Возвращение в сказку - Василий Андреевич Пулькин

Тетя Дарья и дядя Федя

В шапке-ушанке, в мужской рубашке, подпоясавшись полотенцем и в шароварах, заправленных в сапоги, стоит тетя Дарья посреди избы с тарелкой, прикрытой тряпицей, и улыбается. Она обычно приходила к нам ранним утром, как только в своем доме затапливала печь и ставила туда ведерные чугуны, И сидела у нас, рассказывая моим родителям о своих похождениях в молодости или о вечерних событиях, которые сама узнавала, обойдя всю деревню.

В тот раз, как мне помнится, она рассказывала про милиционера, который проезжал через деревню.

— Ен на лошади верхом остановился напротив меня, этот мужичок, и спрашивает: «Бабушка, как мне проехать в Нойдалу?» — «В Нойдалу, говорю, батюшка, можно ехать вот по той Катерининской дороге и вот по той Николаевской», — указываю в сторону Катькиной и Николаевой изб. Ен выпучил глаза, смотрит на меня и не знает, что и ответить. Я вижу, что он растерялся, и добавляю: «Дуй тогда, кормилец, вон по той, по Александровской, — и показываю в сторону Сашки Медведева избы. — И покамест до Нойдалы не доедешь, все держись правой руки». Заспасибкал ен меня всю да и поехал дальше. А мне-то его и жалко стало. Ведь пути-то ему, желанному, пятнадцать верст да с хвостиком еще, а вдруг у его во рту с утра крошки не было. Дело-то это случилось в полдень. Кричу ему вослед: «Кормилец, а ты обедал где?» — «Не-е…» — трясет головой. «Так вернись, заходи ко мне, поешь чего». Ен не стал отнекиваться, лошадь поворотил, и в дом. Ну я его калитками овсяными с молочком топленым накормила. Спасибкал, спасибкал опять да до пояса кланялся, кланялся, будто я какая царица. Зову на прощанье-то: «Обратно поедешь, так буде к вечеру, ночевать заверни, а днем, так поесть чего». — «Спасибо, говорит, ты добрая». — «Да как же, отвечаю, где же тебе, бедному, иначе и поесть-то?» Так вот с милиционером, мачка, и познакомилась я, — хвастала она.

В тот же раз рассказала, как однажды девчонкой еще в осеннюю пору на лошади, впряженной в смычки, ехала она с возом домой и по дороге утеряла свою котомочку. Хватилась потеряшки, да где там — нету! Тут верхом на лошади догнал русский мужик. Тетя Дарья и сейчас-то плохо по-русски, а тогда и вовсе не умела.

— Вот я и спрашиваю мужика: «Случаем не нашел ли моей потеряшки?» — «Что за потеряшка?» — спрашивает мужик. «Да шовгунок, а в шовгунке в том, дергунком перевязанном, два коканца да три суримканца». [7] — «Нет, девочка, не нашел».

В тот раз тетя Дарья принесла нам кусок мяса. Вообще, она никогда не приходила к нам с пустыми руками, а имела привычку приносить гостинец.

Поговорить она любила. Мама уже выгребала из печи угли в тушилку, а она все еще сидела и рассказывала. И вдруг спохватившись, что сидит долго, она ударила себя по лбу ладонью и запричитала:

— Ой я ведьма. У меня ведь, поди, и горшки с картошкой там лопнули?! — Побежала домой…

Вспомнился мамин рассказ о тете Дарье:

— Чудесная, сильная женщина была. Пускай ей земля будет пухом.

Вообще, когда она видела из окна своего дома проходившего по дороге чужого человека, обязательно выскакивала на крыльцо и зазывала в дом. А если дело клонилось к вечеру, то оставляла и на ночлег. «Ну ты, Дарья, и добрая», — бывало, скажет кто-нибудь. Она даже удивится: «А я со своими домочадцами разве ж в людях не бываю? Живи для людей, и они поживут для тебя».

Однако у тети Дарьи были в характере и изъяны. Иногда она могла обидеть ближнего человека, и очень больно.

Она вышла замуж за вдовца дядю Федора Шомбоева с сыном на руках. Потом у нее появились и свои дети. И она почему-то невзлюбила приемного сынишку Сашу. Ей казалось, что дядя Федя своему первенцу уделяет больше внимания, чем остальным детям.

Нелюбимого Саньку она с самых юных лет стала привлекать к делу. Бывало, затопит печь, разбудит его, посадит малютку возле печи и, чтоб тот не уснул, дает ему какую-нибудь работу: прясть, мотать нитки с веретена в клубок, чистить картошку, даже вязать кружева, а сама убежит на деревню.

Уже взрослого Саньку никуда, даже на посиделки, она не отпускала, не давши ему с собой какой-нибудь работы.

— Вот возьми, — скажет, — прялку и кати с богом, и смотри без двух веретен пряжи домой не возвращайся.

— Я же не баба, чтоб с прялкой-то туда ходить, — как-то раз возразил ей Санька.

Действительно, с работой на посиделки ходили только девушки. Так у вепсов было принято испокон веков.

— Без дела тебе там сидеть некогда. Вишь, сколько вас у отца собралось. Коли работать там не желаешь, сиди и пряди дома, — скажет.

Вначале, естественно, над Санькой ребята подтрунивали. Но потом к этому привыкли, и Санька уже не чувствовал себя белой вороной. Так до ухода в армию он и ходил на посиделки с женскими занятиями.

В общем, Санька не видел свободной минутки. Только и слышно было в доме: «Санька, иди принеси…» «Санька, поди сделай…» Он, привыкший не перечить родителям, шел и делал.

— С работой-то ты, Саня, и не увидишь, как пролетит молодость, — однажды сказала ему моя мама.

Он улыбнулся в ответ:

— Что поделаешь, тетя Лиза, коли судьба мне выпала такая.

Санька, помнится, долго никак не осмеливался сплясать кадриль. Невысокий, широкоплечий, длиннорукий и чуть сутулившийся, он словно стеснялся сам себя. Сидел где-нибудь в уголке и работал себе. Мне даже жалко становилось его. Временами хотелось подойти к нему и упрекнуть его во всеуслышание: «Ты чего сидишь-то. Али хуже других?» И вот однажды случилось неожиданное. Подходит к нему Егор Пальцев и с ехидной улыбочкой говорит:

— Девица, брось пряжу и иди со мной кадриль плясать.

Саньке не понравилось такое обращение и он ощетинился:

— Какая я тебе девица?!.

— А кто же ты тогда? Ха-ха! Теленок?

Санька отбросил прялку да так поддал Пальцеву, что тот, пролетев через всю избу, головой открыл дверь и очутился в сенях.

Очухавшись, он пошел на Саньку, чтобы дать сдачи, но тот опередил его и толкнул еще сильнее. Почесав, лежа на полу, ушибленный затылок, Ешка решил принять все это за шутку. Протянув сквозь зубы: «Да, крепка, однако ж, эта барышня на руку… Ох и крепка». Он встал и, словно ничего не случилось, под