Мерси, камарад! - Гюнтер Хофе

После бесплодной попытки вырваться из котла под Шамбуа 2-й танковый корпус СС получил приказ присоединиться к остаткам войск фельдмаршала Моделя. Получилось так, что из фалезского мешка были выведены самые боеспособные части и соединения, в то время как второстепенные части должны были обеспечивать их отход. Судьба фалезской драмы была решена.

Гауптшарфюрер бесшумно закрыл за собой дверь, оставив в полном недоумении подполковника Мойзеля, по виду которого нельзя было определить его звание и тем более догадаться о том, что это командир артиллерийского полка, потому что ни погон, ни орденов, ни оружия у него не было. Фуражку — и ту он потерял. На ногах его были черт знает какие башмаки, а ведь он находился во французской столице, где еще совсем недавно гитлеровские офицеры появлялись во всем блеске.

До полуночи оставалось несколько минут, но чиновник в гражданском костюме, важно сидевший за письменным столом в кресле, обитом коричневой кожей, отнюдь не выглядел уставшим. Не обращая никакого внимания на стоявшего перед ним Мойзеля, чиновник внимательно читал какие-то бумаги. Настольная лампа с абажуром освещала его безупречный пробор, а когда чиновник чуть-чуть поворачивал голову, отражалась в стеклах его пенсне.

Приемник был включен, из него лились звуки бравурного марша.

Оберштурмбанфюрер Вестендорф повернул ручку приемника. Голос диктора зазвучал громче:

«Ноль часов одна минута. Сегодня вторник, двадцать второе августа. Повторяем передачу последних известий.

Из ставки фюрера сообщают: в Нормандии, в районе севернее Аржантана, наши дивизии прорвали заслон противника и, продвигаясь в северо-восточном направлении, установили связь с танковой группой, двигающейся им навстречу. Наши части, обороняющиеся на участке между реками Див и Вир, отбили несколько сильных атак. На некоторых участках наши части проводят частные контратаки.

На участке между Ёр и Сеной противник рвется в северном направлении. При Паси-Вернон отбиты его передовые подразделения.

Восточнее и северо-восточнее Шартра попытки противника продвинуться вперед не увенчались успехом.

Севернее Тулона…»

Эсэсовец протянул руку и выключил радиоприемник.

— Ну, Мойзель, печально, что вы не принимаете участия в контратаках: вы так спешно покинули свою часть…

Мойзель молчал.

— Вы, видимо, помните наш старый разговор? Тогда я сказал вам, что мы готовим последний Дюнкерк для англо-американцев.

«Круг замкнулся», — подумал подполковник.

— Я вам объяснял, что мы боремся за безопасность, и в первую очередь в оккупированных областях, не так ли? — Он потянулся за какой-то бумажкой. — Лейтенанта Тиля вы так и не привлекли к ответственности? Мне помнится, мы тогда договорились по этому вопросу.

Мойзель промолчал. «Неужели он не понимает, что сейчас не время думать о привлечении к ответственности кого бы то ни было. Интересно, что они знают обо мне?»

— По выражению вашего лица, Мойзель, я вижу, что вы смущены. Генерал Круземарк сейчас живет в свое удовольствие, а ведь в свое время мы давали вам задание информировать нас о каждом его шаге. А вы, к сожалению, нам ничего не докладывали. Жаль, жаль. Вы не обратили внимание на то, что он вытащил Альтдерфера и Тиля из этой заварухи?

«Когда же я, собственно, узнал о новом назначении Круземарка? — задумался Мойзель. — Он приезжал прощаться, но не нашел меня. В тот же день был убит Грапентин. Доложить им? А что толку? Доложить только для того, чтобы показать свою приверженность к имперскому управлению государственной безопасности?»

— Давайте перейдем к сути дела, Мойзель. Ваш начальник штаба капитан Грапентин разоблачен как заклятый враг нашего фюрера. Он хотел перебежать к противнику, но был застрелен на ничейной земле. Это было сделано при свидетелях. И бежать Грапентину пытался помочь один из ваших подчиненных.

«Был застрелен за то, что хотел перебежать к англичанам? — Мысли Мойзеля путались. — Грапентин… свидетели… А ведь Альтдерфер позвонил тогда и доложил, что начальник штаба полка погиб на поле боя при трагических обстоятельствах…»

— Вы хотите, чтобы я назвал вам имена? А Генгенбах? Вы, видимо, помните, что они были связаны с французскими патриотами, а ваш Тиль…

«Грапентин — сторонник заговора двадцатого июля? Такая мысль не так уж и нелепа. Он был сторонником немедленного перемирия на Западе, с тем чтобы бросить все силы на борьбу против красной России. Альтдерфер, безусловно, знал кое-что конкретное, но умышленно говорил о чепухе. И все для того, чтобы подвести меня».

Подполковник пожал плечами.

— Посмотрим, что мы имеем на сегодняшний день. Что касается генерала Круземарка, то тут вы ввели нас в заблуждение, потому что пренебрегали обязанностью докладывать нам обо всем. Не так ли, Мойзель? Вы прекрасно знали о роли Грапентина в заговоре против фюрера, но покрывали его. Генгенбах вел себя как предатель. И когда вам было доложено об этом, вы продолжали свою политику, потому что сами принимали активное участие в заговоре. Мы найдем Генгенбаха, где бы он ни был, и тогда пусть полагается на милость божью, да и вы тоже! О Тиле мы с вами уже говорили.

Мойзель чувствовал, что отпираться не имеет смысла. Вестендорф все равно не поверит ни одному его слову. Но как грубо он обращается со старшим офицером! А Мойзель ничего не может сделать.

Уж если Вестендорф снова приехал сюда, то, разумеется, не просто так. Сидя в подвале, в одиночной камере, и слыша стрельбу, Мойзель сделал заключение, что бои идут уже на улицах Парижа. Вряд ли ему удастся выкарабкаться отсюда.

— Ну, Мойзель, все выглядит несколько иначе, чем вы предполагали, не так ли? Председатель военного трибунала выведет вас на чистую воду. — Вестендорф протер стекла очков замшевой перчаткой.

«Неужели вот ради таких типов я и провел на фронте целых пять лет? — подумал Мойзель. — Неужели вот из-за таких типов в Нормандии да и на других фронтах погибли сотни тысяч солдат? А ведь он — это лишь частичка существующей системы! Но чем другие представители этой системы лучше? Я всегда честно выполнял свой долг как командир и, прежде чем уничтожить цель, брал ее в перекрестье прицела. Но неужели моя старательность шла на пользу только врагу?»

— Я хотел бы спросить вас, Мойзель, как мне расценить ваше молчание: как согласие, или вы просто-напросто хотите выиграть время, чтобы утаить правду?

«А может, мне все это только кажется? Снится? И этот несносный Вестендорф, и сам я в этой грязной форме. Эти проклятые свиньи сорвали с меня погоны и ордена. А как было бы хорошо после этой кровавой бойни в Нормандии получить новую звездочку на погоны и место начальника гарнизона в каком-нибудь среднем по величине городке, где можно было бы заниматься верховой ездой, приемами, попойками и бог весть чем…»