Приключения-85 - Сергей Плеханов

Очень хотелось ему все это сказать. Долго он готовился. Даже перед зеркалом, не исключено, репетировал.

— Тем более непонятно, зачем меня направили к вам. Вопрос о моей порядочности мы сейчас решать не будем. Мне нужно от вас разрешение на вход в общежитие, и только… Непонятно, правда, почему его нужно брать у вас. И почему его вообще нужно брать. Что у вас там за укрепрайон?.. Кроме угроз, редакция от вас никаких внятных ответов не получила. Мне поручено выяснить, какие меры приняты… Судя по рогаткам, которые вы понаставили, это единственные меры.

— От меня вы ничего не получите!

— Прекрасно! Теперь отвлекитесь. Я — не Гатаев, вы — не Пожарский. Я — журналист, прибывший по заданию редакции, вы — начальник ЖКО, обязанный соблюдать все правила положения об общежитиях…

— Как вы могли, молодой человек, написать такое! Да еще накануне нашего большого общего праздника! Это как-то даже настораживает!

Демагог…

— Праздники существуют у нас для того, чтобы сосредоточить внимание на еще не решенных проблемах.

— Это кто сказал?! — Щурится.

— Ленин.

Молчит Пожарский долго. И говорит:

— Да. Правильно. На проблемах. А у меня проблема с пропускным режимом ре-ше-на! Ясно?!

— Ясно. Ваше упорство я могу истолковать как сознательное желание скрыть произвол, творимый вами в общежитии.

— Мал-ладой человек! — переходит он на менторский тон. — Я эти общежития изучил как свои пять! У вас молоко на губах не просохло, когда я сам в общежитии поселился! Вы знаете, что там творится? Вы знаете, сколько лет я в таких общежитиях прожил?!

— Какого же черта, — говорю я, — вы столько лет занимаете должность начальника ЖКО, если считаете, что и внуки ваши должны жить в таких же общежитиях?! Да еще как в каземате — девочки отдельно, мальчики отдельно. И ни-ни — в гости!

Пожарский свирепеет. Вспомнились правила вежливости — приношу корректные извинения, покидаю кабинет…»

Еще в верхнем углу первой страницы было написано: «Послесловие, или Продолжение разговора». Еще на последней странице была редакторская резолюция:

«Алексей! Резко, но иронию потерял. Сушишь, оправдываешься. Мне не нужен протокол. Давай в своей манере!»

Да-а… резок был Алексей Матвеевич Гатаев. Слишком резок. А может быть, резкость эта должна быть вообще абсолютной? Ведь направлена она против тех, кто этого заслуживает…

Как бы завтра не проспать. Интересный разговор будет завтра, по всей видимости…

Разговор был не сразу. Сначала я деликатно испрашивал у Сашки комбинезон. А он стучал пальцами по иссеченному каплями стеклу и напевал «Я вас люблю, мои дожди». Потом сказал: «На, подавись!» И съязвил еще: «Не заляпай грязью по такой погоде». Потом я его комбинезон заляпал грязью, пока буксовал на «Яве». Потом въехал в маленький молодой городок, потом искал общежитие среди домов-близнецов. Потом искал Нину Линько, автора письма в редакцию. Потом нашел. Потом сказал ей, что по поводу Родиона Николаевича. Потом она сказал: «Господи, снова покоя нет!» Узнала, что я не из жилконторы. Узнала, откуда я.

— А вам он что наговорил?!.

В общем, мы долго искали общий язык. Наконец нашли. Она устала очень от всей этой истории, от кляуз Пожарского устала, от сплетен устала. От необходимости доказывать, что не верблюд, что не спала с Гатаевым, что руководствовалась при написании письма не очернительскими намерениями. Устала. И отстаньте. Почти три года прошло, а все никак успокоиться не могут. Все! Отстаньте! Устала!

Такой мы с ней общий язык нашли. И еще она сказала, что если бы история повторилась, то она не написала бы письма, вероятно. Себе дороже получается…

Я вспоминаю фразу из книжки Гатаева: «Не уступил бы место женщине, даже сидя на электрическом стуле». Понимаю теперь, какой «поезд ушел», что «жаль — проехали». Фельетон «Терем-теремок» уже опубликован, и Гатаев пишет «см. Пожар». И не про «дети-спички», а Пожарский!..

А работает Родион Николаевич Пожарский все в том же ЖКО. Только не начальником, а просто инженером…

Он моложав и очень неплохо выглядит — в дымчатых очках и благородной седине. За что ему такая благородная седина? А вот у меня в лучшем случае, если не лысина, то глубо-о-окие залысины грядут, которые в утешение называют интеллигентскими…

— Гражданин! — встречает меня Пожарский. — Ведь на двери же расписание. Перерыв с двух до трех. Вы читать умеете? Часы есть?

— Есть. Умею. Очень удачно у вас с перерывом. Никто не помешает. Так вы — Пожарский?

— Я, молодой человек, уже встречал как-то таких напористых людей. Вы, случаем, не журналист?

— А вы, случаем, ничего не потеряли?

— В смысле?

Достаю четки.

— Я же говорю: журналист! — констатирует Пожарский. — Неужто господин Гатаев были так любезны, что прислали коллегу вернуть это? Ах, как благородно! — И накаляется. — Так передайте ему, что мне наплевать на его благородство! То, что я ему сказал, то я сказал!

— И что же вы ему сказали?

— Ах, вы не знаете?! Не может быть! Журналист — и чего-то не знаете!..

И он понес. Он понес, что неприятности у Гатаева еще будут. Что он, Пожарский, знает, почему был написан фельетон. Что господа журналисты решили поразвлечься, да ничего не вышло! Что он не позволит устраивать из общежития рассадник! Что у него у самого взрослая дочь, и он знает! Что он уже написал куда надо!! Что эта Линько не просто так письмо написала!! Что она с Гатаевым-до того встречалась и не только встречалась!! Что он знает — ему докладывали!!! Что в другое время Гатаеву было бы знаете что!!!

Я его слушаю и думаю — три года прошло, а он копит, три года прошло, а он ни разу не оглянулся, три года прошло, а он бодр, свеж, агрессивен…

— Может, хватит? — спрашиваю.

— Конечно, хватит! Тем более перерыв у меня закончился, люди ждут! А господин журналист запачкал своей спецодеждой казенное кресло.

На самом деле запачкал дорожными грязевыми кляксами. Только не журналист, а сотрудник милиции. Оперуполномоченный…

— Да? Документик ваш можно какой-нибудь?

Документик можно. Пожарский его внимательно изучает — на лице разочарование. До последней минуты уповал на то, что это козни господ журналистов. Но это не козни. И не журналистов. А что мне от Родиона Николаевича нужно? А мне от него нужно, чтобы он рассказал, как попал двадцать шестого августа сего года в квартиру Гатаева, когда и при каких обстоятельствах ушел. Ну, что он ему говорил, я уже слышал. Можно не повторяться.

Он говорит, что и рассказывать-то нечего. Ездил по делам, заодно за покупками. Пока туда-сюда, опоздал на последнюю электричку. И… решил навестить. А то после суда с Гатаевым так и не виделся — со-ску-чил-ся! Первая электричка все равно только в четыре утра. Позвонил?.. Да. Из вежливости, конечно, позвонил. Вдруг еще дома не окажется. Знаем этого господина — но ночам, может, шляется неизвестно где… Удобно ли было среди ночи? А у них с господином Гатаевым очень хорошие, близкие, почти родственные отношения — об удобствах друг друга не заботимся… Когда ушел? Около двух… При нем ли, при Пожарском, начал Гатаев работать? В смысле, на машинке стучать? Да, при нем. Сел и сказал, чтобы он, Пожарский, ему, Гатаеву, не мешал. Видите, какие непринужденные отношения сложились!.. Так что да, стучать на машинке Гатаев начал при нем, при Пожарском. Немного демонстративно, вы не находите? Потому, что стоило Пожарскому из комнаты выйти, как стук машинки сразу прекратился. И не возобновлялся, пока Пожарский плащ надевал, пока дверь пытался открыть, а потом закрыть. Замок там какой-то… И он просто хлопнул дверью. Она не захлопнулась, приоткрылась. Но это уже забота хозяина — мог бы выйти с гостем в коридор, проводить. Но он, Пожарский, не в обиде! Какие могут быть обиды?! Все-таки старые знакомые!..