Атаульф - Елена Хаецкая

Дядя Агигульф страшно разобиделся. Спросил, может, Снутрс и в нем, Агигульфе, сомневается? Снутрс тут же дядю Агигульфа кулаком в живот ткнул И как был дядя Агигульф до самых глаз пивом налит, то срыгнул дядя Агигульф, как младенец.

Игра эта героям забавной показалась. И стали они друг друга по животам бить, будто по бурдюкам. Тут даже хмурый Ульф развеселился, такое стояло вокруг бульканье, шипенье, рыганье, иканье и пусканье бурных ветров (в последнем Снутрс был особенно силен, а рыгал громче всех его приемный сын). Однако пива выпитого не отдал никто. Не к лицу то героям.

Поутру к Снутрсу Ульф приблизился и спросил коротко:

— Ну?

Снутрс на лавке спал. Головы не поднимая, сказал Ульфу:

— У нижнего угла амбара. Сходи погляди, коли так любопытство тебя разбирает.

И хмыкнул. И снова заснул.

Мы с Гизульфом все-таки сходили и посмотрели. Заскорузлое, как сам Снутрс, оно было.

Снутрс поел и отправился к Хродомеру, откуда его гавканье даже у нас слышно было. Распоряжался. Кто Снутрса не слушался, на того Ульф рычал: тихо, как пастушья собака, когда предупреждает перед нападением.

Так было до полудня. Когда солнце миновало середину неба, Снутрс оторвал Арнульфа с Рикимером от друга их неразлучного Агигульфа и велел обратно в бург ехать. Наказал передать Теодобаду так: чем больше воинов в подмогу даст, тем быстрее управятся. Но не меньше десяти пусть присылает. Даст две дюжины — за два дня все закончим. А он, Снутрс, пока задержится, сходит, посмотрит лес, приглядит место, откуда землю брать для насыпи. Присланных воинов здесь будет дожидаться.

И строго наказал, чтоб в пути не задерживались: одна нога здесь, другая там, через два — самое большее три дня чтобы были здесь с подмогой. Иначе собственноручно из обоих герульских богов сделает.

Потом мы с Гизульфом у дяди Агигульфа допытывались: что значит «герульских богов делать». А дядя Агигульф объяснил с важностью: это значит вбить кого-нибудь в землю кулаком по макушке. А потом скудоумные герулы туда являются и по врожденной глупости своей вбитого за божество почитают.

Под вечер лег туман. В белой мутной каше утонуло все — и дома, и деревья, и берег реки. Такой же туман был в вечер, когда мы с Гизульфом бегали за дедушкой Рагнарисом на курган — подсматривать, как дедушка встречается с Аларихом и Арбром. Тогда тоже все поглотила мгла; только верхушка кургана словно плыла над бескрайним молочным озером.

Я думал о том, что дедушка Рагнарис, и Арбр, и вождь Аларих — все трое смотрят сейчас с кургана на наше село.

Туман был такой густой, что поглощал все звуки. Ильдихо, должно быть, давно уже кричала из дома, звала меня ужинать, но я не слышал. Стоял за воротами, смотрел, как клубятся в тумане бесформенные белые призраки. Туманные карлики далеко на севере хранят в горах несметные сокровища. И так велика сила, заключенная в этих сокровищах, что вынести ее смертный не может. И потому погибают все, кто только ни завладеет этим сокровищем. Про это нам дедушка Рагнарис как-то рассказывал.

От дома Валамира вдруг смех донесся — там дядя Агигульф гостевал. Должно быть, особо знатную шалость затевают они с Валамиром, оттого так веселятся. В последнее время дядя Агигульф слишком уж весел. Старательно весел. Будто назло Ульфу.

Думал я и о том, что Гизульфу надо бы сейчас настороже быть. Коли и вправду дядя Агигульф с Валамиром хотят его в бург везти и к дружине приохотить, так будут сейчас по-особому хитро и злокозненно его испытывать.

Вдруг из тумана всадник вынырнул, за ним второй. Шли не спеша, белой пеленой окутанные. Я пригляделся: Теодагаст с Гизарной возвращались из дозора. Миновали меня. Я в спины им глядел и все о своем думал.

Тут что-то словно кольнуло меня и сразу сделалось мне жутковато: как будто из тумана кто-то украдкой за мной следит. Всадники уже растворялись в тумане, но я успел приметить что-то незнакомое в обличии Теодагаста. Теодагаст всегда был неважный наездник и в седле сидел напряженно, вытянувшись; нынче же развалился в седле так вольготно, словно и нужду привык справлять, не слезая с конской спины. Видать, здорово устал Теодагаст.

Из тумана голос Валамира донесся:

— Что, Теодагаст, задницу отсидел?

И заржал Валамир, а дядя Агигульф ему вторил. Теодагаст же не ответил. Теодагаст всегда отмалчивается, когда над ним шутят. Задним умом — тут он силен; в словесном же поединке слабее Гизульфа. А уж с Валамиром и тем более с нашим дядей Агигульфом ему и вовсе не тягаться.

