Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

— Он скоро воротится, мисс. У него дела как по маслу идут, у мастера Тома то есть. Он так в гору пошел, что скоро всех здесь обскачет, — попомните мои слова, мисс.

— Я уверена, Боб, как бы судьба не вознесла Тома, никогда он не забудет, чем обязан тебе; я только повторяю слова, сказанные им на днях.

— Э, мисс, вольно же ему так думать. Хотя вообще-то я знаю, мастер Том зря слов на ветер не бросает, это не то что я: у меня часто язык попусту мелет. Ей-богу, я все равно что опрокинутая бутылка: слова льются, льются, никак их не удержишь. Ну, а на вас, миге, любо-дорого глядеть, прямо сердце радуется. Что скажешь, Присси? — проговорил Боб, оборачиваясь к жене. — Видишь теперь, что я говорил правду. А ведь не много сыщется товаров, которые я не перехвалил бы, коли уж возьмусь про них рассуждать.

Казалось, маленький носик миссис Джейкин, следуя примеру ее глаз, тоже почтительно устремился вверх, к Мэгги, однако теперь она настолько осмелела, что была в состоянии улыбнуться, присесть и даже произнести:

— Мне страсть как не терпелось поглядеть на вас, мисс, а то мой муж с того самого дня, как стал меня примечать, бывало, начнет про вас рассказывать, да так и остановиться не может, будто совсем в уме повредился.

— Будет, будет, — смущенно оборвал ее Боб. — Ступай погляди, готов ли у тебя обед, а то как бы мастеру Тому не пришлось потом дожидаться.

— Надеюсь, Боб, твой Мампс дружелюбно встретил миссис Джейкин, — опросила Мэгги, улыбаясь. — Помню, ты всегда говорил, что он будет очень недоволен, если ты женишься.

— Э, мисс, — сказал Боб, ухмыляясь, — он про это и думать забыл, когда увидел, какая она маленькая. Сперва он все прикидывался, будто ее и нет вовсе или что она недомерок какой. А вот насчет мастера Тома, мисс, — тут Боб понизил голос и сразу стал серьезным, — хотя он как из чугуна отлит — ни с какого бока внутрь не заглянешь — ну да у меня глаз зоркий, и теперь, когда я уже не расхаживаю больше с коробом, а стал вольной птицей и, выходит, не знаю, что мне с моими мозгами делать — не пропадать же им зря, — поневоле приходится думать, что у кого на душе делается. Так вот, не нравится мне, мисс, что сидит мастер Том один, хмурый как туча, брови у него насуплены и все в огонь глядит, и это каждый вечер. Ему бы теперь малость повеселеть — такой джентльмен, прямо на диво, мастер Том то есть! И жена замечала, что войдет она к нему, а ему и ни к чему, что она тут; сидит, насупившись, и смотрит в огонь, словно кого там видит.

— Он постоянно думает о делах, Боб, — сказала Мэгги.

— Э, мисс, — произнес Боб, еще больше понижая голос, — сдается мне, тут еще кое-что примешано. У него ведь слова клещами не вытянешь, у мастера Тома, ну да у меня глаз наметанный, и вот в прошлое рождество я уж было думал, что углядел, где его слабое место. Это насчет маленького черного спаниеля, мисс, — эдакая чистопородная безделка, — уж чего он только не придумывал, чтобы раздобыть его. Но с той поры на него прямо что-то нашло, еще пуще стиснул зубы, и весь свет ему не мил, хотя с чего бы, кажется, — дела у него идут на славу. Я это вам к тому рассказываю, мисс, что, может, вы тут чем подсобите теперь, как вы приехали. Он ведь все один-одинешенек, никогда на людях не бывает.

— Боюсь, это не в моей власти, Боб, Том не очень меня слушается, — сказала Мэгги, немало потрясенная высказанной Бобом догадкой. Ей никогда и в голову не приходило, что Том может страдать от любви. Бедняжка! Надо же ему было влюбиться в Люси! Но, быть может, все это лишь измышления неугомонного ума Боба. Разве нельзя подарить собачку из родственных чувств или наконец просто из благодарности. Но тут Боб воскликнул: „А вот и мастер Том“, — и издалека донесся звук отворяемой двери.

— Я знаю, Том, как тебе дорога каждая минута, — проговорила Мэгги, едва Боб оставил их наедине, — и сразу скажу, что привело меня к тебе. Я не хочу, чтобы из-за меня ты лишился обеда.

Том стоял, прислонившись спиной к камину, а Мэгги сидела к нему лицом, и на нее падал свет. От Тома не укрылось ее смятение, и он сразу же угадал, о чем будет разговор. Вот отчего его голос звучал так холодно и сурово, когда он произнес: „Что же это?“

Тон, которым задан был вопрос, пробудил в Мэгги дух протеста, и она изложила свою просьбу совсем иначе, чем это было задумано. Встав с места и глядя на Тома в упор, она сказала:

— Я хочу, чтобы ты освободил меня от обещания относительно Филипа Уэйкема. Вернее — я обещала, что не буду видеться с ним, не сказав тебе об этом, — вот я и пришла сказать, что хочу его видеть.

