2017 - Ольга Славникова

Крылов, мигая горячими глазами, слушал этот монолог и чувствовал, что Татьяна опять воздействует на него напрямую – всей силой своего существа бьет в какую-то незащищенную точку, буквально сверлит в нем дыру. Он и сейчас не смог бы сказать, сколько ей все-таки лет. Мерзлая дымка, скрывавшая возраст, исчезла, место ее заняла гидрокосметика, должно быть, вроде той, которой пользовалась Тамара, нанося на лицо густые, совершенно бесцветные жидкости из толстых склянок синего фотозащитного стекла, где прозрачные сиропы были черны, как питьевые порции ночи. Должно быть, у Тамары и Тани будет теперь довольно много общего – к примеру, золотое украшение от Tiffany, которое Татьяна продолжала машинально крутить, казалось взятым из одного из Тамариных сейфов. Радикальное омоложение скоро сделает Татьяну прорезиненной, с температурой тела на градус ниже человеческой нормы. Ее осевший животик станет прямым, с мускулами как панцирь черепахи, исчезнет милый шрам, похожий на тонкую нитку лапши. И что останется тогда?

– Ты не думай, я про тебя вспоминала, – лихорадочно произнесла Татьяна, обхватывая себя по самые лопатки длинными руками, не зная, куда себя девать между голых идеальных стен. – Знаешь, о чем я мечтала, когда мы с тобой бродяжили? Думала – вдруг найдем какой-нибудь клад. Или платиновую кредитку, а на ней миллион долларов! Глупо, я понимаю… Не представляешь, сколько у меня в уме скопилось подобных глупостей. Я складывала в отдельную коробку наши транспортные талончики. Представляла, что вот какие у них номера, столько у меня появилось денег. Начинала мысленно тратить, распределять. И всегда, всегда не хватало! Помнишь того придурка, что фотографировал нас на свой телефон? Я у него украла две тысячи рублей! Видишь, в чем признаюсь? – Татьяна хрипло захохотала. – И все-таки еще раз скажу тебе: не деньги я люблю. Ты ведь сейчас не от наследства просишь меня отказаться. А вот от тех моих минут в адвокатской конторе, когда они мне сказали… И от нынешних моих ночей, когда лежишь на спине и захватывает дух… И от цифры, которую никому не скажу, которая в моей голове, будто бриллиантище в сейфе… Если я сейчас напишу отказ от наследства, то все это выйдет зря, с обратным знаком. Превратится в самое ядовитое мучение, какое только бывает на свете. Сам подумай: разве можно отнимать у человека счастье, в чем бы оно ни заключалось?

Крылов опустил голову, разглядывая свои белесые носки, сильно севшие от Фаридовых стирок в кипятке. Странно, но сейчас он почти ничего не чувствовал.

– Мне это наследство пришло, как помилование, – глухо проговорила Татьяна, темная и узкая на фоне водянистого окна. – Почти все обречены на убогую, доисторическую жизнь, когда рядом есть все. Почти все умирают, когда существует средство спасти больного, вот только денег у больного нет. Почти у всех жизнь ненастоящая…

На последней фразе Крылов крупно вздрогнул. И Татьяна тоже про это! Должно быть, у человека существует неизвестный орган, который подает ему сигналы о неподлинности мира. Слово «ненастоящая» Татьяна почти прошипела, и Крылову показалось, что движения ее похожи на танец змеи, когда она с толстой мерзлой силой свивает чешуйчатые кольца.

– И вот мне сообщили: все, приговор тебя больше не касается! – продолжила Татьяна, раскачиваясь на месте. – Я понимаю, что наконец-то жива, правда жива! До конца жизни жива! И вдруг появляешься ты. Что ты говоришь? Чтобы я отклонила помилование, посидела еще немного в тюрьме. А ты скоро сделаешь подкоп, освободишь меня, и мы будем жить долго и счастливо. Конечно, очень может быть, что у тебя ничего и не получится. Но освобождаться надо все-таки так, а не иначе. По твоему мнению. И ведь я же знаю тебя, мой любимый, мой дорогой: вовсе не из самцовых амбиций ты предлагаешь мне отказаться от денег другого самца. Не себя ты требуешь уважать, а некую силу, которая над нами. Мало мы с тобой намучились, спрашивая ее, можно ли нам остаться вместе? И вот теперь ты собрался сделать еще один радикальный запрос? Так знай, что я не хочу. В конце концов, давай уважать и мое стечение обстоятельств. Оно тоже из жизни возникло. Может, отказываясь от денег, я эту силу как раз и разозлю…

– Допустим, ты тоже права, – произнес Крылов с тяжелой головой, в которой, будто в мутном выпуклом аквариуме, тоже ходило подобие рыбы: полужидкая верткая тяжесть, колыхавшая мозг. – Но ведь женщина не может быть одна. Предположим, ты зажила на уровне медицинского и всякого другого современного прогресса. Будешь ты счастлива в одиночестве? А если нет – может, все-таки вспомнишь про нас с тобой? Очнись!

