Хождение в Москву - Лев Колодный

Все начиналось с кружков западников и славянофилов. Один из них, описанный Александром Герценом в «Былом и думах», собирался поговорить на квартире Николая Огарева, в особняке на Арбате, 31. В современном доме можно увидеть в левой его части стену старого особняка, куда спешили демократы, обуреваемые жаждой свободы.

Другой умеренный кружок сходился на Арбате, 23, где в особняке с антресолями снимал квартиру идеолог славянофилов Алексей Хомяков, ставший позднее хозяином дома на Собачьей площадке. Дебаты годами происходили в зале, названной их участниками, «говорильней».

Ни до чего западники и славянофилы не договорились. Им на смену пришли люди другого склада. На Арбате, 6, вокруг Николая Ишутина, двоюродного брата Дмитрия Каракозова, стрелявшего неудачно в Александра II, объединился другой кружок единомышленников. Тайком от полиции штудировали здесь Чернышевского и Маркса, читали «Колокол» Герцена. После выстрела в царя Ишутина приговорили к смерти, он умер, сойдя с ума, в тюрьме в 1875 году.

В дворовом флигеле на Арбате, 9, Ипполит Мышкин, такой же радикал, наладил за год до гибели Ишутина подпольную типографию, звавшую крестьян к топору. Мышкин под видом жандармского поручика добрался до Вилюйска, чтобы освободить Чернышевского. Мышкина отправили на каторгу. После побега снова судили и расстреляли в 1885 году.

Всех революционеров-террористов, начинавших охоту на Александра II, пережила член исполкома «Народной воли» Вера Фигнер, умершая в 1942 году в возрасте 90 лет. Ее приговарили к смертной казни, замененной вечной каторгой. Двадцать лет она отсидела в одиночной камере. После 1917 года отошла от политики, занялась литературой, мемуарами. Это позволило избежать Лубянки и жить в глубокой старости на Арбате, 45...

Три года жителем Арбата, 30, состоял дворянин Алексей Плещеев, автор стихов, вдохновлявших молодых революционеров, заучивавших наизусть его призыв:

Вперед! без страха и сомненьяНа подвиг доблестный, друзья!Зарю святого искупленьяУж в небесах завидел я!Блажен, кто жизнь в борьбе кровавой,В заботах тяжких истощил;Как раб ленивый и лукавый,Талант свой в землю не зарыл!

Приговоренный к казни по общему с Федором Достоевским приговору, по «делу петрашевцев», после десяти лет ссылки вернулся поэт-демократ в Москву, но взглядов, как Федор Михайлович, не изменил...

Голгофа вождей. Кто кого разбудил, кто был близок, кто далек от народа, мы все знаем по статьям Ленина. Два его ближайших соратника, Каменев и Зиновьев, посмели наперекор Ильичу выступить против восстания 25 октября в Петрограде. Ленин назвал обоих «штрейкбрехерами революции». Вождь никогда не забывал этого. Но простил временное отступление от большевизма. Обоих друзей – «штрейкбрехеров», возвысил: одному отдал в управление Москву, другому – Петроград. Странным был большевиком Лев Борисович Розенфельд, избравший псевдоним от слова «камень». В отличие от других ленинцев не ратовал за поражение своего правительства в мировой войне, выступал за союз с другими социалистическими партиями. Сидел, как все товарищи, в тюрьмах, зимовал в лютой части Сибири, но не отвердел, как сталь, как Сталин, которого предложил избрать Генеральным секретарем... Каменев выезжал на Лубянку дискутировать с Николаем Бердяевым, перед тем как того посадили на «философский пароход» и выслали на чужбину без права возвращения.

Каменев жил в Кремле, пока не оказался перед арестом на предпоследней станции, на Арбате. Сюда же переехал Григорий Зиновьев, лишенный высших постов в партии, получив квартиру в «доме с рыцарями», на Арбате, 35. На его письменном столе перед арестом громоздились фолианты многотомного собрания сочинений Пушкина. Оно вышло стараниями Льва Каменева, жившего после опалы в Карманицком переулке, 3. Играя в кошки-мышки, Сталин, перед тем как казнить, назначил бывшего соратника директором «Пушкинского дома», директором Института мировой литературы, директором издательства «Academia», выпустившего при нем лучшее академическое издание сочинений поэта.

Увидеть тогда поверженных соратников Ленина с томами Пушкина в руках было все равно что верующих – перед смертью с Библией. С литературой у опальных вождей получалось хорошо, лучше чем с мировой революцией. Но было поздно. Заняться литературой Сталин бывшим членам триумвирата не дал. Каменеву и Зиновьеву пришлось пройти по всем выстроенным ими же самими станциям большевистской Голгофы: травля, арест, внутренняя тюрьма Лубянки, пытки, самооговор, суд, позор, казнь.

