Кроссуэй. Реальная история человека, дошедшего до Иерусалима пешком легендарным путем древних паломников, чтобы вылечить душу - Гай Стагг

– Уродство! Самый гадкий собор в Европе!

– Вам не понравилось?

– Я не хотела прекращать. Я хотела идти до самой Атлантики… – Она осеклась. – А почему ты не идешь в Испанию?

Это был непростой вопрос: сказать по правде, я отвергал даже мысль о Пути святого Иакова. Он казался слишком загроможденным, слишком банальным – с кучей отелей и сувенирных лавок, с сотнями, тысячами паломников… Да, в Средние века тут шли такие же толпы. Да, голые пустоши французского севера навевали тоску. Но когда я объяснил это мадам Лука, она заволновалась.

– Почему ты не идешь с другими?

Как обычно, я ответил, что никто не пойдет в Иерусалим зимой.

– Ясное дело! – вскинулась она. – Какой кретин пойдет зимой?

– А значит, я могу со многими поговорить.

– С кем? На Дороге франков ни одного пилигрима!

– С местными. С теми, кто пустит меня на ночлег.

– А если станет одиноко? Если захочешь все бросить?

– На этой неделе было одиноко, – сказал я, вспомнив обветшалые убежища и утренние страхи в туманных парках. – Но я привыкаю.

Мадам Лука обеспокоилась еще сильней.

– Завтра, – сказала она. – Завтра мы найдем тебе попутчика.

Назавтра мадам Лука решила идти со мной сама. Рим? Да не вопрос. Иерусалим? Возможно. Она помолится об Иерусалиме. За завтраком я пытался ее отговорить: холод, снег, каждую ночь выпрашивать койку… Но градус ее нездоровой эйфории понизил только пеший переход через Гран-Сен-Бернар, и тогда мадам поразмыслила и решила…

– Священник! – сказала она. – Мы попросим священника!

И мы пошли в Безансон просить священника.

Старую часть города огибала темная лента Ду. Дома здесь помнили еще эпоху Ренессанса, и иногда, в верном свете, желтая охра и ляпис-лазурь их каменных стен сливались в мозаичную картинку-загадку.

Мадам Лука шла через дорогу, даже не глядя на светофор: мол, водители и так думают, что я слепая, так что всегда тормозят. Если мы проходили мимо дома с открытой дверью, она хватала меня за руку и кидалась внутрь. Мы рассматривали мраморную лестницу в многоквартирном доме, фрески на стенах банка и штукатурку на потолке в вестибюле отеля. Иногда швейцар или портье нервно поглядывали в нашу сторону, но никто не просил нас уйти. Никто не сердится на старуху, уверяла мадам Лука.

Потом мы начали обходить церкви: Сен-Жан, Сен-Пьер, церковь святой Мадлен… Моя спутница неустанно тарабанила в двери ризниц, но напрасно: никто не выходил. В приходской конторе она ошарашила секретаря, спросив, кто из священников свободен для паломничества. Что, никто? А семинаристы? Тоже?

Мы терзали звонок пресвитерии и барабанили в окна – напрасно. Я уже хотел уйти, но мадам Лука настоятельно просила подождать. Прошло несколько минут, дверь все же открылась, и нам навстречу вышел священник с мясистым лицом. Когда он увидел, кто стоит на пороге, то попытался закрыть дверь, но мадам была слишком быстрой.

– Я хочу пи-пи, – сказала она. – Я старая женщина.

Он вздохнул, впустил ее, и она замахала руками. До меня долетали обрывки фраз.

«В Рим! Зимой!»

Священник покачал головой и надул толстые щеки.

– Ничем не могу помочь, – сказал он. – Никто не поможет.

Нет, все не закончилось. Все стало только хуже. Мадам Лука начала просить прохожих. Кассира в любимой кондитерской. Гида в Музее изящных искусств. Я твердил, что мне лучше одному, но она словно оглохла. А может, она мне просто не верила, ведь ее желание помочь было рождено горьким одиночеством, и я не мог его утолить.

Начался дождь, и золотисто-лазурная мозаика окрасилась в синевато-серый сланец. Когда мадам Лука предложила немного отдохнуть и выпить кофе, я попросил ее идти домой. Она стала вспоминать друзей, ходивших вместе с ней в Сантьяго-де-Компостела, но я сказал: нет, нет, хватит, быстро распрощался и ушел.

Холмы за Безансоном укрывал бледный самшит. Тропинки вились через парк, проскальзывали мимо домиков и коттеджей, обходили статуи, огибали алтари… Я спешно, нервно шел прочь из города, как будто пытался наверстать потраченное время. Но небо налилось грозовыми тучами, хлынул ливень, тропки залило, и парк обернулся комнатой страха: капли дождя стали слезами Пресвятой Девы; по небесам оглушительным львиным рыком прокатывался гром; в вышине заполыхали молнии, озарив распятие ослепительной белизной. Неподалеку виднелся сад, увешанный молитвенными флажками, пурпурными и алыми, и я хотел рассмотреть его поближе, но дождь полил с такой силой, что сквозь мокрую пелену я не смог ничего различить.

