Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы - Анна Бурдина

Однако, следует отдать должное, повествования господина Всеволода Соловьева, опубликованные в печати, выглядели довольно убедительно. В них было все: и полное описание картины увиденного, и известные лица из Теософского общества, которые хотят что-то доказать, и сам скептик, то есть господин Соловьев. Таким образом, в глазах общественного мнения госпожа Блаватская была вновь полностью повержена.

Елена Петровна не знала, что ей предпринять, так как давать опровержение подобным статьям было по меньшей мере глупо. Да и что опровергать, – поверил или нет господин Соловьев в действительность происходящих феноменов? Однако Елена пыталась несколько раз письменно отвечать на его выпады, пока не поняла, что этим только «травит разбушевавшегося пса», и просто перестала на него реагировать.

В Теософском обществе Соловьева тоже считали интриганом и лжецом, но от этого Елене не становилось легче. Многие сторонники после разразившихся скандалов оставили ее. Соловьев, который тоже в начале их знакомства играл роль преданного друга, в результате стал подлым предателем. Пользуясь ее добрым расположением, откровенностью и гостеприимством, он представил имеющиеся факты производимых ею феноменов в совершенно неприглядном свете.

Елена негодовала. Она готова была сделать с Соловьевым то же самое, что Отелло с Дездемоной, но только Дездемону заменить на Яго. Может быть поэтому, в одном из писем к Синнету она и окрестила его – «Яго теософии» – по имени злодея из трагедии Шекспира.

– Вы не можете себе представить, каково это – ощущать все дурные мысли и потоки злобы в свой адрес. Тебя будто колют тысячи игл, и приходится постоянно воздвигать вокруг себя защитную стену, – пожаловалась однажды Елена Петровна графине Вахтмейстер, сожалея о тех, кто покинул ее в трудную минуту, оставив беззащитной перед недоброжелателями.

Зимой в Вюрцбург приехал президент Теософского общества в Германии доктор Вильям Хюббе-Шлайден. Его обеспокоили заявления Ходжсона, что в работах Блаватской встречаются те же выражения, что и в письмах К. X.; на этом основании Ходжсон и сделал свой вывод, что автором этих писем была она. Елена устала доказывать свою непричастность к этим письмам; ей также не было необходимости доказывать свое авторство «Разоблаченной Изиды», хотя вопрос этот всегда был сложным, вызывающим постоянную полемику, поскольку установить, какую лепту внес каждый из участников написания грандиозного труда, было практически невозможно. Что касается писем Махатм, то графологическая экспертиза была сделана, но Ходжсон в нее не поверил и утверждал обратное. Елене только и оставалось, что убедить Хюббе-Шлайдена поверить профессионализму графолога, а не отчету Ходжсона.

Однако доктор Вильям Хюббе-Шлайден все же остался в сомнениях. Но тут помог случай. Произошло очередное «чудо». При отъезде из Вюрцбурга он с удивлением обнаружил в своем экземпляре Отчета Ходжсона два конверта, а в них – два «Свидетельства», попавших туда неведомым образом. Эти свидетельства семь лет спустя были опубликованы им в журнале «Путь». В них говорилось:

«Если это может хоть в чем-то пригодиться или помочь д-ру Хюббе-Шлайдену – в чем я сомневаюсь, – я, скромный нижеподписавшийся факир, удостоверяю, что „Тайная Доктрина“ диктуется Упасике (Е.П.Б.) частично мною и частично моим Братом К. X. М.»

И другое:

«Интересно, заслуживает ли эта моя записка того, чтобы занять почетное место среди воспроизведенных (Ходжсоном) документов и какие особенности „Блаватскианского“ стиля письма отразились в ней более всего? Настоящая записка послана лишь затем, чтобы доктор убедился – „чем больше дается доказательств, тем меньше в них верят“. Пусть же он последует моему совету и не предает огласке эти два документа. И только ради того, чтобы удовлетворить его лично, нижеподписавшийся счастлив заверить его, что „Тайная Доктрина“, в готовом виде, будет произведением троих – М., Упасики и покорнейшего слуги доктора. К. X.»

