Акселерандо - Чарльз Стросс

«Ты уже проснулась, ма шери?» — спрашивает орангутан.

«М-м-м…» Амбер осторожно качает головой, ощущая, как липнут мокрые волосы и как ласкает кожу мимолетный ветерок. Она концентрируется на внутренних ощущениях и пытается нащупать реальность, но та не ускользает, не поддающаяся и не вложенная. Все вокруг кажется таким прочным и незыблемым, что ее пробирает мимолетный приступ панической клаустрофобии. Спасите! Я заперта в реальном мире! Еще одна скорая проверка, однако, говорит ей, что у нее есть доступ к чему-то за пределами собственной головы, и паника проходит. Экзокортекс Амбер успешно переместился в этот мир вместе с ней. «Я в музее? На Сатурне? Кто ты, мы знакомы?»

«Лично — нет» — осторожно говорит обезьяна. «Но мы переписывались. Аннетт Димаркос».

«Тетя…» Хрупкий поток сознания Амбер захлестывает волна воспоминаний, и она ветвится снова и снова, чтобы собрать их воедино. Сообщение в архиве: Твой отец пересылает тебе этот набор для бегства. твоя Аннетт. Законный ключ к золоченой клетке для воспитания. Столь необходимая свобода… «Папа здесь?» — с надеждой спрашивает Амбер, хоть она и прекрасно понимает, что в реальном мире прошло тридцать пять лет линейного времени — для эпохи, в которую одного десятилетия хватает на несколько промышленных революций, много воды утекло.

«Точно не знаю». Орангутан лениво моргает, чешет подмышкой и осматривается вокруг. «Может, он в одном из этик контейнеров, готовится сыграть черта из табакерки. А может, смотался куда-то в одиночку, пока пыль не осядет». Она снова поворачивается к Амбер и смотрит на нее большими, глубокими глазами. «Это будет не тем воссоединением, на которое ты бы надеялась».

«Не тем…» Амбер делает глубокий вдох — десятый или двенадцатый изо всех, которые делали эти новые легкие. «Что с твоим телом? Ты же была человеком. И вообще, что тут происходит?»

«Я все еще человек — в тех смыслах, в которых это имеет значение» — говорит Аннетт. «Я использую эти тела, потому что они хороши при низкой гравитации, и они напоминают мне, что я уже не живу в биопространстве. И еще по одной причине». Она делает текучий жест в сторону открытой двери. «Ты обнаружишь, что все очень поменялось. Твой сын устроил…»

«Мой сын». Амбер моргает. «Это он пытается засудить меня? Какую версию меня? Как давно?» Буря вопросов вырывается из ее сознания и разрывается фейерверками структурированных запросов в публичном секторе мыслепространства, к которому она имеет доступ. Она осознает, что ее еще ожидает, и ее глаза распахиваются. «О, дьявол! Скажи мне, что она еще не здесь!»

«К моему большому сожалению, она уже здесь» — говорит Аннетт. «Сирхан — странное дитя. Он похож на свою бабушку и подражает ей. И конечно, он пригласил ее на свою вечеринку».

«Его вечеринку?»

«Почему бы и нет? Он не говорил тебе, в честь чего ее устраивает? Чтобы отметить открытие его особого проекта. Семейного архива. Он замораживает иск, по меньшей мере — на все время вечеринки. Вот почему все здесь, и даже я». Аннетт довольно ухмыляется ей. «Полагаю, мой костюм его здорово смутит»…

«Расскажи про эту библиотеку» — говорит Амбер, прищурившись. «И расскажи мне про этого моего сына, которого я ни разу не видела, от отца, с которым я ни разу не трахалась».

«То есть, тебе рассказать обо всем?» — спрашивает Аннетт.

«Ага». Амбер со скрипом выпрямляется. «Мне нужна одежда. И кресло помягче. И где тут можно раздобыть что-нибудь выпить?»

«Пойдем, покажу» — говорит орангутан, распрямляясь и разворачиваясь, прямо как рулон оранжевого ковра. «Сначала выпивка».

Бостонский Музей Наук — не единственная конструкция, разместившаяся на кувшинке, хоть и занимает центр композации. Он — еще и самая безмысленная из них: музей целиком построен из добытой еще до Просвещения пассивной материи, ставшей теперь реликтом той эпохи. Орангутан ведет Амбер служебным коридором наружу, в теплую ночь, купающуюся в свете колец. Трава под ногами прохладна, и с краев мирка непрерывно дует легкий ветерок, поднимаемый рециркуляторами. Она идет за сутулой оранжевой обезьяной, поднимается по склону, поросшему травой, и проходит под плакучей ивой. Пройдя по дуге в триста девяносто градусов, она внезапно обнаруживает, что оказалась в доме со стенами, сотканными из облаков, и потолком, с которого льется лунный свет, а пройденный ландшафт исчез, будто его и не бывало.

«Что это?» — спрашивает очарованная Амбер. «Что-то вроде аэрогеля?»

«Не-а». Аннетт рыгает, сует руку в стену и достает охапку тумана. «Сделай стул» — говорит она. Охапка приобретает форму и текстуру, отвердевает, и перед Амбер на тоненьких ножках оказывается солидная репродукция трона Королевы Анны. «И один мне. Приоденься, сделай что-нибудь из избранного». Стены слегка отступают и твердеют, источая краску, дерево и стекло. «О да, это то, что надо». Обезьяна ухмыляется Амбер. «Удобно?»

«Но я…» Амбер умолкает и разглядывает знакомую облицовку камина, ряд антикварных фигурок, детские фотографии, вечный глянец сублимационной краски. Это спальня ее детства. «Ты принесла ее всю сюда? Только ради меня?»

«Будущее все мешает, заранее и не знаешь…» Аннетт пожимает плечами и тянется почесать спину гибкой рукой. «Роботуман можно использовать для чего угодно. Это наноединицы, каждая из которых может связываться с несколькими такими же в распределенные сети, как при фазовом переходе „пар-твердое тело“, они могут менять свою форму по команде, и много чего еще. Текстура и цвет не настоящие, они поверхностны. Но да, это все действительно взято из одного из писем твоему отцу от твоей матери. Она принесла это все сюда, чтобы тебя впечатлить. Если б только все случалось в нужное время…» Ее губы оттягиваются, обнажая больше квадратные зубы, предназначенные для пережевывания листвы — через миллион лет эволюции это, наверное, могло бы стать улыбкой.

«Ты… Я… Я не ожидала… Всего этого». Амбер замечает, что часто дышит, опять готовая поддаться панике. Даже само знание, что ее мать здесь и рядом, уже вызывает неприятные ответные реакции. С Аннетт все в порядке, Аннетт клёвая. И папа — он маэстро сложных схем, он любит выскакивать извне зоны видимости и осыпать двусмысленными подарками. Но Памела… Она всегда видела в Амбер только дитя, которое надо огранить по своему вкусу, и несмотря на весь этот невообразимый проделанный путь, несмотря на то, как Амбер за это время повзрослела, она испытывает в присутствии матери иррациональный клаустрофобический страх.

«Не будь такой несчастной» — тепло говорит Аннетт. «Она собиралась досадить тебе этим. Это признак ее слабости — силы уверенности в собственных убеждениях ей явно не хватает… Но я-то показываю тебе все это, чтобы укрепить тебя…».