Кроссуэй. Реальная история человека, дошедшего до Иерусалима пешком легендарным путем древних паломников, чтобы вылечить душу - Гай Стагг

– Прости за брата Пелисье, – сказал он, впустив меня в свою келью. – Он не любит гостей.

– Зачем тогда гостиницу содержит?

– Аббат тоже не любит гостей. Теперь понимаешь?

На столе хромовой сталью сверкала кофемашина. Рядом с ней стоял ноутбук от «Apple», с другой стороны лежали брендовые наушники и еще какие-то эппловские причиндалы, а возле новехонькой стереосистемы красовался поднос с завтраком «для брата Клода». Макс заварил нам кофе. С полок, заставленных немецкой литературой, хитро поблескивали шедевры современных технологий. В окна валил снег.

– Я тут что подумал, – Макс протянул мне капучино. – Останься здесь, пока не закончится буря. Будешь есть в моей комнате, поспишь в дортуаре, а днем, когда Пелисье уйдет молиться, посмотришь сокровища! – Его лицо, круглое, как шар, озарилось улыбкой. – Возьми выходной! Рим за день не исчезнет!

И я взял выходной.

Келья Макса поистине была ларцом с тайниками: тут еще и кровать раскладывалась, освобождая место под кухонную поверхность с микроволновкой, холодильником и крошечной плитой.

– Мы здесь, в Сен-Морис, не то чтобы совсем монахи, – настаивал Макс. – Мы скорее каноники. И я не давал обет бедности!

– Да, но… фритюрница? – поразился я. – Не слишком?

– Другие не знают! Я говорю, что картошка-фри у меня по молитвам!

С аббатством совмещалась школа-интернат для мальчиков. Здания соединяла застекленная галерея. В тот год каникулы совпали с днями карнавала, и школа была закрыта, так что мы допили кофе и отправились искать мне кровать. Макс на цыпочках поднимался по лестнице и рассказывал истории о призраках. Когда мы дошли до пустого дортуара, он рывком распахнул шкаф с чистыми простынями и прокричал:

– Пелисье!

На обед он раздобыл еще один поднос с едой, но в келью вернулся красный как рак.

– Пелисье подозревает! Он хочет знать, почему брат Клод так голоден!

Я ел. Макс жаловался. На аббата. На учеников. На то, как много у него классов. На то, как часто приходится молиться. Еще он просил меня медленно произносить всякие «странные» английские словечки – вроде «mushroom» или «peculiar» – и хохотал, когда доходило до гласных и я вытягивал губы дудкой.

После обеда Макс показал мне аббатство. Мы осмотрели церковь, монастырь, ризницу и библиотеку, где мой гид без зазрения совести стаскивал с запретных полок оригиналы творений Ницше и Маркса. Я узнал, что аббатство Сен-Морис – это самый древний монастырь в Альпах, но в XVII веке его смела лавина, и новое здание выстроили рядом с прежним, а останки старого превратились в лабиринт ходов и подземных коридоров. Вверху, на скалах, виднелись металлические сетки: они защищали от обвалов и ограждали закрытую территорию, не принадлежавшую никому – не священную, но и не оскверненную. Макс назвал это место «долиной тысячи мучеников». Земля на огромном могильнике была твердой как камень.

В центре долины возвышалась капелла, посвященная святому Маврикию. Святой родился в Фивах в середине III века и командовал в римской армии легионом солдат-христиан. Легион послали в Альпы, в район нынешнего Шабли, прогнать местные племена, но перед боем солдат обязали принести жертву императору Максимиану. Воины отказались, ведь такая жертва в их глазах была кощунством, и в наказание в легионе казнили каждого десятого бойца. Это не сломило дух солдат, и децимацию провели снова – но даже повторная казнь не поколебала их решимости, и в конце концов император приказал казнить всех оставшихся воинов.

С тех пор святой Маврикий был очень популярен в королевствах Каролингов. Перед его алтарем помазывали на царство владык Священной Римской империи; его меч и шпоры использовались на коронациях австрийской королевской семьи; а еще говорили, будто он владел тем самым копьем, которым римский солдат пронзил ребро Христа – ныне копье хранилось в Вене, в императорском дворце, на пурпурной бархатной подкладке. Первое аббатство выстроили на месте подвига мучеников в 515 году. Его предназначением была охрана узкого прохода в долине Роны. Здесь останавливались паломники, идущие к перевалу Гран-Сен-Бернар, здесь приносили свои дары знатные люди. Теперь эти дары хранились в склепе, как и реликвии замученного легиона.

– Мы очень гордимся нашими сокровищами, – шепнул мой проводник. Щелкнул цилиндровый замок, и окованная дверь отворилась. – В сентябре мы проносим их по городу. Епископы приезжают аж с самого Египта. Но они все время недовольны. Они думают, тут можно покататься на лыжах. А это другой Сен-Морис.

