Грозные годы - Джурица Лабович

Рядом с Литерсом на противоположном от Бадера конце стола сидел командующий войсками Белградского гарнизона фон Кайзерберг, человек с большими, глубоко сидящими глазами, с лицом, покрытым мелкими шрамами, словно изрезанным ножом, — это были следы дорожной катастрофы, в которую он попал еще в тридцать девятом году, сразу после получения чина майора. Он долго лечился, но и по сей день травма все еще давала о себе знать — он редко мог завершить начатую фразу... Поэтому многие думали, что у него не все ладно с головой... Однако, ко всеобщему удивлению, он оказался одним из немногих, кто сумел удержаться на своем посту, несмотря ни на что...

В Белграде мало кто из немцев отваживался выходить на улицу после наступления темноты, и Кайзерберг перевел свой штаб на Авалу, в тот самый отель, где они сейчас собрались, и поставил усиленную охрану, надеясь, что обезопасил себя от неприятностей. Сторонник самых жестких мер, он считал, что в Сербии эти меры осуществлены пока лишь наполовину, и при каждой новой смене военного наместника в Югославии упрекал предыдущего за чрезмерную мягкость по отношению к населению. При неофициальных встречах с Бёме, а позднее и с Бадером, относившимся к нему довольно пренебрежительно, он непрестанно повторял, что легче предотвратить пожар, чем потом его гасить...

— У меня создалось впечатление, что вы недолюбливаете господина Кайзерберга, — вдруг заявил Бадеру Литерс.

На лице Бадера тотчас же появилось презрительное выражение. С трудом преодолев охватившее его чувство неприязни, он все же ответил:

— Он здесь как на острове... Стережет только свой отель,..

— Верно, верно! — улыбаясь, подхватил Кайзерберг. — На моем острове войны нет!

Все рассмеялись.

Сознавая, сколь влиятельны Литерс и Бадер, эти хитрые и недоверчивые люди, остальные генералы и офицеры, обремененные ложными представлениями о человеческих достоинствах, а также отупляющей железной прусской дисциплиной, страхом быть обманутыми и тайно обвиненными в чем-то, пока Бадер делал сообщение, что-то записывали в свои блокноты и ждали подходящего момента, чтобы высказать «мудрые» мысли и оценки относительно какой-то партизанской бригады.

Закончив сообщение, генерал Бадер внимательно оглядел участников совещания и, привычно тряхнув головой, сказал:

— Предлагаю сделать небольшой перерыв...

— Я тоже думаю, что для этого уже пришло время, — поддержал его Литерс.

— Сожалею, что начало оказалось столь продолжительным, — добавил Бадер.

Все поднялись и направились к буфетной стойке.

5

Отец и сын

Боевой путь бригады начался в Рудо. С боями прошла она по захваченной фашистами Сербии, и на освобожденной территории сразу же развертывалась активная политическая работа... Первый бой, победа и первые жертвы... Их бригада никогда не забудет...

День медленно угасал. Берега зеленовато-голубого Лима окутал туман. Рудо погрузился во мрак и замер. От вчерашней оживленности и следа не осталось. С уходом бригады исчезло и окрыляющее ощущение свободы. В городке воцарилась сонная тишина.

Мокрый снег сменился мелким холодным дождем, и тропа, по которой уходила бригада, быстро раскисла. Бойцы уже долго шли без остановки, в сапогах у каждого хлюпала вода.

Около полуночи из головы колонны передали приказ: сделать короткий привал.

Гаврош, которого не оставляли мысли об отце, брате и Хайке, опустился на поваленный дуб рядом с Лекой и Шилей. Лека снял свой летный шлем и вытер потный лоб.

— Знал бы я, что после института буду пулеметчиком, так мне бы и в голову не пришло столько времени учиться, — проговорил он.

— Если тебе не хочется носить пулемет, я с тобой охотно поменяюсь, — предложил стоявший рядом Драгослав Ратинац.

— С этим пока повременим!

— Почему? Я могу хоть сейчас! — настаивал Драгослав.

Лека посмотрел на него, но промолчал.

— Дело в том, Ратинац, — вмешался Воя Васич, — что пулеметчика могут скорее простить, если он провинится в чем-то.

— Ну что, теперь тебе понятно? — усмехнувшись, спросил Драгослава Гаврош.

— Нет, не совсем, — ответил Драгослав и поинтересовался: — А почему же все-таки такая снисходительность к пулеметчикам?

— А потому, что на войне, как сказал дядя Мичо, нужны не безгрешные люди и не мудрецы, а бесстрашные солдаты... — ответил Воя Васич.

— Но к тебе это не относится, — заметил Гаврош, — ты ведь у нас и герой, и мудрец.

