Личное время - Хуан Мирамар

Увидев Рудаки, Сериков кисло сказал:

– А… Аврам. Давай сюда.

Однако Рудаки, помня суровые нравы утренней очереди за пивом, от приглашения отказался:

– Я с бидончиком. Ты мне возьми стакан, а я пока в очереди постою, – и дал Серикову два гривенника.

– Как знаешь, – хмуро сказал Сериков, но гривенники взял и скоро подошел к нему с пивом.

Они выпили пиво, не покидая очереди, и немного поговорили о делах текущих. Оба, кроме основной службы, подрабатывали еще и синхронным переводом на стороне и были в этой провинциальной республике одними из первых синхронистов. Сериков сказал, что скоро намечается конференция то ли по физической химии, то ли по химической физике («Нам один хрен», – заметил он по ходу рассказа) и он уже ведет переговоры. Обсудили, кого еще взять из синхронистов, и тут подошла очередь Рудаки. Он выпил с Сериковым еще по стакану, набрал пива в бидончик и в состоянии легкой приподнятости пошел к себе.

Он шел и сначала думал о приятном: как он сейчас придет и разбудит Окуня-актера, и выпьют они с ним пива, а может быть, и закуска какая-нибудь найдется после вчерашнего, хотя шансов мало. Но когда подошел он уже к своему подъезду, вдруг осознал, что ему сейчас предстоит и похолодел.

Встала перед ним вдруг задача, из-за которой он давно уже ощущал какое-то смутное неудобство, но только сейчас понял, в чем дело. А дело было в том, что не знал он, какой код набрать. Только сейчас до него дошло, что дверь подъезда он, выходя, захлопнул, а теперешнего кода не знает, а если набрать 05–26, то не известно, куда попадешь.

Хотелось ему домой, в свое время, но и выпить пива с Окунем-актером и снова ощутить себя молодым и веселым хотелось не меньше.

«Может, камешек бросить в окно той комнаты, где Окунь спит?» – подумал он, но тут же от этой мысли отказался – знал, что Окуня-актера в теперешнем его состоянии не разбудит и артиллерийский снаряд, залетевший в окно.

Оставалась еще возможность узнать код этого месяца у соседей – он вспомнил, что тогда код меняли каждый месяц из-за окрестных подростков, портивших подъезды неумелыми граффити – занятие это у них тогда только входило в моду, и не освоили они его еще толком, да и материалов теперешних не было, но вред стенам все же наносили существенный.

Он остановился возле двери парадного, поставил на крыльцо бидончик с пивом и стал ждать, не появится ли кто из соседей, но никто не появлялся. Время было неподходящее – работающие уже ушли, а пенсионеры появятся позже.

Несмотря на раннее еще время, солнце начало уже припекать. Стоять возле подъезда на солнце было жарко и скучно, и, помаявшись какое-то время, Рудаки решился и – будь что будет – набрал 05–26 и дернул вниз металлический крючок.

«Хорошо, что бидончик оставил, – была его первая мысль, когда шагнул он через порог открывшейся Двери. – Хорош бы я был сейчас с бидончиком!»

4. Склероз

– Смотри-ка ты, у нас утюг новый, – Рудаки с интересом разглядывал произведение американской инженерной мысли, а может, и не американской – бог знает, откуда этот «Тефаль». – И терка какая-то съемная. А терка эта зачем? И вообще, откуда вещь? – спросил он.

– Ну, ты даешь, – сказала Ива, – профессор рассеянный. Ты же сам его из Стамбула привез.

– А… – вспомнил Рудаки, – так это же давно было. Он же вроде того уже, сломался, и мы старым гладили.

Ива посмотрела на него изумленно и покрутила пальцем у виска:

– Ты, я вижу, совсем заработался. Что значит давно было?! Это ведь новый – ты его на прошлой неделе в Стамбуле купил.

– Ага, этот. Я о нем и забыл как-то, – сказал Рудаки и задумался.

И было о чем: забыл он не только об утюге: утюг – бог с ним, – мелочь утюг, что ему утюг, о нем и забыть можно, дело было в другом. Дело было в том, что забыл он об этой поездке в Стамбул, начисто забыл. Забыл, зачем ездил, правда, тут более или менее понятно – ездил переводить, чего ж еще? Но вот с кем ездил и как там все в Стамбуле было, забыл начисто. И у Ивы нельзя спрашивать – к врачу потащит.

Он попытался напрячь память, вспомнить хотя бы что-нибудь из того, что с ним было в Стамбуле, но ничего вспомнить не смог, совершенно ничего; ни как туда летел, ни как обратно, ни в какой гостинице жил – ничего. Зато помнил он отчетливо яркое, несмотря на яркое солнце, оранжевое пламя, рвущееся из-под крыши мечети, помнил, как сначала медленно наклонялся, а потом обрушился с грохотом мозаичный минарет и как слились в едином вопле крики людей, закрывшихся в мечети, слышал «бум-бум» танковых пушек и сухой треск винтовочных выстрелов. Все это были картинки из проникновения – он старался забыть этот ужас, который довелось ему пережить дважды, но забыть никак не мог, а вот поездку в Стамбул не помнил, хоть убей.

Когда Ива куда-то ушла, он позвонил Серикову.

– Ну что, как тебе Стамбул в этот раз? – нарочито бодрым голосом спросил он Серикова, но тот его оптимизма не разделил.

– Хреново, – ответил он, что-то жуя, отчего его голос прозвучал зловеще. – Хреново, – повторил он, – такого тяжелого синхрона я не помню, хотя легких синхронов не бывает, – добавил он свое любимое изречение. – А все потому, что бабу эту твою взяли третьей, а из нее синхронист, как из задницы – те же звуки малоосмысленные, – Сериков в выражениях никогда не стеснялся.

– Вроде ничего она была вначале, – осторожно сказал Рудаки, потому что никакой бабы, тем более им рекомендованной, не помнил.

– Ага, ничего, – хрюкнул в трубку Сериков – это должно было изображать сарказм, – два раза из кабины убегала, наушники бросала. Мы практически вдвоем пахали.

– А как вообще девочка? – не выдержал Рудаки, хотя понимал, что лучше не спрашивать.

– Не помнишь? – ехидно спросил Сериков, прожевав наконец то, что он там жевал. – Или делаешь вид? Вероникой зовут – красивая девочка, между прочим, но это не профессия, во всяком случае, не наша. Теперь могут в Стамбул не пригласить из-за нее.

– Не помню, – в растерянности признался Рудаки, и этого делать не следовало.

– Склероз у тебя, – поставил диагноз Сериков, – или, скорее, придуриваешься, – и повесил трубку.

Рудаки, конечно, помнил, что есть такая Вероника у них на кафедре, действительно, красивая девушка, но что брал он ее с собой на синхрон, не помнил, и казалось ему это маловероятным. Красивая-то, красивая, а для синхронного перевода другие качества требуются.

– Зачем я ее взял? – спросил он себя, но ответа не нашел. «Склероз», – мысленно согласился он с диагнозом Серикова и стал собираться на работу – была у него сегодня третья и четвертая пара, и до лекций много чего сделать надо было, поэтому не мешало поторопиться.