Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

— Приезжай сейчас же, кочевник! — обрадовался Метелев. — Я тут в полном одиночестве, Ольга Николаевна отправилась в Кратово инспектировать дачу.

— А я считал, что вы еще на работе.

— Отлеживаюсь. Давай-ка немедленно ко мне. Угощу тебя валокордином с коньячком. Для профилактики...

Вид у Метелева был, в самом деле, неважный: лицо серое, землистое, под глазами густые тени — куда девалась его моложавость. И ходил он осторожно, словно боялся оступиться.

— Негоже так вести себя, — сказал Георгий, усаживаясь рядом с ним.

— Ох, эти эскулапы, только попадись им в лапы!

— Надо бы отдохнуть вам.

— Бездельничаю вторую неделю.

— Я говорю о длительном отдыхе.

— Э-э, брат, видно, пора уходить на пенсию. Мы ведь как? Все стараемся напоследок прихватить лишку. А надо, чтобы  р а з в о д я щ и й  приходил точно день в день, как только тебе стукнет шестьдесят. И ты немного поживешь вольготнее, посмотришь на свое дело со стороны, как его делал; и сменщик твой не закиснет, успеет поработать в полную силу.

— Ну что за настроение, Прокофий Нилыч?

— Война оставила широкую просеку в том поколении, которое теперь считается уже средним. Потому-то, может быть, р а з в о д я щ и й  привык сменять нашего брата, старшого, с опозданием. Как думаешь?

— Я об этом никогда не думал.

— Напрасно. А впрочем, тебе нет еще и полста. Жизнь, она подкатывает лихо к полусотне, как скорый поезд: никаких станций и полустанков, все напроход. Это уже потом кончается зеленая улица и ты начинаешь уступать каждому встречному, притормаживать у любого семафора. Вот тут тебя и следовало сменить, но ты сам оправдываешься тем, что незаменимый.

— Да откуда это у вас?

— На сердечном досуге немало передумаешь. Вообще я, черт возьми, за людей, поживших на белом свете, однако старчество ненавижу. Полагаю, хватит об этом. Скажи-ка лучше, зачем пожаловал в столицу?

— Сам не знаю.

— Как так?

— Очень просто. Позвонили, приказали и рта разинуть не дали.

— Догадываюсь.

Георгий насторожился: «Хорошо, что я предварительно зашел к нему».

— Тут настаивают передать ваше геологическое управление нефтяникам. У нас ведь как? Мы же любим перестраиваться.

— Вот оно в чем дело! Ну это они зря. Мне-то лично все равно, поработаю начальником экспедиции, но интересы дела пострадают. Если бы у нас не организовали самостоятельное управление, то, я уверен, и не было бы открыто газовое месторождение.

— Я с тобой согласен.

— Так неужели вы ничего не можете сделать?

— Горяч ты, как я посмотрю. Все, брат, значительно сложнее, чем ты считаешь.

Георгий хотел было упрекнуть его в примиренчестве, но вовремя сдержался, чтобы не обидеть больного человека. Метелев улыбнулся.

— Что же не лезешь в драку? Или неудобно бить лежачего?

— Надо поберечь силенки для Голосова.

— Полагаю, он тут ни при чем.

— Он всюду при чем, где заходит речь об Урале. Вот недавно выступил с громкой статьей, на сей раз о нашем газе. Мастер двойного сальто! В прошлом году рьяно доказывал, что батюшка-Урал сильно оскудел за последние полвека, а теперь как ни в чем не бывало доказывает обратное.

— Так-так. Что ж, профессора, брат, тоже ошибаются.

— Его сальто-мортале строго рассчитаны, как в цирке. В новой статье он договорился до того, что теперь и сибирский газ может подождать своей очереди до следующей пятилетки.

— Чего же вам надо, если вы имеете такого защитника?

— Я иной раз не понимаю, когда вы говорите серьезно, а когда шутите. Семену Захаровичу эта газовая  з а в е с а  понадобилась именно для прикрытия его старого тезиса, что на Урале твердые полезные ископаемые, особенно железо, на исходе. Но уж если, мол, вы открыли столько газа, то и продолжайте, с богом, дальше искать газ и нефть, а что касаемо железа, то у нас есть Курская аномалия.

— И все-то перебарщиваешь ты, Георгий.

— Я, Прокофий Нилыч, не сомневаюсь, что и эту идею насчет объединения геологического управления подбросил не кто иной, как уважаемый профессор Голосов. Он умеет подбрасывать идеи. Прямо-таки генератор идей всех перестроек! То он воевал за совнархозы, доказывая, что нет на свете более рациональной и гармоничной системы управления. То снова, как ни в чем не бывало, вернулся в стольный град и начал превозносить «антиместническую природу» министерств, не допуская даже намека на какую-то их негативную ведомственность. То он был за строгую централизацию геологической службы в одних руках, чтобы никто: ни бог, ни царь и ни Госплан, кроме признанных кумиров геологии, — не мог командовать этой службой. То вот начал проповедовать отделение разведчиков-нефтяников от нашего брата, твердовиков. Создается впечатление, что ему определенно не дают покоя успехи южноуральцев, которые больше верят своей собственной интуиции.

— Не говорит ли в тебе твое самолюбие?

— Не я же открывал газ. Открыли до меня другие. Кстати, Шумский — молодчина. Зря обошли его премией. А что касается меня лично, я готов ко всему.

— Даже согласен перейти в одну из экспедиций?

— Пожалуйста, не иронизируйте, Прокофий Нилыч. Я буду отстаивать наше управление до конца, но вовсе не ради моей должности, С этой голосовщиной надо бороться.

— Зачем хлесткие обобщения?

— Без них не обойтись. Уважаемый профессор под шумок замахнулся и на наш заповедный бор. Чего, мол, считаться с каким-то зеленым островком в степи, если речь идет о нефти. Два года назад всякая разведка в бору была прекращена; Лесоводы выиграли для себя временную передышку. Но она оказалась слишком короткой: голосовы опять возобновили атаки на реликтовый бор. Неужели тридцать — сорок миллионов тонн нефти дороже такого редкостного бора, который, я уверен, со временем станет одним из национальных парков России.

— Семен Захарович доказывает, что можно и лес сохранить, и нефть взять.

— Нет, лес и нефть — антиподы. Там, где появляются нефтяники, лесничим делить уже нечего. Да что говорить о лесе, когда мы до сих пор не научились по-хозяйски беречь землю вокруг буровых.

— Но есть специальное постановление, ты знаешь. Гумус аккуратно снимать и потом снова возвращать на место.

— А где дополнительная техника — бульдозеры, экскаваторы, самосвалы? Дополнительную рабочую силу тоже не планируют. Нужны экономические меры, а не платоническая любовь к природе товарища Голосова.

— Оставим его, — недовольно заметил Прокофий Нилыч.

— Извините, увлекся, а вам необходим покой.

— Ничего, ничего. Обязательно заезжай завтра прямо из министерства. Мы еще потолкуем.

Когда Прокофий Нилыч проводил Георгия, он принял лекарство и прилег на тахту... Да, пора, видно, готовиться к смене караула. Не случайно ты заговорил сегодня о  р а з в о д я щ е м: с сердцем шутки плохи. Какая-то мерцательная аритмия, черт бы ее побрал! Но беда не только в ней. Хуже, когда начинаешь сбиваться с четкого ритма жизни. Откуда у тебя, Проша, этот-то недуг? Почему ты сегодня опять вступился за Семена Захаровича? Ведь Георгий, пожалуй, прав, хотя и перебарщивает по своей горячности. Придумал какую-то голосовщину. Никакой голосовщины, конечно, нет. Просто Семен — архисамолюбивый человек, привыкший диктовать собственные выводы другим. Ошибался он не раз, но всегда старался идти в ногу со временем. Так почему Семена терпеть не может Георгий? Уж на что его отец давненько спорит с ним, да и то не позволяет себе таких нападок на своего противника. Одно из двух: или Каменицкий-младший чрезмерно самоуверен, или Каменицкий-старший все же уступчив? Однако дело не только в разнице характеров сына и отца. Пожалуй, тут сказывается перепад во времени. Не оттого ли и ты, Прокофий, подчас занимаешь золотую середину, о которой сегодня если прямо не сказал тебе Георгий, то во всяком случае намекнул довольно прозрачно. Вот где она, твоя главная-то аритмия, что похуже любого сбоя сердца, которое еще не поздно ввести в привычный ритм. Самый тяжкий из всех грузов, который не каждому дано разом сбросить, — это груз отживших представлений. Трудно с ним, но без него, кажется, ты и вовсе потеряешь равновесие и неминуемо споткнешься. И не в том ли завидное преимущество молодых, что они не знают походной выкладки минувших лет. Так что, Прокофий, не бойся ты смены караулов, приветствуй разводящего: пароль-то у нас, в конце концов, один, неизменный на всю жизнь...

На следующий день Георгий не смог приехать к Метелеву: он чувствовал себя совсем разбитым после хождения по министерским коридорам. Началось с приема у министра, который весьма осторожно, исподволь, точно бы советуясь, повел речь о возможных переменах. Георгий был подготовлен и отвечал твердо, не задумываясь. Это произвело впечатление на его собеседника.