— По крайней мере, я не мучился столько, сдавая экзамены. Пуля-то ведь на диплом не смотрит...

— А вот скажи, Лека, чего бы тебе сейчас больше всего хотелось? — спросил у него Шиля.

— Чего бы мне хотелось, того мне никто из вас дать не сможет, — вздохнув, ответил Лека.

— Надо поставить вопрос на собрании, чтобы пули не трогали тех, что с дипломами, — шутливо предложил Артем и улыбнулся.

— Все будет как надо, ребята! — подойдя к ним, сказал дядя Мичо.

— Может, и будет... Да только пока пулемет мне все плечо оттянул. Когда Драгослав взял мой пулемет, чтобы помочь, его винтовка показалась мне легче перышка, — улыбнулся Лека.

— Это же твой трофей, вот ты и оставил его себе, Лека, — заметил Воя. — Я тоже как раз тогда добыл свой...

— Хоть бы и мне когда повезло... — мечтательно произнес Драгослав.

— Вот провинишься в чем-нибудь, тогда тебя в наказание, может, и заставят таскать пулемет, — улыбаясь пошутил Гаврош.

— Это смотря как провиниться! — сказал Воя.

— Увидите, я добуду пулемет в первом же бою! Недаром же я сын Мичо Ратинаца из Грошницы! — сказал Драгослав.

Чтобы отвлечься от своих мыслей, Гаврош поднялся и подсел к Леке. Он, конечно, тоже не прочь стать пулеметчиком, как и всякий другой боец, но сейчас для него главным было не это...

— Только бы нам остаться живыми да здоровыми! — заключил старший Ратинац.

Гаврош тронул Леку за локоть:

— У тебя есть табачок?

— Ты только и знаешь дымить да у меня табак клянчить, — косо глянув на него, сказал Лека.

— Я слышал, что у бывшего владельца твоего пулемета карманы были битком набиты табаком.

— Может быть... Но разве в этом дело? Главное, что табачок есть у меня. А раз он есть — на, крути!

— Спасибо! — поблагодарил Гаврош и, взяв себе немного табаку, остальное протянул ему.

— Отдай его дяде Мичо, — сказал Лека.

— Вот спасибо, сынки, уважили! Соколики вы мои!

Над ними на какое-то мгновение расступились облака, и в просвете их на середине небосвода вдруг появилась серебристая ущербная луна. Гаврошу показалось, что она больше и светлее, чем бывает обычно, и он с грустью следил, как на нее снова наползает плотная масса облаков. Одно из них, коснувшись луны своим неровным краем, стало постепенно прикрывать ее, и вскоре она исчезла...

От пронизывающего холода не было спасения. Гаврош поднялся и поглубже натянул фуражку. Стояла уже поздняя ночь. Все вокруг погрузилось в темноту, нигде не было видно даже искорки света. Стараясь не стучать зубами, Гаврош закурил. Жадно затягиваясь, он смотрел туда, где расступались окружавшие их холмы и вдали на фоне неба вырисовывались черные верхушки гигантских буков. Сквозь облака снова пробилась луна, и все вокруг залил ее жемчужный свет. Внизу поблескивал Лим. Через несколько минут облака снова закрыли луну и опять в непроглядной тьме утонуло все — холмы, деревья, извилистое русло реки...

Колонна продвигалась дальше. Уже можно было различить очертания окрестных холмов, над которыми вставала голубовато-белесая холодная заря. Где-то далеко впереди послышалось протяжное пение. Облака, такие светлые ночью, начали вдруг темнеть, становясь свинцово-серыми. Все предвещало хмурый день.

Когда они вышли к полю, Гаврош ясно увидел в голове колонны красное знамя, которое ночью ему не удалось разглядеть. На короткой остановке он разговорился со знаменосцем; тот был необычайно горд, что ему доверили Красное знамя. Только храбрейшим из храбрых выпадало такое счастье. А нести знамя Первой пролетарской партизанской бригады — это особая честь.

— Жаль только, что братья еще не подросли. А то бы, даже если бы меня убили, кто-нибудь из братьев Байонетовичей обязательно донес бы его! Ведь наша семья «красная» еще с 1924-го!

— Это обязательно сделает кто-нибудь из вас... Тебя, во всяком случае, история отметит! — сказал Гаврош.

Знаменосец испытующе посмотрел на него. Ему хотелось понять, всерьез или в шутку это было сказано.

— Во время балканских войн мой отец тоже был знаменосцем. Тяжело раненный, он уберег знамя, — сказал он Гаврошу.

— Значит, наши угадали, кому доверить это дело, — заметил Гаврош.

— Его надо уметь нести, это тоже немало значит! — гордо произнес знаменосец.