Саур Могила - Валерий Ковалев

– По хозяйству надо чего помочь? – прихлебывая его, спросил у отца Сашка.

– Да нет, – ответил тот. – Все в порядке.

– Ну, тогда я проскочу к Оксане. Повидаться

– Хорошая дивчина, – посветлела лицом мать. – Сколько лет встречаетесь, пора бы и жениться.

– Точно, пора, – взглянул на сына Иван Петрович. – А то так бобылем и останешься.

– Не останусь, – рассмеялся молодой Шубин и вышел.

Оксаны, живущей на соседней улице, дома не оказалось, ее бабка сообщила, что внучка на работе, и Сашка на «Яве» отправился туда, прихватив подарок.

Им было янтарное ожерелье, на которое лейтенант копил несколько месяцев со своего жалованья.

Проскочив утопавший в зелени «Стройгородок», мотоцикл свернул к ЦГБ, расположенной в тенистом парке и встал у одного из корпусов, с клумбами роз у входа.

Взбежав по ступенькам на высокое крыльцо, Шубин потянул на себя стеклянную дверь и оказался в вестибюле с больничными запахами.

– Здравствуйте, теть Маш, – сказал он, сидящей за перегородкой пожилой женщине. Та, мелькая спицами, что-то вязала.

– И тебе, Шурик, не хворать, – качнула та сидящими на кончике носа очками. – Ты никак к Оксане Юрьевне? Она на втором этаже, в процедурной.

– Спасибо, улыбнулся Сашка и шагнул к широкому лестничному маршу.

Найдя на втором этаже, в числе других, кабинет с табличкой «Процедурная» на двери, он постучал в нее костяшками пальцев и вошел.

Оксана, в белой шапочке и халате, сидя за столом, что-то писала.

– Ой, Сашка! – обрадовалась она. – Каким ветром?

– Степным! – белозубо рассмеялся гость, – А это тебе, – извлек из кармана и протянул девушке узкий пенал. – Подарок.

Та взяла, отодвинула крышку и прошептала, – красивое какое, словно солнце…

– Балтийский янтарь, – улыбнулся лейтенант. – По поверью делает владельца красивее. Хотя этого у тебя и так с избытком.

Оксана действительно была такой. Среднего роста, с точеной фигуркой и черными очами, как ее тезка из гоголевских «Вечеров близ Диканьки».

– Кстати, – наклонился к столу Сашка, – ты во сколько заканчиваешь? Есть предложение смотаться на Донец, искупаться.

– В три, – чмокнула его в щеку, доктор, после чего встала и примерила ожерелье у висящего на стене зеркала.

– Саня, ты у меня такой! – обернулась, сияя глазами.

– Ну ладно – ладно, – поднялся со стула лейтенант. – Значит, в четыре я у тебя.

И, не прощаясь, вышел.

Вернувшись домой, Сашка помог отцу снять с деревьев еще несколько корзин яблок, а затем в охотку переколол поленницу дров за гаражом. На зиму.

Когда полуденная жара спала, и со стороны степи чуть слышно повеял ветерок, они с Оксаной неслись в сторону Северского Донца, по уходящей среди полей вдаль, серой ленте асфальта.

Спустя минут двадцать, вдали заблестела река, и мотоцикл свернул на грунтовку.

– Ну, вот тут и станем, – подрулив к роще плакучих верб, тянущихся вдоль песчаного пляжа, заглушил мотор Сашка.

В уши ударила тишина, нарушаемая пением дрожащего в небе жаворонка.

Северский Донец в этом месте впечатлял широтой и пейзажем. Левый, пологий берег, окаймлялся лугами, правый – высокий и обрывистый, уходящим в небо сосновым бором.

Расстелив в тени деревьев захваченный с собою плед и сняв одежду, пара с хохотом вбежала в воду. Парень замелькал саженками вперед, а девушка стала плескаться на мелководье.

Потом они, смеясь, гонялись друг за другом по песку, Сашка ходил на руках и дурачился, а затем, тяжело дыша, лежали в тени дрожащих листьев и слушали, как в бору считает года кукушка. Размеренно и неторопливо.

Осенью они поженились. Свадьба была скромной, в одном из кафе, которых теперь в городе было больше чем предприятий, на ней свободные от дежурства «беркуты», приехавшие из Луганска, подарили молодым корейский телевизор «Самсунг» и розового живого поросенка.

Вскоре после свадьбы молодая чета сняла комнату в Каменобродском районе областного центра, в доме дальней родственницы Оксаны. Жизнь продолжалась.

Глава 5. Крот

Вольготно раскинувшись в шезлонге на дощатой, овеваемой легким ветерком террасе, майор Линник потягивал из бокала холодный до ломоты в зубах «Миллер» и наблюдал закат солнца над Северским Донцом.

Тот был неподражаем.

Край неба за частоколом высоких корабельных сосен на противоположном отрожистом берегу окрасился в нежные тона пурпура, там же висела подсвеченная уже севшим солнцем гряда причудливых форм облаков; все вместе, с плавным течением прозрачных вод и золотом песчаного пляжа, дарило покой и отрешенность.

Утром майор приехал с кураторским визитом из Луганска в Попаснянский отдел СБУ, расположенный в городе Первомайске, «озадачил» подконтрольных указаниями и полистал дела оперативного учета, после чего отобедал с начальником по фамилии Пасюк в лучшем коммерческом ресторане. По высшему разряду и с «хенесси», которому отдавал предпочтение перед любыми другими напитками.

– Командировка Олег, у меня трое суток, – сказал радушному подполковнику, ковыряясь зубочисткой во рту. – У тебя, в принципе, порядок. Я же, знаешь, немного устал. Организуй мне номер на одной из загородных баз отдыха. А вечером часов в восемь, съездим навестим нашего клиента.

– Слушаюсь, сделал уставное лицо – Пасюк. А потом наклонился к куратору и тихо спросил, – номер с хорями?22

– Естественно, – сыто рыгнул Линник. – Для начала пришли одну. Помоложе и чтобы хорошо строчила.

И вот теперь, накувыркавшись в прохладном, пахнущем соснами номере с девицей (ту, специально выделенный опер увез обратно), майор предавался размышлениям о жизни.

Она была у Владимира Алексеевича двойная. До развала Союза – и после.

Родившись, как и Шубин в шахтерской семье, в одном с ним городе и на одной улице, с малых лет в семье Володя получал совсем иное воспитание.

И к тому были причины.

Его отец – Алексей Линник, происходил родом с Западной Украины, был из большой «заможной» семьи, мужчины которой в годы войны добровольно вступив в ряды ОУН-УПА, активно боролись с оружием в руках против Советов и в результате бесславно кончили кто в густых буковинских лесах, а кто в лагерях ГУЛАГА.

Тогда еще юному Алексею повезло.

В начале июня 41-го он приехал погостить к своей родной тетке Полине, вышедшей замуж за москаля и проживавшей в Чутино, а с началом войны и оккупации немцами Донбасса вынужден был там остаться. Вместе с местными пацанами собирал уголь на терриконах, стрелял из рогатки и ел галок с голубями, а еще мечтал вступить в полицию, но опасался появившихся в этих краях партизанов.

Когда же Красная армия освободила Луганщину и в нее стали призывать не угнанных в Германию ребят 1925-го года рождения, тетка выправила восемнадцатилетнему племяннику метрику, по которой тому было всего шестнадцать.

Его новые друзья ушли на фронт и в большинстве погибли, Алексей же был определен на «трудовой фронт» и стал работать подземным электрослесарем в шахте.

Сразу после войны его тоже призвали в армию (служил три года танкистом в оккупированной Германии), а после демобилизации вернувшись в Донбасс, тайно навестил Буковину.

Там от дальней родни узнал, что случилось с его семьей, и быстро уехал назад. Опасаясь попасть под репрессии.

Советскую власть Алексей никогда не считал своей. Так его учили родители и ксендз. Теперь стал ненавидеть.

Но надо было строить свою жизнь при ней. Что он и стал делать.

Для начала выбился в стахановцы и попал на шахтную «доску почета», будучи великолепным баянистом, принимал участие в художественной самодеятельности коллектива, на людях всегда был добр и приветлив.

Затем женился на одной из местных девушек и построил напротив хаты тетки свой дом с обширной усадьбой и огородом, на которой вскоре запищали сыновья – старший Александр и младший – Володя.

Пока они были мальцы, отец детей не неволил, а когда пошли в школу, исподволь занялся воспитанием потомков.

Тихо и ненавязчиво, как бы между делом.

После школы он рекомендовал братьям поменьше общаться с другими шахтерскими детьми – они мол, быдло, научат плохому; стал прививать обеим любовь к музыке, обучая игре на баяне, произведениям Ивана Франка и Леси Украинки, а также старой истории Украины. Без москалей и коммунистов. Еще учил поменьше говорить и больше слушать.

В результате, когда Саше с Володей пришло время вступления в комсомол, в восьмых классах сначала старший, а потом и меньший, под разными предлогами отказались.

Комсомольцами стали перед поступлением в институт – отец желал дать молодым Линникам высшее образование. А перед этим, сначала одному, а затем другому, рассказал о своих буковинских корнях, героях ОУН-УПА и дал напутствие: быть активными строителями коммунизма для всех, но помнить кто они и откуда.