот несносный Вестендорф, и сам я в этой грязной форме. Эти проклятые свиньи сорвали с меня погоны и ордена. А как было бы хорошо после этой кровавой бойни в Нормандии получить новую звездочку на погоны и место начальника гарнизона в каком-нибудь среднем по величине городке, где можно было бы заниматься верховой ездой, приемами, попойками и бог весть чем…»

— Чтобы у нас с вами не было недомолвок и недопонимания, я попрошу вас все, что вы хотите мне сказать, изложить письменно и скрепить свои показания личной подписью. Только не забудьте подчеркнуть, что это вы послали Грапентина на ничейную землю с целью попасть к англичанам.

«Показания? — подумал Мойзель, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. — Я же офицер! Я никогда не лгал. Плохо они знают меня!»

Мойзель выпрямился, но в том рванье, которое было на нем, его осанка не произвела на Вестендорфа никакого впечатления.

Вестендорф снял очки, внимательно посмотрел на бывшего командира полка и сказал:

— Знаете, Мойзель, ведь я с вами поступаю еще по-хорошему. За свои проступки вы заслужили петлю. Но я не зверь. Почему бы нам напоследок не распить с вами бутылочку вина? Признание из вас можно вытянуть и другим способом. Я видел человека, которому пришлось стоять на горячих углях босыми ногами. А под ногтями у человека, между прочим, тоже очень чувствительное место, особенно если… Многим это приходится не по вкусу. Есть такие специалисты, которые сделают с вашими руками такое, что… Я не хочу об этом говорить…

Подполковник почувствовал, как кровь отлила у него от лица. «Этот Вестендорф способен на многое… Неужели так вообще можно поступать с немецким офицером, как поступают со мной?..»

— Я вам только слегка напомнил о вещах, с которыми вы имеете возможность познакомиться вне стен этой комнаты. Все мы люди. И от нас ждут результатов нашей работы, подчас торопят…

Мойзелю показалось, что Вестендорфа преследует какая-то навязчивая идея. «Интересно, что он за человек? Как он ведет себя со своей женой, с друзьями. Да и есть ли у него друзья?»

— Я вижу, что вы в настоящий момент потеряли дар речи, Мойзель. Тогда мы с вами сейчас расстанемся и встретимся вновь во время подписания ваших показаний. О вашем отъезде в Германию пока не может быть и речи. А если вам придет в голову желание спросить меня о том, в чем лично для меня заключается счастье… — Оберштурмбанфюрер усмехнулся и продолжал: — Поймать человека, который действует в целой цепи себе подобных, дело не такое уж и трудное. Такого везде можно поймать… Заставить его говорить тоже отнюдь не трудно. Но превратить его в ничтожество, в тварь, которая пакостит даже себе, это, я вам скажу, Мойзель, прекраснее любви. Я, например, в таких случаях испытываю удовольствие, которое нельзя сравнить ни с чем. Людей можно терпеть только тогда, когда их презираешь!

На лбу Мойзеля обозначилась глубокая морщина. Ему снова почудилось, что он уловил звуки боя. Показалось, что он даже слышит разрывы ручных гранат. Однако подвал, в который его заточили, был настолько глубок, что никакие звуки не проникали в него.

— Видите ли, Мойзель, еще несколько дней назад фюрер распорядился, чтобы наши части СС и СД были передислоцированы дальше в восточные районы, однако я все еще нахожусь здесь. Нашей штаб-квартиры на Рю-де-Сос, которая там находилась в течение нескольких лет, более не существует. Сейчас мы расположились в этом маленьком захудалом особняке, в который залетают редкие птички. Я ждал здесь исключительно вас, и ждал для того, чтобы довести все до конца. Вы слушаете меня?

«Почему я раньше не замечал, насколько прогнила эта система», — устало подумал Мойзель.

Когда гауптшарфюрер схватил Мойзеля за руку, подполковнику вдруг пришла в голову мысль, что всего двое суток назад он вырвался из фалезского мешка, чтобы попасть в лапы самой смерти.

Более четырех лет парижане жили под игом фашистских оккупантов, перенося голод, постоянные преследования, измену и унижения. В тюрьме Фресен томилось более трех тысяч политических заключенных. Столица получала электроэнергию лишь на полчаса. Комендантский час, ночные облавы, флаг со свастикой на Эйфелевой башне. Четыре года в городе не слышали колокольного звона и пения «Марсельезы». Все чаще и настоятельнее перед каждым французом вставал вопрос, примкнуть ли к движению Сопротивления или к коллаборационистам, уйти в подполье или оказаться депортированным.

А в последнее время на улицах Парижа появились пулеметные гнезда, построенные рабочими из организации Тодта.

В номере нелегальной газеты «Юманите» от 15 августа 1944 года появилась статья секретаря ЦК Коммунистической партии Франции Жака Дюкло «Битва за Париж», которая заканчивалась следующим призывом:

«Парижанки и парижане, молодые и старые, все на борьбу с врагом, какими бы способами она ни велась! Пусть в нашей столице, в сердце Франции, разгорится огонь всеобщей забастовки, огонь народного восстания! Это поможет нам в короткий срок выиграть битву за Париж и приблизить час полного освобождения нашего отечества».

16 августа произошел первый взрыв, поднявший на ноги почти всю парижскую полицию. В ход пошло всевозможное оружие.

Остановился весь железнодорожный транспорт, парализованный забастовкой. 18 августа забастовали металлисты, текстильщики и почтовые служащие. Парижский комитет освобождения и Всеобщая конфедерация труда призвали население столицы к оружию. Был выброшен лозунг: «Беспощадный бой захватчикам!»

Положение осложнялось тем, что гитлеровское командование, оставляя Францию, запланировало взорвать сорок пять мостов через Сену.

В ночь на 19 августа три тысячи патриотов атаковали парижскую префектуру, захватили и превратили в неприступную крепость Иль-де-ля-Сите. По городу разъезжали автомашины с лозунгами Французской коммунистической партии, призывавшими парижан к оружию.

Восстание парижан проходило организованно. Оно было подготовлено начальником штаба Внутренних вооруженных сил (ФФИ) парижского района коммунистом полковником Анри Роль-Танги. В «лесных лагерях» в полной боевой готовности стояли хорошо вооруженные соединения, ожидавшие только сигнала к началу восстания. Этой же ночью части ФФИ с боем захватили мэрию, здание военного министерства, Дворец правосудия и еще много важных правительственных учреждений в самом центре Парижа. А на следующий день восставшие повсеместно атаковали оккупантов, захватили оружие, а к вечеру уже контролировали более половины районов города.