Возвращение в сказку - Василий Андреевич Пулькин

Только засумерилось, он уложил бусы в Фенин шелковый платочек, пошел. Пробрался в сени, схоронился под лестницей на чердак: мол, будь что будет.

До полуночи простоял, с ноги на ногу переминаючись. Вдруг слышит: у него под ногами кошка заныла. Видно, впотьмах хвост ей прищемил. Поднял он ноги, кошка шмыг по лестнице вверх. Тут чуть слышно раздался мышиный голосок: «Кто ты, спаситель мой?» — «Я Лука», — отвечает он тихо. «A-а, знаю, ты Фенин жених. Она меня утром тоже спасла, из мышеловки выпустила. Уж как убивается Феня по тебе, знал бы!.. Помогла бы вам, да где мне такой махонькой…»

Тут-то и стукнуло Луку в голову: «Кому же еще и не помочь, как не тебе, — говорит. — Затащи своими ходами нитку бус к Фене. Пускай она наденет их да отца зовет. А ему пускай скажет, что это Лука надел. Сумеешь?» — «Это-то я сумею!» — обрадовалась мышка.

Шмыгнула она в норку, только бусы по маховому пазу торкнули.

Стоит Лука на прежнем месте, прислушивается. Вдруг скрипнули половицы, свет в дальней комнате зажгли. Тут Лука не будь дурак ноги в руки — и к дому.

Не успел он дух перевести, как за ним от Семена бегут. Так, мол, и так… ждет вас всех хозяин сегодня к обеду.

Так-то и добыл Лука свое счастье. Любовь на замок не упрячешь, верно я говорю? — Максим весело рассмеялся, заворачивая лошадь к нашему дому.

…Весь следующий день показался мне на удивление долгим. С утра помогал матери убираться. Потом возил навоз на колхозное поле. Уже к вечеру вили с отцом веревки. И чем бы ни занимался, не отпускало меня смутное тревожное предчувствие. И вместе с тем то и дело вспоминался бедный Лука из сказки Максима. И не просто Лука, а будто он — это я. Поставить же Машу на место Фени не хватало духу. Мысли начинали путаться, я чувствовал, что краснею. Зато сладко думалось о завтрашнем дне. Как никогда раньше хотелось, чтобы поскорее наступило утро и можно было бы бежать в школу. Там, я думал, лишь увижу Машу, тревога моя сразу растает. Как вчера, когда мы вышли на крыльцо школы, и растаяло мое нелепое чувство вины…

Вскочил я с первыми петухами.

— Куда в такую-то рань? — окликнула мать.

— Дежурным назначили.

— Вечером-то не говорил… Поешь хоть.

Наскоро перекусив остатками праздничных блинов с брусникой, я выскочил из дому.

В школе я был часа за полтора до звонка.

Тетя Лиза, уборщица, топила печи.

— Никак мне помощника ветром надуло, — сказала она громко прозвучавшим в пустом коридоре голосом. — Давай-ка разливай чернила по чернилкам.

Начали подходить ребята. Обстукивали на крыльце ноги, шумно возились, хлопали дверьми.

Скоро и звонку греметь. Держа его за «язык», тетя Лиза уже прохаживалась по коридору, то и дело раздавая добродушные подзатыльники гомозившейся малышне.

С жестяным звоном загремел звонок.

Первым — урок географии.

Иван Андреевич отметит в журнале отсутствующих.

— Кто скажет, что с Машей Антоновой?

— Заболела, — отозвался Витька Комлев. — Мать ейная поутру забегала к нам.

— Не «ейная», а ее.

— Я и то говорю, — пробубнил Витька.

— Ты, Комлев, снесешь ей домашнее задание. Не забудь.

— Ла-адно.

«Заболела, — горячо вертелось у меня в голове, — заболела… Тогда в озере искупалась — и нипочем, а тут — заболела… Но почему Комлев? При чем тут Комлев?!»

Такого дня у меня еще не было. На уроках сидел тихо, но ничего не слышал, ничего не понимал.

В конце последнего урока я увидел перед собой листок, на котором аккуратным, совсем не моим почерком было записано домашнее задание по всем предметам.

Я тупо огляделся по сторонам. Все так же, будто в тумане, обернулся и увидел совсем близко застывшие в напряженном ожидании глаза Шуры Громовой.

— Пока Комлев чухается, ты и сбегаешь… — горячо шепнула она.

— Без тебя знаю! — с неожиданной злостью окатил я ее.

Я выбежал на улицу со звонком, забыв и сумку с книгами, и котомку с продуктами.

Бежал быстро. Все же дорога показалась мне долгой.

Вот и знакомый дом. Высокий, с соломенной крышей и березой под окнами.

— Запалился-то как! — встретила меня тетя Настя. — Случилось что?

Она сидела на рундуке, терла рукой поясницу.

— А Маша как?

— Плоха твоя Маша. Застудилась где-то.

Я смешался.

— Вот… задание школьное… ей… Я каждый день приносить буду. Поправилась бы только… А уж я…

Я говорил громко, все поглядывая на дверь в другую половину. Но оттуда — ни звука.

— Эк ты жалостливо, — усмехнувшись, сказала тетя Настя. — Ты не волнуйся. Дело молодое, поправится, надо думать.

Только сейчас разглядел я усталое бледное лицо тети Насти с опустившимися по-старушечьи углами губ. Она зябко куталась в серый полушалок.

— Никак и вы больны?

— Что-то тоже не можется. Собираюсь по воду, да вот не встать чего-то.

— Ведра-то где у вас? Я мигом!..

— В сенях. Там и коромысло.

Гремя ведрами, я бежал по тропе к озеру.

Наконец-то нашлось оправдание моему приходу.

Я спешил. Спешил наполнить кадку. Так спешил, будто с последней каплей у всех людей на свете должна была начаться счастливая жизнь. Даже без насморков.

В такую-то минуту вселенского азарта столкнулся я на крыльце с Витькой Комлевым.

— А ты с чего здесь?! — удивился тот.

— Не видишь? Воды натаскать надо.

— Вижу, запрягся… Машка-то как?

— Болеет.

Витька пристально посмотрел на меня, покачал головой.

— Задание-то отдал?..

— Отдал.

— Шустрый ты. Знал бы, не тащился…

Витька ушел.

Все с тем же азартом я натаскал в дом дров. Что сделать еще — не знал.

Стал прощаться.

— Да куда же ты, зятек? Перекусил бы.

Но я уже выбежал на улицу.

Шли дни. Каждый раз после уроков я отправлялся в Озровичи. Желание увидеть Машу пересиливало страх снова услышать «зятек». На слово это налипло и другое. В школе и в общежитии надо мной посмеивались. Прав был Нойдальский Максим: «Любовь под замок не упрячешь». Но тогда я еще стыдился этого терпкого взрослого слова. Не было его у меня и в мыслях.

Насмешек я сначала не замечал. Потом делал вид, что не замечаю. В конце концов стал огрызаться: «Да, хожу. А вам что за дело?» На какое-то время языки прикусывали.

Все эти подначки показались мне ребячьей ерундой после того, как однажды, придя к Маше, я застал ее одетой, сидевшей за столом у окна.

Она нетерпеливо махнула мне рукой, подзывая, и снова приникла к окну. Я подошел, склонился.

В замороженном окне была продышана дырочка.

Завиток светлых Машиных волос коснулся щеки; у