Акселерандо - Чарльз Стросс

«Об истории двадцать первого века» — говорит Сирхан. «Вы помните ее, не так ли?»

«Я ее помню?» Пьер делает паузу. «Ну что вы…»

«Да». Сирхан открывает боковую дверь. «Сюда, пожалуйста. Я объясню».

За дверью когда-то была одна из боковых галерей музея, набитая интерактивными экспонатами, назначением которых было умудриться объяснить основы оптики гиперактивным детям и их потворствующим родительским сущностям. Но традиционная оптика давным-давно устарела — программируемая материя может замедлять фотоны до полной остановки, телепортировать их туда-сюда, играть в пинг-понг спином и поляризацией — и теперь зал пуст, пассивная материя в стенах и полу заменена маломощным компьютронием, а вниз из стен тянутся теплообменники, отводящие скудное сбросовое тепло обратимых вычислений далеко под дно гондолы города-кувшинки.

«Когда я стал музейным хранителем, я превратил несущую конструкцию музея в специализированный высокоплотный архив — воспользовался одним из маленьких преимуществ должности смотрителя. У меня около миллиарда авабит емкости, и я бы смог записать здесь всю память и весь сенсорный траффик всех людей Земли двадцатого века, если бы меня интересовало именно это».

Стены и потолок постепенно оживают, светлеют и превращаются в захватывающий вид на рассвет с края Метеорного Кратера в Аризоне (а может, это центр Багдада?)

«Когда я осознал, что моя мать пустила прахом семейную фортуну, я потратил немало времени, пытаясь отыскать способ все исправить» — продолжает Сирхан. «И в конце концов, меня поразило осознание. Есть только одно благо, стоимость которого будет только увеличиваться со временем — это обратимость».

«Обратимость? Не совсем понимаю…» Пьер встряхивает головой, которая все еще слегка кружится после декантирования. Он очнулся всего час назад и еще не может привыкнуть к тому, что вселенная стала упрямой, и никакое сиюминутное желание ей больше не указ. Вдобавок он тревожится об Амбер, которой нет в зале инкубаторов. «И, прошу меня простить, но знаете ли вы, где Амбер?»

«Прячется, наверное» — говорит Сирхан без малейшей колкости. «Здесь ее мать» — добавляет он. «Почему вы спрашиваете?»

«Я не знаю, что вам о нас известно». Пьер вопросительно смотрит на него. «Мы очень долго были на борту Выездного Цирка».

«О, не беспокойтесь. Я знаю, что вы не те же люди, которые остались на борту Империи Кольца и поспособствовали ее краху» — легко говорит Сирхан, и Пьер спешно генерирует пару отражений, чтобы разузнать историю, на которую он ссылается. Когда они воссоединяются с его основным потоком сознания, их рассказ потрясает его до глубины ядра.

«Мы ничего не знали об этом!» — Пьер оборонительно скрещивает руки на груди. «Ни слова ни про вас, ни про вашего отца» — тихо добавляет он. «Ни о моей другой… жизни». Я действительно наложил на себя руки? Зачем мне было делать что-то такое? Он не может себе и представить, что Амбер могла увидеть в замкнутом клирике вроде Садека, и даже думать об этом не желает.

«Я знаю, это большое потрясение для вас» — покровительственным тоном говорит Сирхан — «И это имеет прямое отношение к тому, о чем я говорил. Что обратимость значит для вас, применительно к тому, что вам дорого? Вы, если угодно, являетесь возможностью обратить все неудачи, заставившее автодарвинировать вашу главную версию, какими бы они ни были. Вы знаете, он уничтожал все архивы, о которых смогли разузнать его отражения, и вас спасла только задержка в один световой год и тот факт, что являясь активной версией, вы технически являетесь другой личностью. Теперь вы живы, а он мертв — что бы ни заставило его покончить с собой, к вам уже неприменимо. Думайте об этом как о естественном отборе среди различных версий себя. Выживает наиболее приспособленная версия вас».

Он показывает на вал кратера. Из его подножия слева внизу начинает расти диаграмма-дерево, и распространяется, усложняясь, вправо и вверх. Некоторые ветви отгибаются назад, она ширится и раскалывается по линиям таксономического раздела. «Это жизнь на Земле. Все данные, собранные палеонтологией о ее семейном древе» — напыщенно говорит Сирхан. «Позвоночные начинаются здесь» — он указывает на точку в трех четвертях пути снизу вверх — «и с тех пор у нас примерно сто видов окаменелостей на каждый мега-год. Большинство их найдено в последние два десятилетия, когда задача исчерпывающего картографирования коры и верхней мантии Земли с микронным разрешением стала осуществимой. И какое расточительство!»

«Это…» — Пьер быстро подсчитывает в уме — «пятьдесят тысяч различных видов. Тут что-то не так?»

«Да!» — пылко говорит Сирхан, отбросив чуждость и холодность. Заметно, что он пытается подавить волнение, и это дается ему с трудом. «В начале двадцатого века было известно примерно два миллиона видов позвоночных, и по оценкам, примерно тридцать миллионов видов многоклеточных организмов. К прокариотам те же статистические методы вряд ли применимы, но без сомнения, их тоже было огромное количество. Средняя продолжительность существования вида — примерно пять мегалет. Раньше полагали, что около одного, но это очень позвоночно-центрическая оценка — многие виды насекомых стабильны на геологических отрезках времени… И из популяции порядка тридцати миллионов с характерным временем смены в пять миллионов лет мы имеем образцы всего пятидесяти тысяч известных доисторических видов — это все, что собрано, со всех эпох. Нам известна только одна форма жизни из миллиона среди всех, когда либо существовавших на Земле. Так вот, ситуация с человеческой историей еще хуже!»

«А-а, так вы собираете память! Что на самом деле творилось, когда мы колонизировали Барни? Кто тогда выпустил жаб Оскара в микрограв-разделе Эрнста Сангера, и тому подобное?»

«Не совсем». Сирхан недоволен — как будто его прозрение обесценивается от того, что его нужно разъяснять. «Мне нужна история. Вся история. Я собираюсь захватить весь рынок фьючерсов в этой сфере. И для этого мне понадобится помощь деда — приглашая вас, я надеюсь, что вы поможете мне заручиться ей».

Все прочие пассажиры Выездного Цирка, потерявшиеся беженцы из прежних времен, вылупляются из своих инкубаторов в течение тех же суток и разбредаются вокруг, хлопая глазами на свет колец. Внутренняя система выглядит отсюда неясным пятном, раздувшимся багровым облаком, прячущим внутри себя Солнце. Но действо великого реструктурирования можно наблюдать и сейчас — в фрактальной текстуре колец, чересчур упорядоченной, чтобы быть естественной. Сирхан (или кем бы ни был таинственный устроитель воссоединения) обеспечил им все необходимое: еда, вода, одежда, жилища, полоса передачи данных — все это доступно в изобилии. Робопылинки конденсируются во множество форм разнообразных стилей, и на травянистом холме рядом с музеем вырастает маленький городок из домов-пузырей.