Революции, начинаясь поэтично, со знаменами, митингами и демонстрациями, заканчиваются прозаично. Возбуждают волну публицисты, ораторы, они берут власть, но быстро отдают ее другим, не столь писучим и говорливым. Так было в 1917-м, так произошло в 1991-м.

Всех палачей и друзей пережил философ Алексей Лосев, не высланный вместе с Бердяевым и другими мыслителями на «философском пароходе». Его мытарили по лагерям и тюрьмам, лишали прав и возвращали их, позволяли читать лекции и выгоняли из Московского университета. Бомба разрушила дом на Воздвиженке (где Ленин дискутировал с В В.), в котором жил недобитый профессор, строитель Беломорканала. С 1944 года до смерти в 1988 году занимал он на Арбате, 33, квартиру № 20, ставшую светом в окошке для тех, кто знал: живет в Москве и творит не сломленный большевиками последний великий философ Серебряного века.

На голову философа посыпались удары после того, как его недобрым словом помянул в одной из статей Максим Горький, на склоне лет, как в молодости, взявшийся помогать партии. Приехав в Москву из Италии, до того как окончательно вернуться из эмиграции, писатель побывал на Арбате, 23. Лифт после революции не починили. Пришлось ему, страдавшему одышкой, подняться пешком по лестнице в мансарду, мастерскую Павла Корина. Тогда художник задумал написать полотно «Уходящая Русь», о котором стала говорить вся Москва. Он хотел показать пасхальную службу в Успенском соборе 1918 года, из которого навсегда, как ему тогда казалось, уходит прошлое, олицетворявшееся в образах отцов церкви и верующих. Горький захотел посмотреть эскизы, после чего помог художнику получить новую мастерскую, соткать полотно для задуманной картины. Но написать ее Павел Корин не решился.

Эту большую задачу, но в ином ключе, решил Илья Глазунов. На огромном холсте, 4 на 8 метров, он создает картину «Разгром храма в пасхальную ночь»...

Крепись, арбатец, в трудной доле:Не может изъяснить язык,Коль славен наш Арбат в «Миколе», —Сквозь глад и мор, и трус и зык.

Автор этих строк Андрей Белый, умерший в 1934 году, не представлял, какой глад и мор, трус и зык сметет всех Микол и аборигенов Арбата, когда начнется «большой террор». Многих увезли тогда из «дома с рыцарями», построенного в 1912 году. То было здание нового поколения, доходный дом с гимназией и детским садом! Его заселила после революции номенклатура, которая пошла потом на расстрел. Пощадил Сталин Николая Подвойского, бывшего председателя Военно-революционного комитета в Петрограде 1917 года, бравшего Зимний.

А в Смольном, в думах о битве и войске,Ильич гримированный мечет шажки,А перед картой Антонов с ПодвойскимВтыкают в места атак флажки.

Из двух упомянутых Маяковским героев штурма Зимнего, Антонова-Овсеенко, того, кто низложил Временное правительство, Сталин расстрелял. Другого – помиловал, потому, что Подвойский в давнем споре в годы Гражданской войны вождя с Троцким поддержал будущего генсекретаря. Память у него была отличная.

«Дети Арбата». Арестовали тогда молодого инженера, жителя «дома-большевика» Анатолия Рыбакова, отправив строить социализм за колючей проволокой. Увезли ночью его соседей, сослуживцев, знакомых, друзей. О них он напишет «Дети Арбата» – роман о тех, кто страдал на улице, где родился Суворов, любил Пушкин, рос сиротой Окуджава...

«Военно-Грузинская дорога». Вдоль Арбата день и ночь несли вахту «топтуны», секретные сотрудники госбезопасности, охранявшие правительственную трассу – «Военно-Грузинскую дорогу».

...И льну душой к заветному Кремлю,И усача кремлевского люблю,И самого себя люблю за это.

На глазах Булата и всех арбатовцев утром и вечером проносилась черная машина Сталина и машина его охранников. Они мчались в Дорогомилово, на Можайское шоссе и сворачивали налево в Волынское – подмосковное село, где за высоким забором притаилась в зелени сада «ближняя дача» вождя.

На фоне непросохшего бельяРуины человечьего жилья,Крутые плечи дворника Алима...В Дорогомилово из тьмы Кремля,Усы прокуренные шевеля,Мой соплеменник пролетает мимо.

Одни «дети Арбата» погибли в лагерях. Другим, как Саше Панкратову, герою романа Анатолия Рыбакова, повезло. Их не расстреляли, они ушли на фронт и вернулись с победой в коммунальные квартиры, обветшавшие дома. Об одном из них, где на первом этаже «Зоомагазин», с предвоенных лет знали все дети по стихам Агнии Барто: