Атаульф - Елена Хаецкая

Становилось все светлее, и я понял вдруг, что горят дома вокруг храма Бога Единого. По улице пронесся грохот копыт и почти сразу ушел в сторону храма. Над моей головой тьму прочертили огненные полосы. Их было несколько. Две или три головни попали на крышу дома, и солома стала тлеть.

Я крикнул матери, чтобы она выходила, что путь свободен, а сам побежал к воротам — там оставались Сванхильда и Ильдихо. Но их там уже не было.

Дорогу передо мной вдруг осветило ярким светом. Я обернулся и увидел, что крыша дома уже запылала. Занялась и крыша конюшни, откуда Гизульф, бранясь и плача, пытался вывести коня дяди Агигульфа. Конь испугался огня и ни в какую не хотел выходить.

Я закричал Гизульфу, чтобы тот бросал коня. Не знаю, слышал ли меня Гизульф. Когда я выскочил на улицу и огляделся, я увидел, что село пылает, как лучина, зажженная с одного конца. Возле храма Бога Единого, где стояли дома годьи Винитара, Одвульфа, Гизарны и Агигульфа-соседа, было светло, как в полдень. Пешие и конные метались в свете пожара. Из этого пламени доносился чудовищный рык, будто в наше село пришел волк Фенрир.

Я бросился бежать в сторону хродомерова подворья, где было темно. Со всех сторон я слышал конский топот, крики, лязг металла, треск пламени. Эти звуки будто преследовали меня, и я каждое мгновение ждал смерти. Над селом то взлетал, то замолкал этот странный визг — звериный, радостный.

Когда я почти уже добежал до хродомерова подворья, то увидел, что всадники идут на село и с этой стороны. Я прянул в сторону, на двор Аргаспа, и в этот миг пришла та самая боль, которой я ждал. Что-то сильно хлестнуло меня по ноге. Я пробежал еще несколько шагов, прежде чем боль вдруг оглушила меня, да так, что я потерял равновесие и упал. Всадники пронеслись мимо.

Я повалился лицом в лопухи и полежал так — не знаю, долго ли. Мне стало жарко. Я поднял голову и увидел, что горит дом Аргаспа. Пламя осветило двор, и я увидел, что Аргасп беспомощно ползает по двору, хватаясь руками за землю. В спине у него торчало длинное копье. Ноги Аргаспа мертво волочились, как полотно, скрученное в жгут.

За домом Аргаспа была тропинка, которая вела вниз по глинистому косогору к реке. Я добрался до этой тропинки и стал сползать по ней на животе, придерживаясь руками за траву, чтобы не скатиться в реку. От страха и боли я скулил, как щенок. Только бы добраться до хродомеровой норы, а там уж меня не найдут. Разве что случайно.

Неподалеку отсюда в склоне косогора была та самая хродомерова нора, над которой потешался дедушка Рагнарис, когда рассказывал, как село основали. Нынешний же дом Хродомера стоял на косогоре, повернувшись к склону как бы спиной. Хродомер словно стыдился норы своей и не желал ее видеть, когда поутру выходил из дома. Так дедушка Рагнарис говорил.

В этой-то норе я и думал отсидеться, пока наши великие воины — дядя Агигульф, Ульф, Валамир — не истребят чужаков, всех, до последнего человека. А когда последний чужак найдет свою бесславную погибель, Гизульф догадается, где я прячусь. Он и сам бы здесь спрятался. Если только не погиб Гизульф в горящей конюшне…

Я сполз пониже и оказался на узенькой тропке, что вела вдоль реки задами села.

В этой норе мы часто прятались, когда играли и выслеживали друг друга. Вход в нее находится не на самой тропинке, а на высоте двух человеческих ростов над ней. С тропинки вход в нору был не виден, если только не знать о ней заранее — весь склон густо зарос лопухами.

Я стал карабкаться по склону. Карабкаться пришлось очень осторожно, чтобы не помять лопухи. Они были уже жухлые, и помять их легче легкого. А я не хотел, чтобы чужаки нашли меня по этим следам.

Стрелу, торчавшую в ноге, я обломил, чтобы она не цеплялась, но обломок с иссиня-черным оперением сохранил. Точнее, я только потом, когда рассвело, разглядел его, а пока просто сунул за ворот рубахи.

Я понимал, конечно, что ранен не смертельно. Но рана, похоже, этого не знала. Потому что болела она все сильнее и сильнее, будто взялась меня уморить.

Мне показалось, что я очень долго одолеваю знакомый путь до норы. Но наконец я очутился там.