И тут Ильдихо до меня докричалась. Я в дом пошел.

Вспомнил об этом еще раз, когда засыпал. Засыпая, я о туманных карликах грезил и их сокровищах, и снова передо мной медленно прошли два всадника. Я, видно, заснул, потому что теперь видел лица этих всадников, и это были вовсе не Теодагаст с Гизарной. Это были чужаки. Вернее, это был дважды повторенный чужак — тот, которого дядя Агигульф у озера убил. И у обоих на поясе мертвая голова висела. И это была голова дяди Агигульфа.

Я силился крикнуть во сне, но не мог, только давился. И вдруг кто-то совсем близко закричал — и преисполненный благодарности к кричащему, я проснулся.

Было еще темно. Туман не рассеялся. Дверная плетенка и шкура были откинуты, и в дом вползал холод. И вместе с холодом и сыростью врывался в дом странный нечеловеческий визг, от которого я и проснулся.

И тут, словно отвечая на этот визг, из глубины дома заверещала Ильдихо.

Со двора донесся голос моего отца Тарасмунда. Он крикнул, чтобы все выходили как можно скорее. По его голосу я слышал, что он испуган.

Гизульф выгонял из дома моих сестер, мать и Ильдихо, как овец. Разве что не гавкал. И меня пнул, пока я спросонок глазами хлопал.

Мы выскочили на двор. По всему селу лаяли собаки. Тарасмунд стоял с мечом и не оборачиваясь обронил:

— Чужаки.

Странно, но я не удивился.

Тарасмунд напряженно прислушивался, пытаясь понять, свободна ли улица. Со стороны храма Бога Единого доносились крики и звон оружия. Постепенно разгоралось зарево.

— Храм горит, — сказала Ильдихо. А Гизела тихонько заплакала.

Тарасмунд показал нам, чтобы мы шли за ним. Но не успели мы выйти со двора, как к нам заскочили сразу двое. Под одним был конь Гизарны.

Лицо у этого всадника было белое. С него свисали клочья мертвой кожи. Оно было неподвижное, как у трупа. Сам же всадник — маленький, кряжистый — и на человека не был похож. Он был как те туманные карлики, о которых я грезил.

Тарасмунд крикнул нам:

— Бегите!

И убил коня под вторым всадником. Конь рухнул, придавив всадника. Тот ворочался под ним, яростно и непонятно ругаясь.

Тот, что сидел на коне Гизарны, занес меч над Тарасмундом. Когда он повернулся, я увидел: то страшное лицо было вовсе не лицом, а берестяной личиной. А когда я перевел взгляд на Тарасмунда, то никого не увидел. Там, где он только что стоял, было пусто.

Гизела утробно взвыла и, схватив Галесвинту за руку, бросилась обратно в дом. Она тащила Галесвинту за собой и бежала, не разбирая дороги. Галесвинта споткнулась обо что-то и страшно заверещала, но Гизела, не обращая на это внимания, волокла ее дальше, к дому.

Я бросился было за ними, но, не добежав, увидел — то, обо что запнулась Галесвинта, был наш отец Тарасмунд. Он бил по земле ногами. Лицо его, запрокинутое наверх, было совершенно бессмысленным, как у Ахмы-дурачка.

Я схватил его за руку, которой он сжимал меч. Отец не хотел отдавать мне меча и изо всех сил стискивал пальцы. Я думал, что сломаю ему пальцы, когда разжимал их. И когда Тарасмунд выпустил меч, он был уже мертв.

Я выпрямился над телом отца, стоя с мечом. Неподвижная личина оборотилась теперь ко мне. Она будто чуяла запах металла в моей руке.

Я вдруг вспомнил, как годья говорил: «Когда тебе страшно, делай так» — и нарисовал в воздухе крест. Я чертил крест левой рукой, потому что в правой был меч.

И тут за моей спиной раздался страшный треск, грохот и топот. Личина попятилась. Конь Гизарны пугливо присел на задние ноги.

Из конюшни, низко припав к шее коня, вырвался Лиутпранд. Если бы северный ветер заточили в тесной каморе — он и то не мог бы, кажется, вырваться на свободу яростнее, чем наш Лиутпранд из конюшни. В полном боевом облачении, сверкая в занимающемся пожаре своей кольчугой, он едва не вышиб головой поперечину над входом.

Со страшным ревом устремился Лиутпранд на берестяную личину. Конь Лиутпранда легко перескочил тело Тарасмунда и сбил меня с ног. А тот, что был в личине, повернул коня и с гиканьем помчался прочь с нашего двора. Лиутпранд поскакал за ним.

Мой брат Гизульф бросился в конюшню и крикнул мне на ходу, чтоб я вставал и что он, Гизульф, выведет коня дяди Агигульфа.