Тополиный пух - Фридрих Незнанский

— Вот…

— С вашего разрешения, я возьму с собой?

— Да-да. Теперь это уже без надобности.

— Минуточку. Пусть ваша секретарша… — Турецкий улыбнулся девушке: — Простите, как ваше имя?

— Оксана, — с вызовом сказала она.

— Отлично, Оксана, сделайте нам одолжение, пригласите еще одного сотрудника, вместе с которым вы будете понятыми. А мы в присутствии главного редактора и вашем присутствии составим протокол об изъятии оригинала статьи — все как положено по закону. Прошу вас. — И когда Оксана вышла, Александр Борисович спросил у Эди: — А конверта с обратным адресом и маркой там не было?

— Вы марки собираете? — В Эде проснулась ирония. Или он решил, что гроза миновала?

— Нет, я не филателист, — твердо ответил Турецкий. — Но на такой подарок следствию и не рассчитывал. И это обстоятельство, в свою очередь, дает мне право предположить, что послание пришло к вам не по почте и не прилетело в конверте по воздуху, а было доставлено лично автором. Или тем, кому автор доверяет. Так когда у вас ближайшее заседание редколлегии? Я не хотел бы беспокоить каждого в отдельности, а вот воспользоваться тем, что они соберутся все вместе, мне кажется, вполне разумно, не так ли?

— Боюсь, не получится. Собираются для обсуждения очередных номеров далеко не все. Кому-то мы посылаем материалы по электронной почте, двоим — вообще с курьером, поскольку они не пользуются компьютером, — просто для отзыва. Кто-то появляется в удобное для него время, мы, по сути, та же газета, вы знаете. Причем рассылаем далеко не все материалы, а лишь те, по которым может быть высказано и противоположное мнение. Бесспорные материалы утверждаются штатными членами редколлегии.

— А этот? — Турецкий потряс пачкой листов. — Не припомните как? Собирались? Рассылали по адресам? Созванивались? Меня интересуют детали, кухня, так сказать. Опять же и протокол, о котором вы, кажется, упомянули.

— Да, сей факт был упомянут в нашем разговоре, но только не мной, а вами. Поэтому я не могу припомнить, в каком конкретно протоколе, в смысле от какого числа, шла речь о публикации статьи «Требуется палач».

— Будет очень жаль, если среди ваших редакционных документов не обнаружится запротоколированных свидетельств обсуждения «Палача». Это вызовет определенную реакцию, которая окажется совсем не в вашу пользу.

— Где?

Нет, он совсем обнаглел!

— Там, куда я вас приглашу уже для официального допроса. Вы ведь собираетесь твердо отстаивать свою позицию, я правильно вас понял? И, как честный человек и профессиональный журналист, не станете открывать следствию фамилию автора, какими бы карами вам ни грозили, так? Даже если он основательно подставил вас, верно? Значит, мы вынуждены будем прийти к выводу, что факт злостной клеветы санкционирован лично вами. Со всеми отсюда вытекающими последствиями. Таким образом, определится инициатор публикации, будет кому отвечать перед законом, следовательно, и вашего анонима искать не придется. Вы мне очень облегчите задачу, господин редактор. Но, на всякий случай, постарайтесь все же вспомнить, исключительно для собственной пользы.

Вошли Оксана и плотный толстячок с лоснящимися щеками.

— Сотрудник отдела информации, — скучным голосом представил его Эдя.

— Прекрасно, прошу всех присесть…

Через три минуты протокол изъятия был составлен, подписан, понятые удалились, а Турецкий исподволь наблюдал за главным редактором.

Эдя сейчас в смятении и наверняка займется подлогами и подтасовкой, что в конечном счете будет заметно, как бы он этого ни скрывал. Да и оригинал, статьи лежал уже в кармане и ждал самого пристального к себе внимания экспертов. Так что можно было больше не терять времени, а заниматься дальнейшими делами. Но Александру Борисовичу требовался последний, завершающий беседу яркий штрих.

Он поднялся, молча откланялся, но, прежде чем оставить кабинет, противным, скрипучим голосом, как это отлично получалось иногда у Меркулова, сказал: — Сделайте еще одно одолжение, дайте Оказание секретарше подготовить для меня списочный состав членов вашей редколлегии, с указанием их домашних адресов и телефонов. И давайте без возражений, я просто уверен, что эти сведения не могут являться секретными, в то время как для Генеральной прокуратуры они могут представить определенный интерес, о чем рад сообщить вам.

3

— Кирилл Валентинович, — услышал Степанцов в телефонной трубке, — вам звонит Кулагин. Он второй раз уже сегодня спрашивает, я говорила, что у вас совещание. Соединить?

Степанцов поморщился и бросил в трубку:

— Соединяй…

— Привет, Кирилл! — раздался бодрый, зычный голос. — Как наше ничего? Все в трудах на благо Отечества? А о себе когда наконец подумаешь? Да, слушай, мне тут говорили, будто у тебя какие-то неприятности возникли? Так чего ж молчал? Давно б сказал, мы бы так же давно все и решили — в самом лучшем виде!

Слов было произнесено столько, что у Степанцова зашумело в голове. Наверное, опять поднялось давление. Господи, как он надоедлив бывает, этот Кулагин, как несносно болтлив!

— Да мелочи это все, — неохотно ответил Кирилл Валентинович и вдруг подумал, что именно от Кулагина он и не принял бы никакой помощи в сложившейся ситуации.

Но Федор был отчего-то настойчив:

— Слушай, Кирилл, ты не замыкайся в себе, когда неприятности. Есть же у тебя друзья! Значит, давай поступим таким образом. У меня до обеда ряд деловых встреч, но где-нибудь к пяти я освобожусь, и мы могли бы поговорить без спешки. У тебя терпит дело? Я ж понимаю, что просто так, по-приятельски, ты звонить не станешь, гордый больно?

— Ну, не знаю как-то… — неопределенно ответил Степанцов и (до чего ж все-таки слаб человек на дружеское участие!) поймал себя на том, что, наверное, встретился бы с Федором, чтобы не плакаться в жилетку, а в самом деле просто посоветоваться. Уж в подобных-то делах, связанных с ловкой провокацией, равный Федору Кулагину вряд ли кто бы нашелся.

— Так я не совсем тебя понял, — «провел разведку» Степанцов, — ты звонишь и предлагаешь встретиться потому, что я тебе нужен? Или просто из дружеского сочувствия?

— Кирилл, о чем ты говоришь? Тебе что, необходимо мое сочувствие? Да я подозреваю, вся Москва твой телефон, поди, обрывает, чтобы высказать сочувствие, скажешь, не так?

— Ну, Москве до меня особого дела нет… — уклончиво ответил Степанцов.

— Скажу правду, ты мне действительно нужен. И для доброго совета, и, если получится, для дружеской помощи. Но дело мое, уверяю, много времени не займет, да и не такое уж оно, как говорится, «супер-пупер», обычное дело, но я со своей стороны, зная тебя много лет, могу дать тоже полезный совет, если он тебя устроит.

— Ну… подъезжай, поговорим тут, у меня, после пяти и я буду более-менее свободен.

— Нет, только не у тебя! — решительно запротестовал Кулагин. — Это ты у нас в последние годы стал домоседом, а меня, — он захохотал, — как в добрые, старые времена, все на сторону тянет. Седина, понимаешь, в бороду, бес в ребро! Давай-ка лучше я отвезу тебя в одно очень тихое местечко, где мы с тобой и Дообедаем, и побеседуем без посторонних глаз.

— Ну разве что… — все никак не мог принять окончательного решения Степанцов.

Но Кулагин понял его фразу как согласие.

— Прекрасно, значит, договорились, жди моего звонка.

Телефонная трубка вернулась на свое место, а Степанцов продолжал мучиться сомнениями. И для них, естественно, была причина…

Они были знакомы давно, чуть ли не с начала семидесятых, можно сказать, больше трех десятков лет. Федор был тогда майором, старшим оперуполномоченным КГБ и занимался диссидентами. И знали они друг друга по той простой причине, что Кулагин «оформлял» дела этих «ярых противников Советской власти», а судья Степанцов выносил им приговоры. Да это было бы и странно, если бы кто-то из представителей судебной власти вдруг отказался помогать органам государственной безопасности выявлять и разоблачать скрытых недоброжелателей и даже врагов государства. Ну, может, откровенных врагов — это сильно сказано, откуда им было взяться! Все ж таки на дворе не тридцать седьмой был, а семидесятые, застойные, как их теперь называют, годы, и народ еще сам не понимал, от какого благодатного «застоя» он потом откажется. Ну а что постоянно находились недовольные, так они во все времена имелись в государстве.

Словом, тогда и завязалось их знакомство, В крепкую мужскую дружбу оно не переросло, но продолжали встречаться уже и после того, как поменяли места работы, отчасти — интересы, обзавелись семьями, детьми и так далее. Федор ушел из органов в девяносто первом, когда произошли трагические августовские события. Вернее, ушел-то он раньше, еще весной того же года, будто носом уловил какие-то новые веяния и решил расстаться с погонами. А после путча, когда повсюду начались гонения на ихнего брата, он уже прочно сидел на новом деле, да каком! Огромными деньжищами ворочал! Банки тогда возникали на каждом углу, чуть ли не в каждой подворотне. Вот в одном из таких, казалось поначалу, скороспелых банков, которым не уготована долгая и славная судьба «Сити-банка», «Лионского кредита» либо Госбанка России, и возглавил службу безопасности бывший тогда уже полковник КГБ с зарплатой в десять тысяч долларов ежемесячно. Менялись премьеры и президенты, наваливались на финансовую систему кризисы и дефолты, а Экспортно-импортный банк, сокращенно — «ЭКСИМ», стоял каменной глыбой, обретая все большую уверенность и значительность. Точно-так же, как, вероятно, и твердая зарплата Кулагина, возглавившего позже Главное управление безопасности холдинга «Сибургнефть», в котором банк «ЭКСИМ» являлся всего лишь одной из составляющих.