Кот - Александр Покровский

После чего он поставил ведро на пол, выхватил у ближайшего очумевшего от такого напора курильщика изо рта охнарик и, размахнувшись, остервенело запустил его в ведро.

Пары к тому времени уже успели образоваться.

Тепло же.

И как юхнуло! Столб огня до потолка, и там всё выжгло.

Еле успели отшатнуться.

Тот орёл долго потом был не в себе, а рядом. Его спрашивали: "Вы в школе-то учились?"

А он отвечал: "Так негорючий же был".

Смурно

Старпом Гаврилов, знаменитый своим выражением "не ссы мне соль на раны", медленно движется вдоль строя.

Он огромен и сучковат.

В смысле старпом, конечно.

Собственно, построения еще нет - команды не было, люди стоят сами, а старпом не выспался: ночь на борту, отработка по борьбе за живучесть полное "г", козлы вахтенные, вентиляция в каюте, вонища, спал лицом в подушку и опух.

Строй чирикает, как весенние воробьи: офицеры еще сорок минут назад лежали на женщинах, хорошо, тепло, старпом идет.

И вдруг ему почудилось, что где-то на траверзе сказали слово "старпом". Он мгновенно разворачивается всем телом - и первому попавшемуся лейтенанту: "Закройте рот!!!"

Это даже не крик, это рев, камнепад, рык, обвал, стихия так падает.

Оцепенели. Одеревенели. До того неожиданно. Да. Секунда проходит, потом старпом движется далее, и с боков, потихоньку попробовав зачирикали вновь…

Взамшело

Если б не патруль, я бы затерялся в этом городе, как плевок в ночи.

А так не получилось.

Я наткнулся на него на вокзале.

– Товарищ капитан третьего ранга! Почему не отдаете честь?!

Их было двое: капитан первого ранга и второго.

Они шагнули ко мне из прошлой жизни, а меня в этот момент уже ждала жизнь настоящая. Их надо было нейтрализовать.

И я заговорил.

Немыслимой скороговоркой.

– Виноват! Товарищ капитан первого ранга! Взамшело! Потерян! Светофоры, переходы, женщины, троллейбусы! Только что из белого безмолвия: рыбы, раки, росомахи, карельские берёзы! Ошарашен, товарищ капитан первого ранга, лишен чувства реальности происходящего и в настоящий момент готовлюсь к отданию воинской чести! Асфальт не позволяет мне сразу и без кривлянья принять строевую стойку, но все это поправимо! Все это поправимо!

Капитан первого ранга смотрел на меня с пониманием.

Капитан второго ранга смотрел на меня во все глаза, и в глазах у него был вой Кассандры.

– Подводник? - вяло спрашивает капраз.

– Так точно! - отвечаю вихрем.

– Свободен, - говорит он мне, а испуганному напарнику замечает: - Спокойно. Это не сумасшедший. Это подводник. Слышишь, как быстро говорит? Учись их отличать. Они все так говорят. Пусть идет. Раз подводник - значит, уже наказан.

Карпуша

Командир БЧ-5 Федор Федорович Карпуша был тихий алкоголик - три зуба во рту.

Маленький, с ручками, растущими из-под мышек, круглый и мягкий, - он никому не мешал, всегда ходил и напевал - три зуба во рту.

Особенно перед тем, как спирт получал.

Потом он запирался в каюте на три дня и пил - три зуба во рту.

А его Колтону заложили - три зуба во рту.

А Колтон - флагманский. Огромный, сильный, страшный - глаза безумные.

И жутко-жутко волосатый.

Он такой волосатый, что у него на груди волосы легко рубашку протыкают.

Он пришел на корабль поступью солдата Фридриха Великого - тух! тух! - спустился вниз - и к двери механика.

Раз! - за дверь - а она не открывается.

Раз! - а она ни в какую, и за ней тишина дупла.

И тогда он с ревом - волосы, седые и колючие, дыбом - начинает ломать дверь, и вот он ее уже сломал и вошел поступью солдата - тух! тух! - а ему навстречу Карпуша взопрелый, - маленький, мягкий и совершенно беззубый - падает на колени, простирает ручонки и верещит, мотая головенкой:

– Отец родимый! Не по-гу-би!..

А. Ибрагимов

А. Ибрагимов всегда сморкался. Перед строем, когда нас воспитывал, и в казарме. Он так харкал на окружающие кусты туи, что харкотина надолго повисала на них фантастической медузой.

И ее было так много, и казалось, там в ней немедленно что-то заведется и яйца отложит какая-то жизнь.

Он был воспитателем.

Воспитывал нас.

Обращаясь к мужчинам, он добавлял: "ебеньть", а к женщинам - "едремьть".

