Источник - Джеймс Миченер

Когда коренастый еврей в длинном одеянии оставил гимнасиум – самая неспортивная фигура, которая здесь бывала, – Тарфон сбросил одежду и пошел в борцовский зал, где попросил Менелая составить ему пару. Пока они кружили, примеряясь к захватам, Тарфон осознавал, что сейчас ему придется иметь дело с еще одной неприятной ситуацией, но сначала, попытавшись провести серию жестких приемов, он завел юношу словами:

– В Птолемаиде я встретил группу борцов из Тира. Они говорят, что станут чемпионами.

Менелай заинтересованно спросил:

– Вы боролись с ними?

– Да.

Менелай тяжело дышал.

– И победили их?

– Легко.

Тарфон внимательно наблюдал за Менелаем, и его вид успокоил гимнасиарха. Губы юноши слегка дрогнули, и правитель понял, о чем тот думает: «Если Тарфон смог с ними справиться, а я могу одолеть Тарфона, то, значит, стану чемпионом».

Но Менелай был осторожен. Помявшись, чтобы не обидеть патрона, он спросил:

– Они в самом деле так сильны?

– Так они сами утверждают. Говорят, что в Антиохии одолели всех.

Тарфона удовлетворило то, что произошло за этими словами. Менелай улыбнулся. То была легкая улыбка молодого атлета, который чувствует, что его ждет победа. В ней не было ни высокомерия, ни тщеславия, а скорее ожидание схватки, которая конечно же увенчается его успехом. Человек, который никогда не выходил в борцовский круг, не поймет смысла такой улыбки, но любой, кто, как гимнасиарх, большую часть жизни участвовал в атлетических соревнованиях, встретит ее с уважением, потому что в ней крылось то достоинство, на котором и зиждется победа. В этот момент Менелай был греком до мозга костей, и он тихо сказал:

– Я готов бороться в Антиохии.

– Куда я и хочу тебя взять, – ответил Тарфон. – Но в Птолемаиде я слышал плохие новости вместе с хорошими.

С лица Менелая сползла улыбка.

– Какие именно? – спросил он, и снова Тарфона поразила его суровая решимость не отступать. Он настоящий грек, подумал Тарфон.

Он неторопливо стал объяснять суть неприятных фактов:

– Если еврей победит в Антиохии, он обретет огромную популярность. Я знаю, император был бы только рад, если бы главный приз достался одному из вас. Это могло бы… я хочу сказать, это доказало бы, что империя считает равными всех своих подданных… что все мы можем быть хорошими греками, если захотим. Все же не могу не признать, что есть небольшие сложности в отношениях между Антиохом и евреями… взять хотя бы твоего отца…

– Что вы хотите сказать?

Тарфон смахнул пот со лба и продолжил:

– Я говорю, все мы хотим, чтобы ты оказался в Антиохии… и победил.

– Я тоже, – коротко ответил Менелай, готовясь услышать плохие новости.

– Но Антиох издал указ: никто из борцов не может нагим предстать перед ним, если он обрезан. Это оскорбительно для духа игр.

В душном помещении наступило молчание, и оба атлета не могли не посмотреть на неопровержимое доказательство договора Менелая с YHWH. В первые дни в гимнасиуме Менелай стеснялся этой своей особенности, да и другие ребята поддразнивали его, потому что он был единственным евреем, кто ходил сюда. Но когда Менелай стал одерживать победы, то к нему вернулось самоуважение, а остальные атлеты теперь относились к нему с безличным интересом, как к человеку с отрезанным кончиком мизинца на ноге. Для них Менелай олицетворял три понятия: грек, чемпион, обрезанный еврей – и первые два решительно перевешивали последнее. Но Антиохии, столице империи Селевкидов, не доводилось видеть еврейских атлетов, и там наличие обрезания могло стать скандальным оскорблением храма человеческого тела. Менелай понимал это куда яснее, чем Тарфон, и именно он предложил решение:

– Разве в Птолемаиде нет врача, который мог бы скрыть эту примету?

– Есть. Но это ужасно больно.

– Разве я не смогу вынести эту боль?

– В таком случае все будет сделано.

Менелай внимательно взвесил все возможности, которые дают слова правителя, но так и не смог решить, что же выбрать. Тарфон, понимая растерянность юноши – ибо кто может отрицать влияние унаследованной им религии? – не давил на него, заставляя принять решение. Вместо этого он нашел для Менелая скребок, и два атлета, сидя на скамьях, размяли мышцы, после чего пошли в баню, где рабы окатили их прохладной водой, после чего размассировали их душистыми маслами и окунули в очень горячую воду, из которой они вышли расслабленными и отдохнувшими. Это были самые лучшие минуты дня, когда тяжелые упражнения претворились в чистоту тела и отрешенность от несущественных забот. Их можно было бы назвать «греческим моментом», ибо они ярко воплощали идеал греков; и в той удивительной ясности мышления, которая пришла к Менелаю перед тем, как он, лежа на скамье, погрузился в сон, он отчетливо представил себе предмет разговора с гимнасиархом.

