Поэзия Африки - Антология

Море

Перевод А. Ибрагимова

Море — старый ваятель, любовнообтесывающий скалы и рифы, —бродит среди погребенных сокровищ,поблескивая голубыми глазами на пристань;застывшие на устах его мифывзбесили бы иконоборца любого.

А там, в глубине, под накидкой из тюля, —обломки мраморных рук Афродиты,растерзанной стаей акульей.Надменной, как храмовая колонна,богиней когда-то пленялся влюбленный,но — бурные прежде — восторги уснули.

В чем рыбы окаменелой тайная сущность?Зачем раскапывают торфяные болотца?Напрасно мы, молодые, мучась,ищем — разгадка никак не дается;наша стихия — стихия любвив ртутном сверкании солнца.

Ничего необычного

Перевод А. Ибрагимова

Взгляд, как орел, воспаряет ввысь,к сводам туч темно-серых. Неистовствуя,ливень обламывает о плитнякдлинные иглы свои серебристые.

Громко булькает старый двор.Ничего необычного — только разве чтогорбун, отвечающий на окрик с верандыбез угодливости или развязности.

Странно, что ни одного деревца —лишь налетающий ветер. Эту картинусами запомните, память откидываетвсе привычное и все рутинное.

Неожиданно хлынув, солнечный светзолотом нашу улицу вымостил.Окна закрыты по-прежнему. Скоро лимы отрешимся от нерешимости?

АЛАН ПЕЙТОН[418]

Санна[419]

Перевод В. Рогова

Наш городок в воскреспый деньПечет нещадно зной,И чинно взрослые идутСуровой чередой.

Завесу едкой пыли взбилЧужой автомобиль,Но чинно взрослые идут,Презрев и зной и пыль.

Болтает всевозможный вздорПодонков наших сброд,Но чинно взрослые идут:Молитва в церкви ждет.

Костюм и взор любого строг,Желанна благодать,И чинно взрослые идутСловам любви внимать.

И Санна семенит им вслед,Играя скромно роль, —Ей чрево жжет дитя любви,А сердце — страх и боль.

С хозяйского плеча

Перевод В. Рогова

Мы ей подарили какое-то старье,Отслужившую ветошь, отжившую век.Ее с восклицаньями надела она,Глаза ее сияли, она ахала и восторгалась,Ее тучное тело в пляске тряслось,Она строила рожи, пела обрывки песен,Возглашала хвалу на родном языке,Взывала к подругам-служанкам,К незнакомым и прохожим,Ко всему Африканскому континенту —Взглянуть на это чудо, принять участиеВ ее невыносимой радости.

И так, задаром,Куплены были верность и доверье,Нерассуждающее повиновеньеЗемной драгоценнейшей простоты.Задаром —Гибель целого мира.

Маленькому мальчику, умершему в Дипклоопфской исправительной колонии

Перевод В. Рогова

Малолетний преступник, невинный ребенок,Не имеющий представления и понятияО громоздкой машине, пущенной в ходТвоим пустяковым проступком,О великом войске служителей власти,О судьях, адвокатах и прокурорах,Психологах, психиатрах и докторах,Директорах, полицейских и социологах,Черпающих силу и жизнь в твоей провинности,Сегодня под ярким солнцемЯ предаю твое тело земле,О дитя, о потерянный и одинокий.

Твоя смерть призвала чиновников к действиям;Все твои документы аккуратно собраныИ перемещены из отдела живых в отдел мертвых.Вот свидетельство о рождении,В нем сказано, что ты родился, а также где и когда,Но нет в нем и намека на радость или горе,Сияло ли тогда солнце, шел ли дождь,Что за птица с песней пролетала над крышей,Когда твоя мать рожала. А вот твое имя,На языке белых оно значит: «Он пришел».Но зачем, с какой целью — не сказано.

А вот последнее свидетельство о Смерти, —Опережая власти, оно дает тебе свободу.Ты, что пришел когда-то, отбыл теперь,Заключенный в единственном добром объятии,Которое когда-либо видел от земли.Столь небрежная с тобой при жизни, теперь она запоздалоОсыпает тебя щедрыми дарами,Изливает изобилье на трепетный лесИ тебя пеленает там, где ни град, ни гроза,Ни ветер, ни снег, ни знойное солнцеТебя не обидят, и холодные тонкие копьяДождя на вершинах вельда, что раньше пронзали тебя,Упадая на твою могилу, лишь крепче тебя прижмутК сердцу, полному глубоким раскаяньем.

А вот ордер на погребение.За твой проступок, о маленький и одинокий,За это нарушение, в котором насчитаешьМиллион соучастников на земле,Ты обречен. И тебя я обрекаю,Твое хрупкое тело, — ожидающей земле,Твой прах — праху вельда.Лети домой, душа, к великому Верховному Судье,Который, не отягощен крайней необходимостьюОхранять общество, может тебе вынестиПриговор неопределенного сострадания.

КОСМО ПИТЕРС[420]

Земле, изгнавшей любовь

Перевод А. Сендыка

Я не стану груститьВдалеке от тебя,Приютившей любовь, которая мною владеет.Ты — и подмостки страсти моей,И постель бессонная.В сердце твоем я нашел приют,Хотя, вероятно, у крыльев мечты силы достанетИ пронести меня над океанами,И к тебе возвратить невредимым, о любовь моя, навсегда.Зерно этой мысли в том,Что мы неизбежно соединимся, подхваченные потоком времени,Как все социальные группы, что крылья к полету готовятВо имя счастья народа;И в том, что порою необходимоПроходить мимо дивных цветов,Чтоб вырваться из минувшего, и воедино слиться,И прорасти в века.

УИЛЬЯМ ПЛУМЕР[421]

Скорпион

Перевод Андрея Сергеева

Стремились к морю в разьяренныхСтруях Лимпо́по и ТугилыСоломенные крыши, дыни,Маис, деревья, крокодилы.

Щепу плотов, обломки лодокК разбухшим устьям прибивало.Порою — тело негритянки,Все иссеченное о скалы.

Качали волны равнодушно,Тащили по ракушкам мели;Глаза и грудь кровоточили,На шее бусины звенели.

Мы знали Африку такою.Гуляя в полдень раскаленный,Мы видели ее эмблему:На плоском камне — скорпиона.

Трансваальское утро

Перевод Андрея Сергеева

Он вдруг проснулся. Был в шафранном блескеХозяйский дом, когда в тиши внезапноКакой-то птицы голос резкийНарушил дважды замкнутость веранды.

Приезжий видел призрачный покойВ сернистом африканском небе,Скелеты пальм над высохшей рекой,Молчаньем предвещающие беды.

На склонах гор белели кварца лица,Как полупогребенные скульптуры,И пылью, тонкой, как корица,Все трещины ущелий затянуло.

И вновь двойная нота дерзкой птицы!И сам певец, зеленый мшистый дрозд, вдругЗапрыгал по окну, готовый взвитьсяВ тяжелый бездыханный воздух.

Страна чужая, как струна, дрожалаВ груди пришельца: «Я слыхал не раз,Что солнце здесь, в краю клыка и жала,Дурманит ум и ослепляет глаз.

Сторожкий птичий взгляд и крик: «Qui vive!»[422] —Быть может, объясняют что-то.О, если б, над страною воспарив,Ее увидеть с птичьего полета!»

Развалины фермы