— Прекрасно, — отозвался Том уже совсем ледяным голосом.

Но не успела Мэгги договорить, как раскаялась и устрашилась, что слова ее, сказанные холодным, вызывающим тоном, снова создадут отчужденность между ней и братом.

— Я не ради себя обращаюсь к тебе, дорогой Том. Поверь, я сама не стала бы просить тебя об этом, но ты же знаешь, что Люси дружна с Филипом, и она хочет, чтобы он бывал у них в доме — он зван к ним нынче вечером; вот мне и пришлось сказать Люси, что я не могу с ним встретиться без твоего согласия. Мы будем видеться только в присутствии посторонних. Никогда у нас не будет никаких тайн.

Том еще больше нахмурился и некоторое время не смотрел на Мэгги. Потом, повернувшись к ней, произнес медленно и внушительно:

— Тебе известно, что я об этом думаю, Мэгги. Нет нужды повторять то, что ты слышала от меня год назад. Пока был жив отец, я считал своим долгом делать все, что в моей власти, чтобы не дать тебе опозорить его, себя и всех нас. Теперь я не стану тебя неволить — поступай как знаешь. Ты хочешь быть независимой — так ты сказала мне после смерти отца. Изволь. Я своего мнения не меняю: если твоим избранником станет Филип Уэйкем, помни — у тебя больше нет брата.

— Нет, нет, милый Том! Поверь, я хорошо понимаю, что сейчас не время обо всем этом думать. Я знаю, что это только приведет к несчастью. Но ведь я пробуду здесь совсем недолго, пока не найду работу. И вот мне хотелось бы в эти немногие дни по-прежнему быть в дружеских отношениях с Филипом.

Сурово нахмуренное лицо Тома несколько смягчилось.

— Я не возражаю, чтобы вы иногда виделись в доме дяди: не следует возбуждать толков. Но у меня нет к тебе доверия, Мэгги. От тебя можно ожидать чего угодно.

Это были безжалостные слова. У Мэгги задрожали губы.

— Зачем ты так говоришь, Том? Это жестоко! Разве я не делала всего, что было в моих силах, не сносила всего безропотно? И я сдержала слово, которое дала тебе, когда-когда… Мне ведь тоже не сладко живется, Том, не лучше, чем тебе.

Ее душили слезы, в лице появилось что-то детское. Если Мэгги не была охвачена гневом, на нее всякое ласковое или сердитое слово действовало, как на маргаритку — луч солнца или тень от тучки: желание быть любимой всегда будет склонять ее к покорности, как это было в детстве на старом чердаке. Слова Мэгги нашли отклик в душе Тома, но он выразил свои братские чувства так, как это ему было свойственно. Мягко опустив руку на плечо Мэгги, он произнес тоном доброго наставника:

— Послушай, Мэгги. Вот что я хочу тебе сказать. Ты ни в чем не знаешь меры — у тебя нет ни благоразумия, ни самообладания, и при этом ты убеждена, что умнее всех, и не терпишь, когда тобой руководят. Вспомни, я не хотел, чтобы ты работала. Тетушка Пуллет с радостью приняла бы тебя под свой кров, и ты жила бы, как тебе подобает, в кругу родных, а там я смог бы предоставить тебе и матери свой дом. Это всегда было моим желанием. Я мечтал, что моя сестра будет леди, и я заботился бы о тебе, как того хотел наш отец, пока тебе не представилась бы хорошая партия. Но мы с тобой ни в чем не сходимся, и ты всегда поступаешь по-своему. Хотя, кажется, здравый смысл должен был подсказать тебе, что брату, который больше тебя знает жизнь и людей, виднее, что подобает и приличествует его сестре. Ты сомневаешься в моей доброте и не сознаешь, что я стремлюсь к твоему благу, к тому, что я считаю для тебя благом.

— Да… я знаю… дорогой Том, — сказала Мэгги, силясь удержать слезы, но все еще всхлипывая. — Я знаю, ты готов очень многое для меня сделать. Я вижу, как ты работаешь, как не щадишь себя. И я полна благодарности. Но, право же, не во всем я могу следовать твоим советам: мы с тобою так непохожи друг на друга! И ты не понимаешь, как иной раз меня задевает то, что тебя оставляет равнодушным.

— Понимаю. Очень хорошо понимаю! Нужно быть совершенно равнодушной к чести семьи и к собственному доброму имени, чтобы принимать тайные ухаживания Филипа Уэйкема. Не будь у меня других причин с отвращением относиться к этому союзу, я и тогда не потерпел бы, что имя моей сестры как-то связывают с именем человека, отцу которого настолько ненавистна мысль о нашей семье, что знай он о намерениях сына, он с презрением оттолкнул бы тебя. Мне казалось, то, что произошло у тебя на глазах перед смертью отца, должно навсегда отвратить твои мысли от Филипа Уэйкема. Так было бы с кем угодно, Мэгги, но за тебя я не поручусь. Я ни в чем за тебя не поручусь. То ты находишь удовольствие в каком-то нелепом самоотречении, то у тебя не хватает решимости противиться тому, что сама находишь дурным.