Страна, которой нет - Kriptilia
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- А на практике все, кому надо, уже все знают...
- Позвольте также напомнить, что туранский стиль правления - демонстративно авторитарный и изоляционистский. Даже невзирая на то, что дубайская конференция еще не закончила работу, Алтын не считает нужным давать присутствующим какие-то пояснения по внутренним делам, а аресты в армейской разведке, действительно, считаются таковыми. Это, если угодно, дополнительная и вполне осознанная демонстрация автономии. Особенно ввиду конференции.
С туранского вождя сталось бы ответить «а какое ваше собачье дело, что происходит в нашей армии?» на официальный запрос. Или напомнить, что Туран как единая держава, имеющая армию центрального подчинения, для Европы и Америки до сих пор не существует, так что непонятно, с какой стати кого-то может интересовать арест военнослужащего несуществующей армии несуществующей страны.
- Ну, примем за версию... За одну из версий.
Что-то госпожа премьер-министр не в духе. И сидит тихо, и разговаривает сама с собой.
Женщина распахивает глаза движением заводной куклы. Глаза обычные - с желтыми пятнами и розовыми прожилками.
- Я вам не нравлюсь сегодня?
И как на это отвечать? Это совершенно точно не входит ни в профессиональные, ни вообще в какие бы то ни было обязанности.
- Вы радуйтесь лучше. Войны теперь не точно будет. Даже кризиса не будет. Даже деньги не пропадут. Все хорошо. У кузенов в конгрессе, вероятно, случится тихий переворот, а у меня от этих новостей наступила депрессивная фаза. Была бы маниакальная, я слетала бы в Дубай и предложила Эмирхану Алтыну выйти за меня замуж.
Амар Хамади, следователь
- Вы думаете, что он это что-то вытеснил? - спрашивает врач.
- И теперь не хочет вспоминать, - подтверждает Амар-разбуженный-идеей. - Что-то, что с ним там случилось. Понимаете, он помнит лица, помнит даже, кто с каким акцентом говорил, а вот что было, не помнит. Первый день, поначалу - еще может быть, еще понятно. Тяжелое опьянение, похмелье, потом неумелая детоксикация, сильный стресс. Но ведь динамики никакой. И скорее всего, это что-то личное, личная реакция.
У врача глаза Медузы, утратившей веру в свои способности. Он рад бы испепелить, окаменить инспектора Хамади молча, без слов, одним лишь взглядом через очки – а на наглого инспектора отчего-то не действует.
- У вас, как я понимаю, богатый личный опыт, - наконец выдавливает из себя психотерапевт. – Но не думаю, что это достаточная основа для обобщений и предположений.
- Уж объясните, пожалуйста, в чем я ошибаюсь.
Врач, кажется, считает Медузой – или василиском – самого Амара, потому что застывает, вытаращив глаза, и только усы топорщатся от несказанной амаровой наглости.
- Это так сложно? Если я говорю что-то не то, вы же можете мне объяснить?
- Не могу и не буду. Это бессмысленно.
Врач встает, тень его ползет вдоль стены, следить лучше за ней. Потому что светло-голубой медицинский комбинезон на фоне светло-голубой же госпитальной краски смазывается и смывается. Если он еще и жестикулировать начнет, пиши пропало.
- Почему?
- Потому что вы попугай, нахватавшийся слов, смысла которых не знаете! - о, вот и начал, - Динамика! При чем тут динамика?! Если только предположить, что речь идет действительно о вытеснении травмирующего события, сутки тут не срок!..
- Спасибо, вот теперь понятно… а все-таки что делать? Не можем же мы полгода ждать, пока он все вспомнит, да и вспомнит ли… - И, пока доктор повторно стал набирать воздуха в грудь: - Речь идет о вопросе такой важности… понимаете, он опознал, по альбому со снимками, не кого-нибудь, а самого аль-Рахмана. Но он не помнит деталей и подробностей. Он вообще ничего не помнит, кроме лиц и региональных акцентов. Вы себе представляете, что может случиться? Буквально в любую минуту, прямо здесь, в Дубае?
- Ему нельзя препараты, - чуть менее враждебно ворчит доктор и придвигается обратно к столу. Видимо, имя аль-Рахмана частично объяснило и оправдало для него и безумие в глазах, и неприличное размахивание терминами из чужой специальности. - Ему вообще ничего нельзя. Вы его медкарту смотрели? Того подонка, который вводил ему алкоголь внутривенно, я бы... отдал отцу этого мальчика. То, что он у вас живой и относительно в своем уме, это чудо. Я ваших знаю, так вот, я вам говорю, пичкать его химией сам не буду, вам не позволю.
Амар не стал сообщать, что этот бедный несчастный мальчик цинично спаивал его самого – подкупая и отличным вином, и неплохим виски, а также хлопал синтетические коктейли один за другим. Хотя и было желание поплакаться, все равно бы не помогло. Наверняка тут уже побывал господин замминистра, и теперь весь штат жайшевского госпиталя знает, что на Фарида даже дышать нельзя, а то он немедленно заболеет и умрет. Хотя алкоголь по вене – это, конечно, редкостное свинство и скотство, говорить нечего. Вырубает сразу и даже на помощь позвать не успеваешь, не то что там водички попить или таблетку для профилактики принять, как в случае нормальной пьянки. И медицинские последствия даже у здоровых – от тромбофлебита до остановки сердца.
- Хорошо, препараты нельзя, а что можно? Понимаете, доктор!.. – проникновенно уставился на зловредную «медицину» Амар. – Это мой коллега, мой друг, я его лично вытащил из той дыры! Я совершенно не хочу, чтобы с ним хоть что-нибудь случилось, он нужен нам целым и здоровым, но… у него в голове хранится кое-что очень важное, а он не может вспомнить. Мы понимаем все насчет Фарида, но поймите и нас! Можно… как-нибудь? Чтоб и ему не повредить, и все-таки добраться?
- Ну… - сказал доктор. – Если его отец не будет возражать, я могу попробовать гипноз…
Амар не стал напоминать, что Фарид уж 5 лет как совершеннолетний и вполне мог бы решить сам. Хватит на сегодня попаданий в культурные ловушки. А папу его пусть Штааль уговаривает!
Папу, однако, уговаривать не пришлось. Папу пришлось уговаривать не присутствовать. Вежливо уговаривать, но непреклонно. Со ссылкой на то, что ввиду всех вчерашних событий такого нарушения правил безопасности Сектор А себе позволить не может.
И Фарида уговаривать не пришлось. Фарид горел желанием доказать, что он
