«Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2 - Т. И. Каминская

X

Ариадна[134]

Дикие звери – и те гораздо тебя милосердней.Злее, чем ты, ни один веры моей не попрал.Это послание с тех берегов, Тезей, посылаю,Лодку откуда твою парус унес без меня,Где Ариадну и ты, и сон мой предал коварный,И насмеялся злодей над сновиденьем моим.Были минуты, когда впервые хрустальной росоюБлещет земля, и в листве жалобно птицы поют.В тонкой дремоте, сквозь сон, вся томная, руки к ТезеюЯ потянула – обнять, с жаркого ложа привстав.Нет никого! Я назад руками, и вновь простираю,Щупаю ложе кругом целое, нет никого!В ужасе сон отлетел… С тревогою я подымаюсь,С ложа пустого скорей ноги стремятся бежать.Руки я сжала, и грудь зазвучала под звонким ударом,И перепутанных сном пряди терзала я кос.Месяц сиял. Я гляжу, чего кроме вод не замечу ль;Сколько достали глаза, – берег один предо мной.То туда, то сюда мечусь в беспорядочном беге,Тонет в глубоком песке, медлит девичья нога,И пока по всему кричала я брегу Тезея,Вторили имя твое полые скалы одни.Я призывала стократ, стократ берега призывали,Точно несчастной помочь даже природа рвалась.Там, на горе, где вверху кустарник виднеется редкий,Полуисточен волной хриплой нависнул утес;Я – на скалу, – сил горе дает, – оттуда далекоМоре открытое я меряю взором своим.И вдалеке, – уж во мне и ветры жестокими стали, —Вижу, стремительный Нот ваши надул паруса.Вижу ль, иль кажется мне, что вижу, – от этого видаСтала я льда холодней, вся помертвела я вмиг.Долго скорбь не дает цепенеть. Пробужденная скорбью,Да, пробужденная, так громко Тезея зову:«В бегство ль, бесчестный, спешишь? – кричу я, – Тезей, воротися!О воротися! не всех лодка твоя приняла».Так я кричала, а крик не хватал, – дополняла биеньем,Скорбно с ударами в грудь вопли сливались мои.Если тебе не слыхать, чтоб мог ты, однако ж увидеть,Я распростертой рукой знаки давала тебе,И на высоком пруте раскинула плат белоснежный,Чтоб позабывшим меня напоминать о себе.Вот уж из глаз ты пропал; и тут лишь я зарыдала,Раньше же робким очам скорбь не давала рыдать.Что же вы больше могли, как плакать над бедною, взоры,Чуть перестал уже вам парус виднеться родной?То я бродила одна, раскидав беспорядочно косы,Точно Вакханка, когда бог Огигийский[135] томит;Иль, холодна, на скале сидела, на море взирая, —Камень сидением был, камнем сидела и я.Часто на ложе взойду, обоих принявшее ложе,Но не судившее нас вместе двоих отпустить,И следы осязаю твои заместо Тезея,Эту постель, твоего тела хранившую жар.Брошусь, и слезы ручьем польются обильным на ложе,Вскрикну: «Мы оба тебя смяли, – верни же двоих!Двое сюда мы взошли, – зачем же не двое уходим?Ложе коварное, где большая доля из нас?»Что предпринять? куда мне бежать? на острове дикомНету работы людей, нет и работы волов.Море кругом берегов разлилось, и путем незнакомымЗдесь не пристанет корабль и ни единый моряк.Дай мне попутчиков, дай и ветер по путный, и парус, —Что мне и в этом? Пути нет мне к отцовской земле.Пусть на счастливой ладье пройду я спокойные воды,Пусть запрещает ветрам царь их, – изгнанница я.Уж не увижу тебя, на сто городов поделенныйКрит мой, знакомая встарь отроку Зевсу страна.[136]Но и родитель, и им правосудно хранимое царствоПреданы делом моим, – милые мне имена.Помнишь, чтоб ты, победив, в лабиринте все ж не остался,Я путеводную нить в руки тебе предала;Тут то ты нам обещал: «Клянуся опасностью этой,Будешь моею, пока оба на свете живем».Живы, Тезей, мы, но я не твоя уж! Ах, если живешь ты?Я – погребенная злым мужа коварством жена.Лучше б меня булавой убил ты, бесчестный, как брата,[137]Лучше бы смертью моей верность свою разрешил.Ныне ж не только я все, что могу претерпеть, представляю,Но и что предстоит брошенной каждой терпеть.Перед очами встают все случаи смерти возможной,Смерти страшнее самой мне ожиданья ее.Вот уж подходят ко мне, мне чудится, здесь или там вотВолки, что б жадно клыки в слабое тело вонзить.Может быть, желтые львы на острове водятся этом,И кровожадному здесь тигру пристанище есть.А моря, говорят, скрывают громадных тюленей.Да и от острых мечей где оборона моя?Только б в жестокую цепь, как пленнице, рук не сковали,И раболепной руке не дали пряжу сновать.Боги! Минос мой отец, а мать Аполлонова дочерь,[138]Мне не забыть, что моим был обрученным Тезей.Если на море взгляну, на земли, на берег далекий,Многим грозит мне земля, многим и воды грозят.Небо осталось, но там боюсь небожителей вечных.Ах, на добычу зверям диким покинута я.Пусть тут и жители есть, – я им не посмею поверить:Горе учило меня всех опасаться чужих.Если б жил Андрогей,[139] и жертвами это злодействоНе искупала бы ты, о Кекропидов земля![140]И не повергнут был твоей булавой узловатой,Силою мощный Тезей, тот полумуж – полубык,[141]И не дала б я тебе путеводные нити к возврату,И, пробираясь по ним, ты б не вернулся назад.Но не дивлюсь, что тебе и эта досталась победа,И распростершийся зверь Критскую землю покрыл.Можно ли было пробить рогами железное сердце?И непокрытая грудь твердой бронею была, —В ней принес ты кремень, принес адамант несборный,В ней и кремня холодней сердце Тезея принес…Вы, беспощадные сны, зачем обессилили деву?Лучше бы вечная ночь взоры закрыла мои.Ветры, жестоки и вы и слишком готовы к обиде,Ветры, дышавшие так бодро на горе мое.Злая рука, и меня, и брата убившая злобно!Клятва, данная нам, имя бесплодное ты…Против меня собрались и ветер, и сон, и коварство,Три те причины одну деву сгубили меня.Знать, не увидеть уж мне и матери слез, умирая,И никакая рука глаз у меня не смежит.Скорбно душа отлетит в чужое, холодное небо,Тела родная рука не умастит мне в гробу;К непогребенным костям морские птицы слетятся…Тех ли заслугой своей стоила я похорон?В гавань Кекропса взойдешь и, встреченный родиной милой,Ставши высоко в челе подданных верных твоих,Станешь ты сказывать им про гибель быка – человекаИ про сомнительный путь в каменном доме его;Тут расскажи и про нас, как нас ты покинул в пустыне,К подвигам славным твоим стоит причесть и меня.Нет, не Эгей твой отец, и ты не Питтеевой Эфры[142]Сын: породили тебя скалы и море, Тезей!Боги! когда бы с кормы высокой меня ты заметил,Взоры смутил бы твои мой опечаленный вид.Хоть и не взором сейчас, так мыслью увидеть ты можешь,Как я леплюсь на свале, вплоть над неверной водой,Как распустила свои, в знак траура горького, косы,И туника от слез, как от дождя, тяжела;Тело как нива дрожит побитая грозным Бореем,И под дрожащей рукой сжатое бьется письмо.О, не заслугой своей, – она миновала, – молю я;Пусть благодарности я не заслужила, Тезей, —Казни достойна ли я? Пусть я не причина спасенья,Но для чего же моей смерти, причиною ты?Грустно я руки в тебе простираю чрез дальнее море,Руки, уставшие грудь скорбную бить и терзать;Этих рассыпанных кос обилье к тебе простираю,Горько слезами молю, коих источником ты ж:Ах, обрати свой корабль, Тезей, воротися по ветру;Если тебя не дождусь, прах мой с собой забери.