– Скажите мне честно, учитель. Есть ли у меня шанс победить в Антиохии?

– Я проверил всех, кто приехал из Тира. Никто из них не сможет справиться с тобой.

– А если я одержу победу в Антиохии, то потом будут Афины?

– За днем следует ночь, – рассудительно сказал Тарфон. Ему нравилась та деловитость, с которой этот молодой еврей оценивал встающие перед ним проблемы. Операция, которую проведет врач в Птолемаиде чтобы скрыть следы обрезания, будет очень болезненна, и не стоит относиться к ней слишком легко. Один несчастный еврей из Яффы даже покончил с собой, не в силах выносить страданий, которые оказались куда сильнее, чем он предполагал. Но если впереди – возможность получить большую награду, то стоит вытерпеть боль. Поэтому Тарфон счел возможным подбодрить своего юного друга, дав ему ту последнюю соломинку, к которой часто прибегают, чтобы принять решение: – Менелай, когда юноша вступает в схватку, то не только ради лавров, которыми его тут же увенчают. В твои годы я сражался, как воин, но в то же время и учился, и, когда империи понадобился правитель, выбор пал на меня. Но я давно уже выиграл эту должность. Придет день, когда я получу повышение, и место правителя станет свободным. А я-то знаю, что Антиох хочет поставить на один из важных постов именно еврея. Чтобы твой народ смирился с его правлением. И таким евреем можешь стать ты.

Менелай засыпал. Упражнения, горячая баня, густой запах масла – все вместе навалилось на него, но прежде, чем окончательно погрузиться в сонное забытье, он сказал:

– Не следующей неделе вы собираетесь пробежать дистанцию до Птолемаиды. И я хочу быть среди ваших соперников.

– Будешь, – сказал Тарфон.

И утром дня соревнования, которое проходило каждый год, звуки труб созвали зрителей к главным воротам Макора, где в военной форме стоял правитель Тарфон – меч на поясе, на голове шлем. Перед ним собрались семеро атлетов, которые в своих облачениях походили на молодых богов, а за ними стояли еще четверо или пятеро совсем юных участников соревнований, которые еще не доказали свое право на особые костюмы – но они надеялись, что на этих восьми милях до Птолемаиды сделают первые шаги к такому признанию. И уж за их спинами толпились горожане, среди которых были хананеи и евреи, финикийцы и египтяне, все с женами и детьми.

Рассевшись на ступеньках, бегуны расшнуровали и скинули обычную обувь, заменив ее сандалиями. Попрыгав на месте, они проверили, как обувь сидит на ноге. Теперь, в развевающихся под порывами утреннего ветерка плащах, они еще больше стали напоминать юных богов. Когда с сандалиями было покончено, снова раздались звуки труб, бегуны сняли шапочки и вручили друзьям, польщенным такой честью. Каждый бегун перетянул лоб узкой белой полоской материи. Опять раздались трубные звуки, и бегуны, скинув всю одежду, обнаженными предстали на солнце. Они представляли собой прекрасное зрелище – мускулистые и бронзовые, без уродливых жировых складок. В это утро они олицетворяли те совершенные тела, которые и прославляла греческая империя, но никто не мог превзойти фигуру гимнасиарха, когда он обнаженным предстал перед народом – могучий и мужественный человек, который пусть уже и вышел из возраста соревнований, но все еще был в состоянии нанести поражение большинству из тех молодых людей, среди которых стоял. И, как бы давая публике возможность восхититься их совершенством, атлеты неторопливо прохаживались перед нею, и все могли убедиться, что евреем среди участников соревнования был только Менелай.

Правитель Тарфон, взяв набедренную повязку, аккуратно перепоясался ею. Остальные последовали его примеру, и скоро все были готовы к старту. Гимнасиарх дал сигнал трубачам, после чего обратился к бегунам громким голосом, чтобы его слышали и горожане:

– Те из вас, кто не смогут обогнать меня, не получат ни вина в Птолемаиде, ни масла для бани, когда мы вернемся в Макор. – Бегуны засмеялись, а он прошел меж ними, хлопая их по сильным плечам и проверяя твердость брюшных прессов легкими ударами кулака.