Внутри я увидел десяток остекленных витрин. Макс показал мне реликвии. Вот кувшин, украшенный драгоценностями – его подарил монахам сам Шарлемань. Вот шип из тернового венца Христа – дар Людовика XI, святого короля. А вот резной сундук, где хранятся кости святого Сигизмунда и его детей. И серебряный бюст с черепом святого Кандида.

Перед тем как уйти, Макс осмотрел углы.

– На случай, если кто прячется, – сказал он. – Как-то раз мы тут заперли одного и забыли.

– Он умер?

– О да.

– Но это ужасно!

– О нет, – Макс снова заалел и захихикал. – Он принял смерть мученика.

В тот вечер приютивший меня монах сделал очень много картошки-фри. Когда я откинулся, сытый и довольный, он шарил в интернете – искал видео с лондонских променадных концертов. Потом мы смотрели запись «Земли надежды и славы», Макс напевал про себя и размахивал воображаемым британским флагом.

– Вот бы увидеть Лондон, – вздохнул он.

– Так приезжай в гости, – предложил я. – Потом, как-нибудь.

Он затих и покачал головой.

– Видишь ли… я… как бы… un pantouflard.

– Кто? – спросил я.

– Это мой дом, – объяснил он. – Не люблю выходить из дома.

В десять Макс проводил меня в дортуар. Он шел впереди, а я вдруг понял, что забыл у него в келье тетрадь, и кинулся за ней, а когда вернулся, мой проводник исчез.

Проход в школу, бывший частью крыла внутреннего дворика, находился в конце галереи, озаренной ярким серебряным светом луны. Я двинулся вперед, прямо по лунным дорожкам, что пролегли на каменных плитах, но вдруг услышал шаги, звучавшие все громче – кто-то шел сюда, и не от школы, но из коридора, из-за угла. Макс? Да нет, тот всегда суетился, а эти шаги были быстрыми и резкими. Эхо звучало все ближе, в горле пересохло, а сердце забилось как птица в клетке. Я уже понял, кто приближался, но прятаться было негде, и я по-прежнему шел как шел.

АББАТСТВО СЕН-МОРИС – ЭТО САМЫЙ ДРЕВНИЙ МОНАСТЫРЬ В АЛЬПАХ.

Из темноты явилось бледное лицо и мертвенно-белые руки содержателя гостиницы. Он прошел мимо меня, дернул щекой, словно от боли, но ничего не сказал, и мы разошлись.

Макс прятался в школе. Я нашел его в игровой, под бильярдным столом.

– Пелисье здесь! – прошипел он. – Ищет!

– Он меня видел, Макс.

Монах вскочил на ноги и поковылял к аббатству. Развернулся и двинулся к школе. Потом повернулся в третий раз и сел прямо на пол.

– Макс, мне жаль.

Он захихикал.

– Макс, все будет хорошо?

– Аббат только и ждет, когда сможет отлучить меня от церкви.

Он все так же хихикал.

На следующий день мы вышли из аббатства вместе, на цыпочках – боялись Пелисье. Было воскресенье, восемь утра. Город еще не проснулся. По улице разметало следы карнавала: ленты, бутыли, блестящую пистолетную мишуру… Уходя, я оглянулся: Макс стоял на ступеньках и махал мне рукой. Он помахал еще, еще немного, а потом ушел.

Я очень надеялся, что лесистый дол к югу от Сен-Мориса подарит мне покой и безопасность – но нет. Было что-то враждебное в этом заснеженном пейзаже, лишенном даже намека на жизнь. Лес испещрили походные тропки, и летом тенистая дорога над Роной могла бы стать раем для любого паломника. Но сейчас, зимой, везде лежал снег, и пусть даже сам он был гладким, под ним скрывалась неровная земля, и я то и дело спотыкался, а вскоре пришлось брести через сугробы – по колено, по пояс в снегу. Ботинки разошлись, подошвы оторвались, и сил у меня не прибавилось, хотя я уже шел сорок дней.

По западной окраине долины шли бок о бок трасса и рельсы. По этому пути «Сан-Бернар-Экспресс» проходил в Орсьер, последний город перед перевалом. Над дорогой высились шотландские сосны, устланные снегом, словно кружевная скатерть на темном столе. Я шел по другой стороне долины, но временами оборачивался влево и смотрел, как через лес полосатой карамельной тростью вьется поезд.

В тот день я наткнулся на снежный курган высотой в дом. Такого я не видел никогда: здесь зародилась лавина. Снежный пласт пропахал всю долину и вломился в реку в сотне метров внизу. Пройти сквозь него я не мог и потому пополз на четвереньках. Снег наверху был свежим, неглубоким, значит, решил я, лавина сошла недавно – ночью, а может, даже утром. Внизу виднелись льдины с грубыми краями, изломанные ветки и сбившийся снег, твердый, словно булыжник. Я полз медленно, рюкзак все тянул в сторону, и каждый раз, одолев несколько метров, я опрокидывался, будто клоун в дешевом фарсе.