Дом и корабль - Александр Крон

- Обидно, - сказала Катя. - Мы с Марком расписаны по тревоге и должны уходить. А вы - оставайтесь. Лучшего бомбоубежища нет во всем городе.

Дикторы оделись и ушли. Туляков и Савин, стеснявшиеся при них заглядывать в оконце, сразу осмелели. Они подошли к стеклу вплотную, а Савин даже прижался к нему носом. Девушка сначала притворялась, что занята и не видит, но потом не выдержала и показала Савину язык. Савина это только подбодрило, но деликатный Туляков застеснялся и отодвинулся в тень. Туровцев был слишком возбужден, чтоб заниматься глупостями, он шагал по ковру из угла в угол. Временами он останавливался, чтоб прислушаться, пока не понял: бесполезно, ничего услышать нельзя, разве что ахнет бомба. В этой отрешенности было что-то неприятное, он предпочел бы мостик, палубу, крышу дома. Вероятно, нечто подобное почувствовали и Туляков с Савиным, они вскоре отстали от оконца и, не находя себе применения, топтались посредине студии.

- Как под водой, - сказал Митя.

- Под водой, товарищ лейтенант, слышней.

- Знаю, гидравлический удар, - с неудовольствием буркнул Митя. Он не хуже Савина знал, что под водой слышнее, просто их память сохранила разное: у Мити - тишину первого погружения, у Савина - шум винтов над головой и гулкие, сотрясающие корпус лодки разрывы глубинных бомб.

Глухой удар, похожий на подземный толчок, заставил Митю вздрогнуть. Он взглянул на Тулякова и Савина и увидел, что те, в свою очередь, смотрят на него.

- Порядка тонны, - сказал. Савин. - А по-вашему, товарищ лейтенант?

- Тонна далеко или сотка близко. Что толку гадать? Как дадут отбой, сразу на выход - и домой.

- Это точно, беспокойно, - сказал Туляков.

Теперь уж не думалось ни о чем постороннем. Все трое прислушивались. Близких разрывов больше не было, но отбой дали только через час. Об отбое Митя догадался по яркому свету, вспыхнувшему в аппаратной. Через несколько минут появилась Катя. Она вбежала, слегка задыхаясь:

- У вас тут все в порядке?

Это всех рассмешило. Катя сначала удивилась, потом рассмеялась сама:

- Поняла: глупый вопрос. Про налет не спрашивайте, ничего не знаю. Кто-то сказал, что бомба попала в цирк, но это может быть еще и неправда. Теперь о передаче: график безнадежно сломан, передачу придется отложить. Идите домой и скажите отцу, чтоб не беспокоился. Может быть, я еще приду сегодня.

Она проводила их до барьера и осталась улаживать какое-то неблагополучие с пропуском.

Темнота вначале казалась непроглядной, затем глаза привыкли. Шли быстро, серединой улицы, там было светлее. Митя нагнулся и поднял еще теплый зенитный осколок. Перед поворотом к Фонтанке шедший сзади Туляков остановился.

- Что такое? - спросил Митя.

- Послушайте…

Туровцев остановился и услышал скребущие звуки, как при попытке зажечь спичку об истертый коробок, звуки приближались, кто-то бежал, шаркая ногами по зачерствевшему снегу, и прежде чем Туровцев успел разглядеть приближающуюся фигуру, Катя, смеясь и задыхаясь, тяжело повисла на его руке.

- Я с вами, - шепнула она.

- Что-нибудь случилось?

- Ничего. Просто я свободна до девяти ноль-ноль.

Отдышавшись, она пошла рядом, слегка опираясь на Митину руку. А Митя думал: как быстро она научилась ходить под руку с левой стороны и говорить ноль-ноль.

Он попытался вызвать у себя вспышку раздражения против Горбунова, но из этой затеи ничего не вышло. И старательно накапливаемое возмущение, и связанное с ним чувство собственной правоты - все это куда-то провалилось, а на смену им все явственнее проступали боль и страх. Боль была острая, пронизывающая, как в самбо при нажатии на болевую точку, а страшно было от ощущения полной беззащитности перед этой новой болью.

Цирк оказался цел и невредим. Над Фонтанкой пахло пороховой гарью; пройдя цирк, углубились в темный проезд, названия проезда Митя не помнил, но знал, что он выходит прямо на Литейный. Шли молча. Митя был мрачен. В положении человека, которому не дали договорить, всегда есть что-то комическое, Митя боялся, что его встретят насмешками, и еще больше - что насмешек не будет, все промолчат. Отношения с Горбуновым зашли в тупик, и соседство Катерины Ивановны было лишним напоминанием. Задумавшись, он наступил на что-то резко спружинившее под ногой, из-под калош полетели искры, а по всей улице, громыхая, побежали огненные змеи. Катя вскрикнула и метнулась назад, и Туровцев еле удержал ее за руку. Он еще не понимал, что произошло, но инстинктом подводника угадал, что единственная разумная команда - стоп!

- Туляков, Савин!..

- Здесь, - донесся до него смеющийся голос Тулякова.

- Стоять на месте!

- Товарищ лейтенант, разрешите… - Голос Савина.

- Не «разрешите», а стоять по стойке «смирно». Повторите приказание.

- Есть, стоять по стойке «смирно»!..

Катерина Ивановна засмеялась.

- К вам это тоже относится, - ворчливо сказал Митя. - Повторяю, всем стоять на месте и не шевелиться.

Он осторожно нащупал носком торчащий в снегу упругий виток и прижал его к земле. Вновь раздался треск, со свистом разбежались огненные змеи, вспышка, похожая на шаровую молнию, осветила поверженный трамвайный столб и путаницу проводов. Невероятно, но факт - провода были под током.

Предстояло принять немедленное решение - двигаться вперед или возвращаться.

- Туляков, вы в калошах?

- Так точно.

- А Савин?

- Нам не положено…

Митя задумался. До Литейного оставалось не больше сотни шагов.

- Туляков!

- Есть!

- Подоткните полы шинели, берите Савина в охапку и - самым малым вперед!

Он нагнулся, чтоб подхватить Катерину Ивановну.

Путь до Литейного показался бесконечным. Продвигались еле-еле, делая крошечные шажки. Митя не боялся наступить на провод - калоши были достаточной защитой, - опаснее было поскользнуться и упасть. Каждую минуту можно было наткнуться на один из витков чудовищной спирали, сыпавшей искры и издававшей грозовое громыхание. Мите она представлялась выброшенным на берег огромным электрическим гадом океанских глубин - издыхающим, но еще смертельно опасным.

На углу Литейного Митя расстегнул шинель и вытер шарфом струившийся по шее холодный пот. Подошли Туляков и Савин, и все четверо долго отдыхали, прислонившись к заколоченной витрине углового магазина.

По Литейному пошли быстрее. Катя, прикрыв рот платком, тихонько напевала: Ombra mai fu… Митя узнал.

- Что это?

- Не знаю сама. Что-то из Генделя.

- А что значит «омбра май фу»?

- Тоже не знаю. Что-то хорошее. Когда кончится война, обязательно узнаю, выучу и буду петь. Слушайте, Дима, - она прижалась к нему, - я только сейчас поняла, и то не поняла, конечно, а только стала чуть-чуть догадываться, что значит ходить по минным полям. Это, правда, похоже?

- Не знаю, - хмуро сказал Митя. - Никогда не ходил.

- Как? Разве?..

- Ну да, - сказал Митя, опережая вопрос, - Виктор Иваныч ходил, а я нет. Я еще только собираюсь идти…

Катя тихонько засмеялась.

- Это вы смешно сказали. Совсем по-мальчишески. А вообще-то вы уже взрослый. Я вас сегодня зауважала. Вдруг поняла, что вы не просто Димочка, а настоящий командир и вас надо слушаться.

- Каким же способом вы это установили? - пробурчал Митя. Он иронизировал, чтоб скрыть, что польщен.

- Женским, конечно. Других у меня нет.

Через минуту она опять заговорила.

- Знаете, я, кажется, напала на след.

- На чей след?

- Как на чей? Вовкин. Мы уже послали запрос и ждем подтверждения.

Митя смутился. Про Вовку он совсем позабыл, да и розысками полковника занимался без особого рвения, перепоручив это не слишком перспективное дело Соловцову.

- Скажите, Катя, - сказал он, подумав, - ведь я могу вас называть Катей?

- Конечно.

- Так вот, скажите, Катя: вы помните наш разговор?.. Ну вы знаете какой…

- Конечно, помню. Тем более что он был единственный.

- Поверьте, я спрашиваю не из пустого любопытства… Что вам объяснил Виктор Иванович?

- А что он должен был объяснить?

- Почему он сказал вам, что у него есть жена?

- Ах, это? Ничего не объяснял.

Митя так удивился, что сбился с ноги.

- Как же так? Почему?

- Потому что я не спрашивала.

- Но почему?

- Отчасти затем, чтоб не подвести вас. Но больше всего потому, что этот разговор был бы ему неприятен.

- Еще бы. Ведь он сказал вам неправду.

- Пусть. Значит, у него были какие-то очень глубокие причины хотеть, чтоб я так думала. И я, кажется, начинаю понимать, какие. Гораздо интереснее догадываться, почему солгал честный человек, чем силой вырвать правду у лгуна. Да он, наверно, и не хотел лгать, я сама навязалась к нему с вопросами. Мы все любим осуждать ложь, но никогда не думаем о том, что часто сами заставляем лгать людей, которым это совсем не свойственно. Папа говорит, что это очень мещанская черта - требовать, чтоб у близкого человека ни одна дверь в душе не запиралась и чтоб всегда можно было навести ревизию…