Eurocon 2008. Убить Чужого - Сергей Лукьяненко

Машина комэска шла впереди по курсу, справа. Еще два «Орлана» отирались где-то за кормой. Об их успешном старте можно было судить по зеленым иконкам на тактическом экране.

Первым доложился Тихон:

— Здесь борт три-семь. Все в норме, товарищ капитан-лейтенант.

В строевую эскадрилью он попал меньше месяца назад и к рутинной механике радиообмена относился бережно.

— Три-два, норма.

— Три-три, иду плавно.

— Рад за всех. Поставить автоматику на отработку навигационной задачи, — приказал Саржев.

Включили автопилоты, снова доложились.

С этого момента и до перехода на горизонталь в районе космодрома назначения можно было мечтательно курить. Автопилот везет!

Курить, впрочем, запрещалось. Впереди простирался битый час ничегонеделания.

— Так вот история, — сказал Ниткин. — Если командир разрешает, конечно.

— Исполняй, — соблаговолил Саржев.

Историю свою Ниткин начал на борту авианосца. И он не был бы Ниткиным, если бы не нашел для этого самое неподходящее время и самое неудобное место: в ангаре, за полминуты до подачи на катапульты.

Истории Ниткина подчинялись строгому драматическому канону, которому позавидовал бы и Аристотель.

В экспозиции присутствовали лирический герой (Ниткин), девушка и некий барьер, препятствующий взаимному и бурному проявлению чувств. Чаще всего барьером служили прилавок магазина, кассовая выгородка или барная стойка. Но случались и экзотические коллизии: например, рухнувший истребитель. (Ниткин в отличие от Тихона воевал.)

Главным элементом завязки служили взгляды, которыми обменялись герой и героиня. Затем следовало стремительное развитие сюжета: ловкая острота, благосклонное девушкино мяуканье, борьба с трудностями, преодоление препятствий, хитроумное уклонение от патрулей во время комендантского часа… Карабканье по лозам декоративного винограда на восьмой этаж общежития… Прыжки в ласточкино гнездо диспетчерской под городским куполом при помощи импровизированного реактивного ранца из двух пожарных баллонов — благо на Луне такое возможно; гипотетически.

А один раз Ниткин — или, точнее сказать, его лирический герой — оставил кабину своего пассажирского флуггера на второго пилота и полетел через открытый космос к воздушному шлюзу орбитальной гостиницы, где дожидалась его очередная ненаглядная.

Кульминация у произведений ниткинского разговорного жанра была катастрофическая. Виноградная лоза лопалась. В пожарных баллонах заканчивалась смесь. В системе охлаждения скафандра открывались течи.

Благодаря находчивости и сметке герою удавалось спасти свою драгоценную жизнь и даже не покалечиться, но вот соединение сердец каждый раз срывалось. Так что мораль у ниткинских историй выходила неожиданная, неуловимая. Можно было даже признать, что его истории — это само христианское «не прелюбодействуй» в химически чистом виде…

Однако в тот вечер история выбилась из канона, как истребитель «Орлан» — из техзадания Генштаба.

Когда они надевали летные гермокостюмы (в военное время ими стали бы боевые скафандры «Гранит-2», но сейчас ограничились легкими «Саламандрами» жизнерадостного желтого цвета), Ниткин спросил:

— Кстати, мужики, а знаете, как называется праздник?

— День Колонии. — Пейпер пожал плечами; дескать, «ты бы еще про дважды два спросил».

— А на самом деле? — уточнил Ниткин.

— Что значит «на самом деле»?

— На самом деле — День Мутанта.

— Чего-о?

— Там целая история. Махаон заносили в Реестр очень давно, по упрощенной процедуре. Недообследовали планету наши ученые в погонах, недоглядели. Прислали сюда колонистов, они тут поселились, начали города строить, рожь с кукурузой сеять. Тритий вырабатывать, литий… Влюбляться, жениться. Дети пошли… Местного розлива, так сказать. Лет через двадцать — тридцать у детей тоже дети образовались…

«Пилотажной группе готовность номер два», — объявил офицер-диспетчер.

— Кончай трепаться. Присядем на дорожку. — И Саржев первым подал пример, опустившись на массивный стопорный башмак под носовым шасси своего «Орлана».

Ниткин попал на флот из-за войны, по мобилизации. До этого он десять лет отлетал пилотом пассажирского флуггера на линиях Солнечной системы. Имел благодарности, пользовался авторитетом в коллективе. Но после очередной своей истории с неуловимой моралью был все-таки выпорот на общем собрании летного отряда и переведен на Екатерину, где получил малопрестижную должность орбитального перевозчика.

Там, на Екатерине, его застала война.

Ниткину повезло ускользнуть из-под клонского десанта, попасть на борт последнего транспорта и вернуться на Землю. Потом — Подольская летная школа (специальность — пилот-штурмовик), звездочки лейтенанта, два месяца войны, «Отвага» за Паркиду…

Под ожидаемое сокращение летного состава после войны Ниткин не попал. Хотя Конкордия подняла лапки кверху, о сокращении поговорили-поговорили, да и забыли. А когда в штурмовом полку Ниткина провели конкурс на лучший пилотаж, он неожиданно показал звездные результаты, легко перефигуряв всех сослуживцев, включая комполка.

За это Ниткину предложили перевод в истребители.

Пилотирование истребителя считалось в ВКС, конечно, работой очень престижной, но всё же — с некоторыми оговорками. Скажем, пилотам-штурмовикам платили больше, наградные листы на них составляли охотнее, и в конечном итоге их рост по служебной лестнице шел быстрее.

И все-таки Ниткин согласился.

Почему? Да потому что «на гражданке» в таких нюансах никто не разбирался и ни о каких штурмовиках слышать не хотел. Военный пилот непременно летает на истребителе с красивой, агрессивной эмблемой. Под носовым обтекателем его боевой машины — распахнутая акулья пасть. Полфюзеляжа залеплено звездочками — по одной за каждого сбитого супостата. Вот это пилот! Ну а Ниткину только того и надо было.

Подводя итог, Ниткина можно было охарактеризовать так: личность, полностью поглощенная своей личностью. И Тихон подумал, что лучше бы Ниткин снова про полет к девчонкам на воздушном шаре рассказал. А он вместо этого — «День Мутанта»…

Как бы чего не вышло.

— И вот когда у колонистов на Махаоне пошли внуки, — продолжил Ниткин, — обнаружилась напасть. У каждого второго новорожденного — два сердца. Одно сердце слева, где обычно. А другое — симметрично ему справа.

— Так ты про антроподевиантов. — Безразличию Пейпера не было предела. — Про них все знают.

— И что же ты про них знаешь? А, Ваня? — ядовито осведомился Ниткин.