– Не надо меня пугать! – отрезала Татьяна, побледнев. – Женский страх одиночества тоже идет от бедности. От краткости века, оттого, что молодость быстро проходит. Это бедному человеку нужна определенность. Ему надо знать, что с ним будет. Мужчина и есть для женщины воплощение определенности. Она счастлива, когда уверена: до конца жизни он со мной! А мне теперь, пойми, определенность не нужна. У меня все будет хорошо, а как именно это произойдет – неважно. Я в раю, понимаешь, в раю! Это такое место, где никто ни в ком не нуждается. Мне больше ни о чем не надо беспокоиться. И продлится это долго-долго…

Татьяна заломила над головой сплетенные руки, протанцевала шажок, еще шажок, пробуя паркет эластичной черненькой ступней; в этой ее балетной попытке было что-то дидактическое, словно учительница чертила указкой по школьной доске. До Крылова уже вполне дошло, что вот только теперь Татьяна целиком и полностью попала в Зазеркалье. Туда, где ее ничто больше не касается. Разве что действительно очень долго проживет, и лет так в девяносто восемь у нее внезапно кончатся деньги. Каким окажется пробуждение от райского сна?

– Что ты так смотришь? – сердито спросила Татьяна, повернувшись на полупальцах и качнув просиявшей макушкой небольшую хрустальную люстру.

– Ты как будто стала выше ростом, – удивленно заметил Крылов. – Как такое может быть?

– Из-за каблуков, – бросила Татьяна, танцуя босиком.

Крылов покачал головой. Ему внезапно вспомнилось, как давным-давно, на вокзале, он украдкой поглядывал на незнакомку, примериваясь, выше он ее или все-таки нет. Если бы выше оказалась она, он бы, наверное, не стал заговаривать с ней. Теперь же, когда Крылов сделался не нужен, Татьяна вытянулась за пару месяцев, будто подросток. Говорят, Хозяйка Горы, самая богатая женщина мира, ростом под четыре метра. Так вот как все это происходит. То, что Крылов принял за подтяжку лица, сделанную в салоне красоты, было, возможно, началом минерализации: кожу Татьяны словно схватило изнутри холодным кварцевым ледком.

Все-таки она была еще жива, была реальна. У Крылова для нее имелся еще один, довольно сильный аргумент. Он мог разбогатеть через месяц, а мог и погибнуть (тут по всем телесным жилам его ударило, будто по струнам). Он знал, что на женщину грозящая мужчине смертельная опасность действует неотразимо. «Нет, пусть это будет только мое!» – прозвучал в мозгу Крылова голос, очень похожий на голос самого Крылова. И сразу он почувствовал себя защищенным. Точно на голову ему легла рука, мягко притемнившая сознание, укрывшая от жестоких Таниных звезд, все еще будто горевших на беспощадно белом потолке.

Между тем Татьяна сквозь свое райское блаженство все-таки беспокоилась о чем-то. Крылов даже подумал, не видит ли она профессора, иногда возникавшего в дверном проеме, подобно водяному знаку этого пространства. Но Татьяна туда не смотрела, не замечала темноватого сгущения воздуха, в котором уже скорее угадывались, чем виделись, треугольные глазные впадины, полоса щеки, рифленые пуговицы на кофте, бывшие настолько отчетливее всего остального, что казалось – они вот-вот осыплются на пол. Похоже, Татьяна даже не догадывалась о присутствии покойного мужа. Ее внимание было направлено внутрь, туда, где словно тикал, пожирая секунды, часовой механизм.

– Ты все время как-то напряжена, – заметил Крылов, не чувствуя ни малейшего укола ревности. – Сюда кто-то должен прийти?

– Нет, никто. – Татьяна потупилась, с трудом удерживая вывернутые ноги в пятой балетной позиции. – Но в восемь вечера у меня самолет на Женеву. Завтра меня ожидают поверенные с переводчиками… Ты извини, – она оступилась, забегала взглядом, словно стараясь не смотреть в какую-то только ей известную точку. – Мне тут надо еще кое-что забрать… И собрать чемодан… Не провожай меня, правда, я иначе совсем ничего не успею…

– Ну хорошо. Я тоже через пару дней уезжаю по делам в Новосибирск. – Крылов, чтобы не наткнуться нескромно взглядом на тайник, который Татьяна мечтала открыть, как только останется одна, теперь смотрел только на нее. – Вернусь примерно через месяц. А ты когда прилетишь назад?

– Ну… Где-то через полгода. Когда уже официально буду вступать в права наследства. Если здесь, конечно, не произойдет революция, – быстро говорила Татьяна, слегка захлебываясь словами. – Это же ужас, что вокруг творится! Официально Президента кладут на операцию, а на самом деле это будто бы не операция, а домашний арест. Сама видела на днях, как мужчина прямо по улице тащил пулемет, запросто так, будто это пылесос какой-то. Нет, пока лучше отсюда подальше! Счета в женевском кантональном банке открыты на двоих, на меня и на Василия Петровича, плюс с собой кое-что прихвачу, на первое время хватит. А потом, если все будет хорошо, поселюсь в этой квартире! Даже не представляла, что у меня когда-нибудь будет такая!