Избранное - Марио Ригони

Я с надеждой ждал, что прибудет новый офицер и примет командование. Хоть бы мне удалось поспать с часок. А время шло. Я не представлял себе, что сейчас — утро, полдень или уже вечер. А было это пятнадцатого, а может, шестнадцатого января.

Я услышал громкий голос русского офицера. Разобрал несколько слов: Родина, Россия, Сталин, рабочие. Я тут же приказал одному из часовых обойти землянки и поднять по тревоге альпийских стрелков. Они торопливо выбежали, яростно чертыхаясь и щуря на солнце заспанные глаза. Все они пропахли дымом.

Я сказал:

— Без моего приказа огня не открывать. Приготовьтесь!

Снова наступила тишина, смолк и голос русского офицера. Мои солдаты приготовились к бою. Смолкли ворчанье, проклятия, поспешные шаги, щелканье затворов.

Русские поднялись, выбежали с опушки леса, взобрались на холм, а все вокруг молчало. С нашей стороны ни криков, ни выстрелов. Русских это озадачило. Потом они, верно, решили, что мы оставили позиции. Они сели на мерзлый снег и покатились вниз, к берегу реки. Когда первые из них оказались у подножия холма, я скомандовал альпийскому стрелку, который рядом целился из ручного пулемета:

— Огонь!

Тот дал короткую очередь, и тут же заговорили четыре ручных пулемета, станковый пулемет, тридцать винтовок, четыре миномета Морески и два — Барони. Пули попадали туда, где склон полого спускался к реке. Едва русские оказывались на берегу, съехав с холма, их прошивали ружейные и пулеметные очереди. Те, кто остались на опушке и на склоне холма, снова укрылись в траншеях. Огонь утих, но на берегу еще долго слышались стоны и крики раненых. Некоторые попытались доползти до своих окопов, и кое–кому это удалось. А затем вновь послышался голос офицера. Что он говорил своим солдатам? Быть может, звал отомстить за погибших товарищей и за разрушенные деревни. Русские опять пошли в атаку, с еще большей решимостью. Мы вновь открыли огонь. Но атакующие теперь уже не дрогнули и не повернули назад. Многие упали на снег возле холма, остальные с криком: «Ур–ра! Ур–ра!» — упрямо шли вперед. А вот добежать до проволочных заграждений удалось немногим. Я стрелял из своего верного карабина. Некоторые притворялись убитыми: лежали неподвижно на льду реки, а когда мы переставали за ними следить, вскакивали и вновь устремлялись к нашим позициям. Один из солдат прибегал к этой уловке раза три или четыре, пока возле нашей траншеи его в самом деле не сразила пуля. Он упал головой в снег.

Наверно, это очень страшно — форсировать реку, бежать по снегу в лучах слепящего солнца под градом пуль и ручных гранат. Только русские способны на такое мужество, но наши позиции были слишком хорошо укреплены. Они прекратили атаки, и вновь настала тишина. Истоптанный снег на реке еще больше покраснел от крови, и еще больше осталось на нем солдат, лежавших неподвижно под слепящим солнцем. Я вернулся в берлогу. Сидел возле печки и, зажав коленями карабин, глядел на огонь. Альпийские стрелки обсуждали перипетии атаки, которую они только что отбили.

— Ты что это, сержант? — спросил Пинтосси. И показал на карабин в том месте, где был примкнут штык. Там застряла пуля от ручного пулемета. — Тебе крупно повезло, — сказал Пинтосси.

И тут я вспомнил, что во время атаки, когда я вел из траншеи наблюдение за противником, держа перед собой карабин, вдруг раздался сухой щелчок. Альпийские стрелки, сидевшие возле печки, передавали друг другу мой карабин, разглядывали его и говорили:

— Да, тебе крупно повезло. Когда вернешься домой, поставь свечку Мадонне.

— Можешь целых две поставить.

— Видно, не пришел еще твой черед. Вот и остался жив.

— Такая, знать, твоя судьба…

Я вынул пулю, положил ее в карман и сказал:

— Вернусь домой — сделаю из нее колечко для невесты.

Наконец пришел лейтенант Ченчи. Я был рад увидеть его целым и невредимым. Когда он подошел поближе, я спросил:

— А твою невесту как зовут?

Он засмеялся, но, увидев, что я весь в крови, осекся.

— Ригони, ты что, ранен?

— Да нет, — ответил я. — Это не моя кровь.

Ченчи объяснил:

— Сегодня ночью слышу: кто–то меня зовет, мало ли что, думаю, а вдруг русские, вот я и спросил Буого, как зовут его невесту. А русский не мог знать имя девушки Буого. Бедняга, его ранило в ногу, пуля кость раздробила. Хочешь покурить, Ригони? — И протянул мне сигарету. Мы походили по траншеям, а потом зашли в берлогу Пинтосси.

— На нашем берегу не осталось ни одного русского, — сказал мне Ченчи. (Я‑то знал, что один остался.) Да, еще мы захватили двух женщин. Обе в брюках, обеим лет под сорок, и обе с автоматами. Погонщики мулов были недовольны, но что поделаешь — посадили их в сани и даже угостили сигаретами. «Лучше бы сидели дома да обед готовили, а то воевать», — ворчали они. На мой опорный пункт прибыл лейтенант Пендоли… А ты попытайся уснуть, Ригони, тебе это очень нужно.

Я улегся прямо на досках, но заснуть никак не мог. Ручные гранаты в карманах врезались в бока, набитые до отказа подсумки — в живот. Но я не сумел бы заснуть и на пуховой перине. Во внутреннем кармане, в полотняной сумке лежали самые дорогие для меня вещи — ее письма, каждое слово которых жило в моей душе. Где она сейчас? Может, в классе читает стихи на латыни, а может, в своей комнатке перебирает старые книги и реликвии и вдруг находит среди них альпийскую звезду. Ну что за глупые мысли лезут в голову? И почему не приходит сон? Почему я никак не могу заснуть? Ченчи с улыбкой посмотрел на меня.

— Что же ты не спишь, Марио? А как зовут твою невесту?

К счастью, пришел Тоурн и сказал, что принесли еду. Я сразу же отправился в берлогу Морески за своей порцией. В берлоге царил необычный хаос: скомканные одеяла, затоптанный земляной пол, солома вперемешку с носками и трусами. Все говорили вполголоса, Джуанин вообще не произнес ни слова. Но я взглянул ему в глаза и прочел в них все невысказанные вопросы. Тоурн больше не смеялся, и его черные, обычно ухоженные усы были в сгустках слизи. Мескини возился со своим ранцем. Каждый был занят своим делом. Двое альпийцев были на посту у минометов. Лишь Джуанин ничего не делал: сидел в своем закутке возле холодной печки.

Я съел свою порцию, но без всякого аппетита. Над нашими головами, совсем рядом с землянкой, разорвалось несколько мин. Но землянка была прочная, крепкая: осыпалось лишь немного земли, да лопнули стекла.

Звяканье ложек в котелках казалось мне более странным звуком, чем взрывы мин.

Выходя из землянки, я опять предупредил солдат:

— Помните, мы должны держаться вместе. — Я вернулся к лейтенанту Ченчи, и мы вдвоем пошли на передовую.

— Сегодня вечером мы начнем отход. — Так он и сказал. — Я ведь за тем к тебе и пришел. Сегодня вечером начнем отходить. На, курни. Я сейчас вернусь на опорный пункт, может, вам пришлют лейтенанта Пендоли, но, скорее всего, тебе придется командовать самому. Отделения будут оставлять опорный пункт по очереди. Первое отделение остановится в боевом порядке на полдороге между твоим опорным пунктом и моим и подождет второе, а потом двинется дальше. И так до тех пор, пока последний солдат не покинет опорный пункт. Сбор у полевой кухни в… — Он назвал время, но я теперь уж не помню, во сколько. — Там тебя будет ждать вся рота. Очередность отхода отделений установишь сам.

Я молчал и, лишь докурив сигарету, выдавил из себя:

— Ладно.

Вернулся в свою берлогу, стал укладывать ранец. Надел чистое белье, а грязное, со вшами оставил на соломе. Постарался натянуть на себя как можно больше, но так, чтобы одежда не сковывала движения. Остались две пары носков и свитер, который я засунул в ранец вместе с индивидуальным пакетом, неприкосновенным запасом, баночкой мази против обморожения и походным одеялом. Сверху я положил боеприпасы, в основном ручные гранаты. С помощью Тоурна попытался надеть ранец, но он оказался слишком тяжелым. Тогда я сжег письма и открытки — все, кроме маленькой пачки. Книги я оставил в берлоге. «Наверно, русским будет любопытно их полистать», — подумал я. Так я собирался, а на сердце было тяжело. Я громко сказал:

— Оденьтесь как можно теплее, но так, чтобы свободно двигаться. В ранец кладите лишь самое необходимое и побольше боеприпасов. Особенно ручных гранат ОТО и «бреда». Гранаты СК бросьте в снег. Не вздумайте идти в одиночку. Мы должны все время держаться вместе. Запомните — все время вместе.

— Когда начнем отходить? — допытывались солдаты.

— Скорее всего, вечером.

Я отозвал в сторону Морески и сказал ему:

— Минометы возьми с собой, но мин много не бери. А вот патронов и ручных гранат захвати побольше. И не волнуйся — все будет хорошо.

— А что, сержант, не сварить ли нам напоследок поленту? — громко предложил Мескини.

— Да, почему бы не сварить, — согласился я.