Капелла Нотр-Дам-де-Буа, словно маяк, возвышалась над склоном. Внутри нее полукругом стояли стулья, обращенные к каменному алтарю, на нем горела одинокая свеча, и казалось, будто зал дышал в едином ритме с ее мерцанием. Я присел на скамью и слушал глухой шум дождя, пока гроза не кончилась; потом в капелле снова стало тихо.

ЛЮДЯМ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ ЮРСКИЕ ГОРЫ ВИДЕЛИСЬ БЕЗБОЖНЫМ МЕСТОМ, ВОПЛОТИВШИМ В СЕБЕ ВСЕ ЗЛО ГРЕХОПАДЕНИЯ. И ТОЛЬКО ОТШЕЛЬНИКИ, ПОСЕЛИВШИСЬ В ЭТИХ МЕСТАХ, ДЕЛАЛИ ИХ СВЯТЫМИ.

Когда я снова вышел, Безансон накрыли облака. Я больше не видел ни сияющих крыш старого города, ни холмов, охвативших его с севера и с запада, ни грандиозной статуи Девы и Младенца, высившейся на востоке. Но я видел юг, темные громады Юры и черную ленту Лу, прогрызавшую путь сквозь гряду.

В последние дни января я шел вверх по течению реки. Вода поднялась высоко, ее матовый блеск напоминал море перед штормом. Один раз мимо меня проплыли сорванные с привязи пластмассовые лодочки. В долине затопило поселки; я почти их не запомнил. Но помню, как склоны стали круче, как загустел лес и как блестели голые ветки, когда закончился дождь.

По дороге к устью Лу я никого не встретил и, боясь тишины, стал на все лады болтать сам с собой. Теперь я был в краю отшельников.

Юра влекла искателей уединения еще в седой древности, с самых первых дней веры. В I веке гряда стала прибежищем святого Беата, легендарного провозвестника христианства в Швейцарии. В V столетии здесь поселились юрские отцы-отшельники, святые Роман и Лупикин, а в VII – святые Имерий, Урсицин и Фромунд. Людям Средневековья горы виделись безбожным местом, воплотившим в себе все зло грехопадения. К тому же в Юрских горах было опасно: да, местные алеманы приняли христианскую веру, но вокруг до сих пор таились колдуны и еретики. И только отшельники, поселившись в этих местах, делали их святыми.

Самое известное место паломничества в Швейцарии – Айнзидельнское аббатство – возникло на месте кельи святого Мейнарда, затворника IX века. Отшельником был и небесный покровитель страны, брат Николай из Флюэ: солдат и судья, в 1467 году он оставил жену и детей ради одинокой жизни в ущелье Флюэли-Ранфт, где проповедовал мир Божий посещавшим его аристократам.

Многие из этих отшельников – Беат, Имерий, Николай – осознали свое призвание во время паломничества. Здесь, в долине Лу, я начал понимать, почему. Я приближался к вершине, и моя извечная тоска сменилась восхищением. На рассвете я любовался игрой солнечных бликов на паутине замерзшего папоротника и заледеневшими лужицами, похожими на осколки драгоценных камней. Позже, у швейцарской границы, я видел, как снег оставляет на склонах тайные письмена, будто созданные рукой незримого автора. Если я долго всматривался в эти знаки, из них рождались имена знакомых мне людей. Да, зима была одинокой, но в отшельничестве скрывалось очарование, и там, на горных вершинах, оно освящало дни моей жизни.

Потом все эти прекрасные мысли сдула снежная буря.

Было первое февраля. Пятница. В то утро я ушел из Понтарлье. Снег валил валом. Я держался лыжных трасс, но особо не продвинулся: белой крупы нанесло по колено. На левом ботинке разошелся шов, носок пропускал воду, и кожа на пальцах ног превратилась в мокрую губку. Плащ-дождевик порвался еще в Шампани и теперь протекал.

НА МЕНЯ ВДРУГ НАХЛЫНУЛА ВОЛНА ТОРЖЕСТВА: ПОБЕДА! ФРАНЦИЯ ПРОЙДЕНА, Я ВЫИГРАЛ! ОСТАЛОСЬ ДЕВЯТЬ СТРАН!

Через два часа я вышел из леса на трассу. Асфальт посыпали щебенкой, машин почти не было, но укрыться от непогоды я не мог. Снегопад усилился, и пурга замела все отели и шале на пути.

Дорога к границе опустела, разве что мне встретился указатель: добро пожаловать, Швейцария. Через час показался второй, отмечавший высшую точку перевала: Коль д’Этруа, 1153 м. Дорога пошла под уклон, ветер все так же ревел и швырял в небо огромные снежные вихри. Господи, какой была эта буря! Я в жизни не видел такого заснеженного неба: в нем летали тысячи, десятки, сотни тысяч снежинок, целое войско, мятежная армия! Л’Оберсон, Сент-Круа – где были все эти деревни? Я видел только путаные серые силуэты, в которых угадывал дома с широкими крышами; видел очертания туманных громад – наверное, многоквартирные блоки; видел куранты с желтым циферблатом, слышал сквозь бурю их глухие удары; иногда вдалеке мелькали фары, светившие то в одну, то в другую сторону – и больше ничего, только ветер, танцующий, пляшущий, взбесившийся ураган.