Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин

Не будем сосредотачиваться на моральной и юридической стороне дела. Если у русского государства были долги, то, восстанавливая это государство, безусловно следовало эти долги признать. Однако применительно к внешней политике слишком часто и слишком громко звучит проповедь цинизма и выгоды, а противоположная точка зрения презрительно объявляется «донкихотской». Поэтому посмотрим на проблему через призму «реальной политики».

Признание верности старому союзу и подкрепляющее его признание старых долгов, при благожелательной реакции остальных государств Антанты, переводило Россию в разряд держав-победительниц со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и материальными. Признав долги союзникам-победителям, Россия тем самым приобретала право требовать своей доли в плодах победы и вознаграждения за счет Германии, Австрии и Турции за жертвы, причиненные Великой войной. Конечно, в униженном положении, в которое Россию поставили большевики, несерьезно было мечтать о Константинополе (хотя и такие мечты бродили в горячке мировой победы!), – но на получение репараций, казалось, можно было рассчитывать. Более того – та же декларация от 21 ноября объявляла «все финансовые акты низвергаемой Советской власти незаконными и не подлежащими выполнению как акты, изданные мятежниками», – а это уже, распространяясь на Брест-Литовский договор и дополнительные к нему соглашения, позволяло ставить вопрос о возвращении русского золота, переданного большевиками Германии. Определенные надежды отразились в правительственной декларации от 7 декабря: «С глубоким удовлетворением видит Россия, что не забыты великие усилия, приложенные ею к общему делу, не забыты ее бесчисленные кровавые жертвы. Союзные державы принудили Германию отказаться от Брестского мира, обязали ее очистить русские земли и прекратить расхищение русского народного достояния».

Насколько прекраснодушными были эти надежды? Не забудем, что даже в Версальском договоре 28 июня 1919 года, вообще по отношению к России оскорбительном (о чем ниже), была не только подтверждена отмена «Брест-Литовских Договоров, а также всяких иных Договоров, соглашений или конвенций», заключенных Германией с большевиками, и пресечены любые покушения Германии на аннексию российских территорий, – но и содержалось следующее принципиально важное положение: «Союзные и Объединившиеся Державы [87]формально оговаривают права России на получение с Германии всяких реституций и репараций, основанных на принципах настоящего Договора». Кроме того, признавались отмененными «все договоры, конвенции и соглашения», заключенные Германией «с Россией или с каким-либо Государством или Правительством, территория которых ранее составляла часть России», а это аннулировало, например, соглашения немцев с любым из украинских или прибалтийских правительств. Однако на пути к реальному достижению этих выгод сами же союзники не замедлили воздвигнуть многочисленные преграды.

Тревожным сигналом стали амбиции, с которыми 13 декабря 1918 года в Омск прибыл союзный военный представитель, французский генерал М.Жанен. Прием, оказанный ему, можно было считать довольно холодным, поскольку на вокзале высокого гостя встречали из русских только генерал Матковский и «представитель (даже не названный в газетном отчете! – А.К.) Министерства Иностранных Дел», но не Вологодский, не Лебедев и не кто-либо из министров; почетный караул был наряжен также не от хозяев, а от находившегося в Омске незначительного французского контингента, игравшего скорее символическую роль. Быть может, в этом следовало видеть сознательную реакцию Российского Правительства на полномочия француза… взять под свое верховное командование сражающиеся на этом фронте войска!

«Он обращается к нам с бурными многословными и разнообразными возражениями сантиментального характера, – иронизирует Жанен в рассказе о переговорах с Колчаком 15 декабря. – Он стал у власти при помощи военного переворота, и поэтому главное командование не может быть отделено от диктаторской власти без того, чтобы она не потеряла под собой почву. “Общественное мнение не поймет этого и будет оскорблено. Армия питает ко мне доверие; она потеряет это доверие, если только будет отдана в руки союзников. Она была создана и боролась без них. Чем объяснить теперь эти требования, это вмешательство? Я нуждаюсь только в сапогах, теплой одежде, военных припасах и амуниции. Если в этом нам откажут, то пусть совершенно оставят нас в покое. Мы сами сумеем достать это, возьмем у неприятеля. Это война гражданская, а не обычная. Иностранец не будет в состоянии руководить ею. Для того, чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы”.

… Проводим с осторожностью, которая необходима в беседе с человеком, находящимся в состоянии нервного возбуждения, все аргументы в пользу этого дела: союзники намерены оказать помощь – это видно из их желания иметь здесь своего человека, они корыстно не заинтересованы в этом вопросе, мое назначение будет продолжаться только до тех пор, пока положение не изменится к лучшему, требование об оказании помощи будет еще больше обосновано, если они будут непосредственно втянуты в военные действия, свою заботливость союзники показали и в назначении человека, находящегося в курсе русских событий и даже окончившего русскую военную академию [88]. Я прибавил лично от себя, что, как дисциплинированный солдат, буду настаивать на выполнении отданного распоряжения».

Все же Колчак настоял на своем, какие бы критические комментарии ни вызывало это у Жанена, писавшего: «Протесты адмирала дают основания догадаться, что он претендует на компетентность в военном деле, что, однако, не облегчает положения вещей, ибо очень спорна его компетентность в вопросах пехотной тактики». Вряд ли стоит переоценивать воинские таланты и опыт самого Жанена, не поднявшегося на войне выше командира бригады, основную же службу несшего в штабах, а с весны 1916 года – военно-дипломатическим представителем при русской Ставке; но в любом случае назначение француза на должность главнокомандующего явно компрометировало бы Российское Правительство. Ни европейцы, ни американцы упорно не желали этого понимать, еще 8 января 1919 года полагая, что «все союзные войска в Сибири, как русские, так и иностранные, располагающиеся к западу от оз[ера] Байкал, впредь будут контролироваться ген[ералом] Жаненом». И потому достигнутый компромисс, отразившийся в официальном сообщении от 18 января, представляется актом государственной мудрости Верховного Правителя и его кабинета: