Подземный гром - Джек Линдсей

— Ты уже столько совершил, — шепнула она. — Ты осуществишь все, о чем мечтаешь. Видел ли когда-нибудь мир такого правителя? — Она закашлялась.

— Не кашляй так! — воскликнул он в ужасе, цепляясь за нее. — Береги свое здоровье. Что толку от этих дрянных врачей? Нельзя доверять ни одному из них. Я велю Тигеллину выяснить, сколько их было замешано в заговоре. Они погубят всех нас. Прошу тебя, только не кашляй. Не смей! — сердито приказал он ей. — Сейчас же перестань. Это меня пугает. Слышишь, перестань! Мой голос тоже немало пострадал. Я перестал упражняться. Я уже сомневаюсь, что смогу выступать публично. А тут еще ты!

Ей с трудом удалось подавить кашель, грудь ее тяжело вздымалась.

— Пустяки, — выдохнула она.

— Никто не говорит правду, — пробормотал Нерон. — Даже ты. — Он задумался. — Я не знаю, о чем думают люди. Это сведет меня с ума. Даже ты. Даже Тигеллин. — Он поднялся и позвал слугу.

Раб раздвинул занавеси, и пламя свечей заколебалось. Нерон велел немедленно привести Тигеллина.

— Чего ты хочешь от него? — не без тревоги спросила Поппея.

— Погоди, и ты увидишь.

Через несколько минут вошел Тигеллин с табличками в руке.

— Ты обнаружил, Божественный, еще новых заговорщиков?

— И не думал, — приветливо отозвался Нерон. — Садись. Мне нужно с тобой поговорить. — Некоторое время он вглядывался в лицо префекта. — Скажи мне, какие у тебя политические взгляды? Каким бы ты хотел видеть мир?

— Я попросту предан твоей особе, — ответил озадаченный и обеспокоенный Тигеллин.

— Но это невозможно. — Нерон обхватил голову руками. — Я вынашиваю бесчисленные идеи и в области поэзии и в сфере политики. Кто предан мне, предан и моим идеям.

— Да, Божественный. Я предан твоим идеям.

— Но скажи: ты любишь эти идеи, потому что они принадлежат мне, или любишь меня за эти идеи? — спросил Нерон с лукавым огоньком в глазах. — Подумай, как следует, ответ имеет большое значение.

— Я предан лично тебе, — смущенно ответил Тигеллин, поглядывая на Поппею и надеясь, что она ему объяснит, в чем дело.

— Я хочу, чтобы все были откровенными, высказывали, что они думают и чувствуют, — продолжал Нерон. — Много ли я о тебе знаю, мой друг? Каких женщин ты больше всего любишь? И как ты с ними обходишься? Как ты их обнимаешь? Все это очень важно. — Он пристально посмотрел на Тигеллина, потом продолжал: — Если ты придерживаешься моих идей, потому что они принадлежат мне, и только поэтому, ты должен с радостью исполнить все, о чем бы я тебя ни просил.

— Разумеется, — ответил Тигеллин, облизывая губы.

Нерон хлопнул в ладоши. Вошедшему рабу он приказал привести Баббу, придворную карлицу. В ожидании ее Нерон рассуждал о том, что в конечном итоге политическая свобода не отличается от свободы в отношениях между полами.

— В мире, где и мужчины и женщины смогут делать все, что захотят, не будет существовать политических проблем.

Тут вошла Бабба в скверном настроении, недовольная, что ее разбудили. Она протирала глаза, одета была кое-как, наспех.

— Зачем ты позвал меня, Нерон? — спросила она каркающим голосом. Это было существо ростом в два локтя, с небольшим горбом и сморщенным мудрым обезьяньим лицом. — Я как раз собиралась увидеть распрекрасный сон. Надеюсь, ты чем-нибудь меня одаришь, а не то я рассержусь.

— Я одарю тебя любовником, — сказал Нерон, указывая на Тигеллина.

Бабба покосилась на него.

— Я видела и похуже. Неужто он не мог подождать до утра? — Она подошла к испуганному префекту и взяла его за руку, он изо всех сил старался скрыть свое отвращение. — Ты, право, славный. — Она погладила ему руку, потом лицо.

— Ты сказал, что готов исполнить, все мои пожелания, потому что они исходят от меня, — сказал Нерон. — Ты говорил это искренне или нет?

— Вполне искренне, Божественный, — ответил Тигеллин. — Но ведь это только шутка и прихоть с твоей стороны…

— Где граница между прихотью и серьезным намерением? Мои враги называют постыдной прихотью мои начинания, которые я тщательно обдумывал для освобождения рода человеческого.

Бабба взобралась к Тигеллину на колени.

— Благодарю тебя, Нерон. Я зря сердилась. Ты хорошо сделал, что разбудил меня, я всегда говорила, что ты добрый малый.

— Давайте веселиться, друзья, — сказал Нерон, переводя взгляд с Баббы и Тигеллина на Поппею. — Мы избавились от великой опасности. Выразим свою признательность богам, Фортуне, Венере. Всякое живое существо имеет право на счастье и на любовь. Не так ли, Бабба?

— Верно, Нерон, — прокаркала она. — Ты умный малый, я всегда это говорила.

— Поцелуй ее, Тигеллин, — приказал Нерон. — Она верная и любящая подданная. Она должна получить то, чего ей хочется.

Бабба обхватила руками Тигеллина за шею. С трудом сдерживаясь, он дал ей поцеловать себя в губы. Жесткие черные волосы у нее над губой, кололи ему лицо. Нерон от души смеялся, хотя Поппея сжимала ему руку. Тигеллин выпрямился, Бабба тяжело повисла у него на шее.

— Божественный, Божественный… — начал он. Тут у Баббы разжались руки, и она грузно шлепнулась на пол.

— Довольно, мой друг, — сказал Нерон. — Ты доказал свою преданность. Можешь идти, хотя я еще не вполне разобрался в твоих политических идеях. Мне нужны люди, которые разделяли бы мои мысли и постигали мои планы и намерения, как только они у меня возникают или сразу после этого. Все же я доволен тобой. Можешь идти.

Тигеллин поклонился и поспешно вышел.

— Не отпускай его, — хрипло простонала Бабба. — Ты обещал отдать мне его. Это некрасиво, Нерон. Это была скверная шутка. — Она подошла к нему и принялась его тузить. Нерон отстранил ее, смеясь.

— Я как-нибудь иначе тебя вознагражу, красавица моя. — Он хлопнул в ладоши, и двое рабов вынесли карлицу, которая вопила и брыкалась.

— Не следовало этого делать, — ласково сказала Полнея. — Тигеллин один из немногих людей, достойных полного доверия.

— Он заставил всех так себя возненавидеть, что не может не быть преданным, — сказал Нерон. Все же веселость его рассеялась, и он задумался. — Ты видишь, от этого нет толку. Никто не говорит правды. Каждый прячется от себя. От своих истинных желаний. Боится пустяков, стыдится, трусит, нелепо важничает. Сенаторы не могут мне простить, что я повернулся к народу, пою для него. Но даже мне порой трудно быть самим собой, не испытывать страха или стыда. Говорить все, что на душе. Даже тебе. — Он потянул ее за платье, которое уже прежде порвал. Она помогла ему снять с нее платье… Он тяжело дышал. — Все до конца. Я хотел бы снять с тебя кожу, чтобы увидеть, что ты от меня прячешь.