Махатмы никогда не оставляли свою Упасику без внимания и надзора. Когда она, выбившаяся из сил, не находила больше возможности бороться с обстоятельствами, поручив судьбу неумолимой карме, Махатмы, незаметно от нее, «прикладывали свою могучую мужскую руку к ее астральному образу и приводили его в порядок в соответствие с течением „Великой Работы“».

Глава 57

Остенд

О том, что лучшее лекарство от стресса и тоски – работа, которая доставляет тебе удовольствие.

Наступила весна 1886 года. Спасаясь от жаркого городского лета, Елена решила провести летние месяцы в местечке Остенд, на бельгийском побережье, пригласив туда Веру и ее старшую дочь. Графиня Вахтмейстер отправилась в Швецию по делам, а Елена в сопровождении недавно приехавшей к ней англичанки Эмили Кизлинг-бери – в Остенд. Они познакомились, когда в Нью-Йорке создавалось ТО, и с тех самых пор были очень дружны.

По дороге они заехали в Эльберфельд к Гебхардам, где Е.П.Б. собиралась погостить несколько дней, но растянула лодыжку и два месяца пролежала, одолеваемая разными хворями. У Елены Петровны с возрастом развилась хроническая болезнь почек, отчего ноги сильно отекали. Кроме того, колени были поражены артритом, так что каждый шаг причинял ей нестерпимую боль.

В это время она со свойственным ей юмором писала сестре: «Вот и задам себе работу, раз уж я одна; и из неугомонного странствующего Жида сделаюсь "раком-отшельником", окаменелым морским чудищем, выброшенным на берег. Буду писать и писать – единственное мое утешение! Увы, счастливые люди, кто может ходить! Что за жизнь быть постоянно больной – и без ног в придачу».

Вскоре Вера с дочерью тоже приехали в Эльберфельд, где дружной семьей прожили до середины лета, а затем отправились наконец в Остенд. Племянница, которую тоже звали Вера, позднее вспоминала интересный случай, произошедший в доме Гебхардов:

«Спускаясь по утрам вниз… я обычно заставала тетушку за работой. Насколько я знаю, в то время по утрам она ничего не писала, а только тщательно проверяла записи, сделанные накануне вечером. Однажды я застала ее в явном недоумении. Чтобы не беспокоить ее, я тихо села в стороне и стала ждать, пока она не заговорит сама… Наконец она обратилась ко мне: "Вера, не могла бы ты объяснить мне, что такое „пи“? "Застигнутая врасплох этим вопросом, я ответила, что так, по-моему, называется пирог по-английски. „Пожалуйста, не дурачься, – нетерпеливо проговорила она. – Разве непонятно, что я обращаюсь к тебе как к пандиту в математике? Подойди-ка и взгляни вот сюда“. Я посмотрела на лист, лежавший на столе перед ней. Он был испещрен цифрами и вычислениями. Довольно быстро я увидела, что число „пи“, равное 3,14159, во всех формулах записано неверно. Повсюду значилась величина 31,4159. С огромной гордостью я поспешила указать ей на ошибку. „Вот оно! – воскликнула она. – Эта проклятая запятая все утро не давала мне покоя. Вчера я слишком торопилась записать то, что видела, а сегодня глянула на страницу и чувствую – что-то не так; но вспомнить, где же была запятая в этом числе, когда я его видела, ну никак не могла“. В то время я очень мало знала о теософии вообще и, в частности, о том, как тетушка пишет свои книги. П конечно же никак не могла понять, как это она не нашла такую простую ошибку в тех очень сложных вычислениях, которые собственноручно записала. „Ты просто наивна, – сказала она, – если думаешь, что я действительно знаю и понимаю все, о чем пишу. Сколько раз повторять тебе и твоей матушке, что все это мне диктуют. Подчас я вижу манускрипты, числа и слова, о которых и понятия-то не имею“. Читая через несколько лет „Тайную Доктрину“, я узнала ту самую страницу. Речь там шла об индусской астрономии».