XI

Канака[143]

Если посланье грязнят местами неясные пятна,Знай, это кровь госпожи стерла местами письмо.Правой держу я перо, а левою меч обнаженный,И на груди у меня свиток открытый лежит.Вот Эолиды образ, письмо посылающей брату.Так я наверно б пришлась злому отцу по душе.Пусть бы убийство мое своими он видел очами,И на виновных глазах наша свершалася казнь.Но жестокий, стократ своих беспощаднейший Евров,[144]Верно б на раны мои взором взирал он сухим.Видно недаром пройдет с жестокими вихрями знаться,Подданных нравам и сам их соответствует царь.Потом он и Зефиром, и стран Сифонских[145]Бореем Правит, и дерзким крылом, Евр ненасытный, твоим;Правит ветрами, но ах! не правит волнением гнева,Целое царство его меньше порочной души.Что же мне в том, что близка именами дедов я небу,И среди кровной родни Зевса могу называть?Ту же враждебную сталь, подарок отца погребальный,Женской держу я рукой, вовсе не женский снаряд.О, когда б, Макарей, сочетавшее нас воединоСтрасти мгновенье пришло после кончины моей!Брат, для чего ты меня полюбил не братской любовью?Что я тебе не была, как подобало, сестрой?Но разгорелась и я; знакомого раньше по слухуЧуждого чуяла я бога пылавшей душой.Краска сбежала с лица, худоба подернула члены,И перед нищей мои плотно смывались уста.Сон беззаботный прости, и ночь уже годом казалась,И без болезни больным стоном вздымалася грудь.Что со мной, не могла себе разъяснить я причины;Только, не зная любви, уж истомилася ей.Первая нянька беду почуяла старческим сердцем,Первая нянька: «Да ты, – молвит, – дитя, влюблена».Я покраснела и взор склонила стыдливая долу,И молчаливый мой стыд целым признанием был…Бремя вспухало уже моего соблазненного чрева,Тайная ноша гнела слабые члены свинцом.Скольких трав мне тогда и скольких лекарств не носилаНянька и смелою мне все подавала рукой,Чтоб изнутри, и в этом одном от тебя я таилась,Чтобы из чрева у нас вырвать взрастающий плод.Но чрезмерно живучий ребенок противился всякимСнадобьям, твердый покров бедного скрыл от врага.Девять уж раз возрождалась сестра прекрасная Феба,И в десятый Луна светлых пустила коней, —Я же, не ведая, что причиной внезапных страданий,Новой и чуждой всего жертвою стала родов.Сил мне не стало молчать… «Зачем же вину открываешь?»Шепчет и плачущей рот нянька сжимает рукой.Что мне поделать в беде? Исторгает стоны страданье,Страх же и нянька, и стыд самый велит замолчать.Стоны стараюсь сдержать и рвущийся крик прерываюИ принуждаю себя пить свои слезы сама.Смерть пред очами была, помочь отрекалась Люцина,[146]Тяжкой виною и смерть стала б, когда б умерла.Тут, надо мною склонясь, – и кудри, и плащ в беспорядке —Грудь прижимая в груди, тело согрел ты моеИ восклицаешь: «Живи, сестра, о сестра дорогая,Не умирай и в одном теле двоих не губи!Силы надежда придаст: ты брату станешь женою,Тот, от кого родила, станет и мужем тебе».Мертвую, – веришь ли мне? – те речи меня воскресили,И родилося дитя – бремя мое и вина.Но погоди ликовать! Эол во дворце восседает,Надо от взоров отца скрыть преступление нам.В листья старуха дитя и в белые ветви оливыТщательно скрыла и, вкруг легкой повязкой обвив,Мнимую жертву несет и шепчет святую молитву.Тут и народ, и отец жертве дорогу дают.Близко к порогу была; но плач до отцовского слухаВдруг достигает, – дитя криком себя выдает.Вырвал ребенка зараз и лживую жертву вскрываетЦарь, и безумным его воплем наполнен дворец.Также, как море дрожит под слабым дыханием ветра,Теплый как Нот всколыхнет ясени тонкую трость,Так трепетали тогда мои побледневшие члены,Также под дрожью моей ложе пошло ходенем.Вот прибегает и наш позор разглашает он воплем,И от печальных ланит руки едва воздержал.Я пред позором моим лишь горькие слезы точила,Робкие речи сковал трепетом страх ледяным.Птицам забросить и псам велит он невинного внукаИ на пустынных местах кинуть ребенка велит.Тот, несчастный, кричал; казалось, он чувствовал гибель,И, как умел, своего криками деда молил.Что ж у меня на душе тут делалось, брат, догадайся, —Сам ты по чувствам своим можешь мои оценить, —Как у меня на глазах мой ворог к высокому лесуСердце мое уносил, злым на съеденье волкам.Вышел из терема царь. Тут грудь поразила руками,Ногти в ланиты свои с мукой вонзала тут я.Тою порою, с лицом печальным, отцовский приспешникВходит, и вот из его уст недостойная речь:«Царь посылает тебе свой меч», – и меч он вручает, —Ты, по заслугам, сама волю его разгадай».Знаю – и с твердой душой жестокой воспользуюсь сталью,Скрою глубоко в груди этот подарок отца.Этим ли даром мой брак, родитель, ты вздумал украсить?Этим приданым, отец, дочь осчастливишь свою?Прочь же, прочь, Гименей обманутый, с факелом брачным,От нечестивых палат быстрой стопою беги!Вы же бросайте в меня свой факел, Еринии[147] мрака,Пусть запылает огнем мой погребальный костер!С лучшею Паркою[148] в брак вступайте, счастливые сестры,Но и в разлуке со мной не забывайте сестры.Что ты наделал, мой сын, так мало мгновений проживший?Чем до того прогневил деда, едва лишь родясь?Если он мог заслужить ту казнь, пусть сочтут заслужившим;Но злополучный, моей терпит он кару вины.Сын мой, ты матери скорбь, ты хищного зверя добыча,Горе! – растерзанный им в самый рождения день,Сын мой, несчастный залог моего злополучного чувства,Это – первый твой день, это последний тебе.Мне не судила судьба омыть твое тело слезамиИ на гробницу к тебе срезанный локон снести;К вам не склонялася я, целуя, холодные губки.Дикие звери мою плоть расхищают и кровь.С раной в груди и сама полечу я за тенью ребенка,Вам уж недолго меня бедною матерью звать.Ты же, ты, обрученный напрасно с несчастной сестрою,Бедные члены, молю, сына сбери своего,Матери сына верни к в общей сложи нас гробнице;Пусть, хоть и тесная, нас урна обнимет двоих.Помни про нас и живи, и раны полей мне слезами,Тела любившей тебя, любящий, ты не страшись.Так соверши же, молю, сестры беззаконно любимойВолю; а я уж должна волю исполнить отца.

XII