А у себя в кабинете он сморкался в ящик стола (после чего сейчас же харкал, и все это падало туда с замечательным стуком). "Петровский! - говорил он, выдвигая специально для этого подготовленный пустой ящик. - Тьфу! Хррр-хва!"

А перед строем он говорил: "Наши Вооруженные Силы! (харчок) Должны! (плевчок)".

И еще он говорил: "Наш священный долг!" (тьфу!)

Но потом с ним что-то случилось. Может быть, начало какого-то перерождения, потому что во время смотра казармы он сначала было высморкался на пол, а потом долго оглядывался, об чего бы руки вытереть.

Нашел взглядом личное полотенце и только потянулся к нему, как тут его и поразило.

Так остался с протянутыми руками, но потом в себя пришел и вытерся.

О занавеску.

Я

Я тут в лоб недавно получил. Козленкова домой вел, а перед самой дверью в парадное он вдруг глаза закатывает, цепляется за меня, ползет по мне вверх и говорит: "Пятый этаж, дверь семьдесят!" - пришлось тащить его на себе. Звоню в дверь - открывает жена. Я такую женщину вообще никогда не видел. Рост - два метра, руки - как у вратаря. Я начал смотреть на нее с живота, а закончил вершиной головы, и на это у меня ушла уйма времени.

А она увидела своего урода у меня в руках, молча протянула руку и его у меня отняла, а потом так же молча свободной рукой закатила мне в лоб, и я, молча, упал.

Хуй знает что такое.

Оторва

А еще говорят, что подводники всегда друг дружку разыгрывают. На это я говорю, что подводники никого не разыгрывают. Просто они так живут. Придумывают еще одну параллельную жизнь и в нее играют.

Потому что, если играть только в одну эту жизнь, - рано или поздно трогаться. А так - еще одна - и отпускает.

Вот пришла дизелюха в Польшу, а там как раз "Солидарность" активизировалась, и на улице, чтоб не побили, русским вообще появляться не рекомендуется. Рожу жалко.

А Боря был "ботаником". А "ботаником" на дизелях называют круглых отличников после училища, и называют их так потому, что круглый отличник на флоте все равно не жилец.

Он вообще не там летает, а если и летает, то у него совсем другие крылья.

На пирс привезли продукты. Сгружают. На мостике Боря и Славка Тырин - но это электрик и такая оторва, что при нем лучше свой рот не открывать.

А Боря открыл.

Там на пирсе груда лежит и сверху масло в пачках, перепоясанное красивыми бумажками.

– Что это, - спросил Боря.

Славка думал недолго. Можно сказать, что он вообще не думал, потому что именно это место у него всегда в отсутствии.

– Деньги привезли. Прямо на пирсе менять будут, чтоб в город не ходили.

– По сколько меняют?

Славка что-то в голове все-таки прикинул:

– По восемьдесят рублей в одни руки.

Дальше все поехало само собой.

– А можно мне сто шестьдесят поменять?

– Можно, - вздохнул Славка Тырин, и любой на месте "ботаника" его за это потом… - но только с разрешения командира.

Командир перед заходом не спал трое суток и поэтому, как пришли, немедленно завалился.

А все уже знали, что Боре надо поменять 160 в одни руки, и ждали.

Боря постучал в дверь командирской каюты:

– Разрешите?

– Га-а? А? Что?

– Товарищ командир!

– Га-а?

– А можно мне сто шестьдесят поменять? Меняют по восемьдесят рублей в одни руки, но дизелисты не будут менять - можно мне?

– Чего?

– Ну, деньги. Пачки. С вашего разрешения. В одни руки.

И тут командир как заорет:

– Да бери ты в обе руки! Деньги! Пачки! И в обе ноги! И в рот! И в нос! И в жопу тоже! Есть у тебя еще дырка? А? Есть?..

…

Честно, я бы Славку Тырина после этого убил бы на месте, но нельзя, потому что такая жизнь.

Другая история

Ветлугин всем надоел. Стоял на пирсе и говорил проходящим:

– Видимо, я в море не пойду. У меня комсомольская конференция. Видимо, я в море не пойду…

А вокруг бегают. Отчаливать скоро, и потому мечутся все как ошпаренные, а он стоит и конючит:

– Видимо, я в море…

Сволочь, одним словом, комсомольская. Инструктор политотдела. Им в море надо в году, кажется, на две недели сходить, чтоб из плавсостава не вылететь. Так они что придумали: продовольственные аттестаты за себя в море посылают. А тут узнали наверху, и теперь вот придется ему пойти. Ишь как страдает, Растрелли!

– Видимо, я…

Пошёл он-таки - в последний момент забросили, - пошел, но сейчас же придумал, что его при всплытии в надводное положение обязательно вертолетом снимут.