В норе было темно, холодно и сыро. Я свернулся калачиком, как пес, чтобы сберечь тепло, но все равно меня трясла крупная дрожь. Раненая нога донимала тупой дергающей болью.

Я весь извертелся, пытаясь лечь так, чтобы не тревожить ее.

Я положил меч Тарасмунда рядом с собой. Я вдруг почувствовал, что очень устал. До норы почти не доносилось никаких звуков — на реку открывалась нора, — и я понятия не имел о том, что делается в селе.

Постепенно меня сморил сон. Но тут же боль разбудила меня. Я засыпал, а она меня будила. Так шло время. Мне по-прежнему ничего не было известно. Я стал бояться, что помру в этой норе от раны, как Ахма. Только Ахма расставался с жизнью дома, на глазах своих родичей, а я издохну, как дикий зверь.

Я стал прислушиваться, жадно хватая любой звук, доносящийся извне. Мне хотелось знать, что происходит сейчас в селе. То и дело мне чудилось, что я слышу яростный боевой клич дяди Агигульфа, звон оружия, предсмертные стоны врагов. Да иначе и быть мне могло. Мне даже стало жаль этих глупых чужаков. Они сами не понимали, куда сунулись. Один только дядя Агигульф стоит десятерых воинов, а Ульф — двух дюжин.

Я лежал и грезил. Думаю, у меня начинался жар, потому что временами я переставал чувствовать холод, а временами промерзал до костей.

В селе кипел отчаянный бой. Со стороны кузницы во главе с Ульфом примчались вандалы — могучий кузнец Визимар с боевым молотом и яростная Арегунда. Ульф же, как встарь, был вооружен двумя мечами. И там, где проносился Ульф, справа и слева от него валились трупы врагов. И заперли они дорогу из села, преградив чужакам путь к спасению.

Со стороны же храма загораживал чужакам путь Лиутпранд. Широкий меч Лиутпранда поднимался и опускался, и срывались с него капли крови. Гневно ревел Лиутпранд оттого, что убитые громоздятся перед ним валом, мешая другим чужакам подобраться поближе, дабы изведать ту же участь.

По селу, изнывая от жажды мести, носились дядя Агигульф и друг его Валамир, Гизарна и Теодагаст, и даже угрюмый Од-пастух с копьем в руке и с двумя свирепыми псицами — он бился с чужаками на задах села, а собаки рвали в клочья тех, кто пытался уйти.

И пребывал дядя Агигульф в священной ярости. И Валамир пребывал в священной ярости. И только одно удерживало их, одержимых гневом, от того, чтобы порвать друг друга зубами — обилие врагов. И уничтожали они чужаков во множестве, поливая их кровью нашу землю, которая от того будет еще тучнее…

И вознеслись уже над нашим домом на кольях многочисленные головы. И над домом Валамира вознеслись. И кичились друг перед другом дядя Агигульф и Валамир видом и числом тех голов.

И одну голову Гизульф отрубил и подарил Марде-замарашке.

Годья же Винитар в великой святости своей сперва возносил молитвы к Богу Единому, после же вышел из храма с крестом в руке и повелел чужакам остановиться. И тотчас те чужаки, что возле храма были, обращаются в соляные столпы — как нам про то годья рассказывал еще прежде. И много навалилось соляных столпов возле храма. А Одвульф их собирал и в большой ступе толок. И многих истолок в соль. И стало в селе много соли, так что еще и в бурге мы ею торговать будем всю зиму.

Дядя же Агигульф будет брезговать той пищей, которая этой солью посолена — так велико его презрение к чужакам.

А когда закончится бой и падет последний чужак, скажет мой брат Гизульф: «А где Атаульф?» И найдет он меня в этой норе, ибо сам спрятался бы здесь же. И возьмет меня за руку и выведет из норы на солнечный свет. И скажет Гизульф: «Настало время стравы по отцу нашему Тарасмунду и Аргаспу, отважному воину». И похороним мы их в кургане подле Алариха, Арбра и Рагнариса.

И придут воины из бурга, чтобы возвести тын. И для каждого шеста найдется вражеская голова, чтобы шест тот украсить. И еще останутся лишние головы, их Валамир с Агигульфом повесят туда же, где их охотничьи трофеи в роще висят.

И оружия много от чужаков нам останется. У каждого в селе будет хороший меч или несколько мечей. И родится сын Гизульфа, мой племянник. И подарю я этому племяннику меч нашего отца Тарасмунда. И назовем мы его не Вультрогота, а Тарасмунд. А если Марда возражать вздумает, мы ей по сопелке, чтоб знала свое место, рабыня валамирова.

Устрашенная сладостью этих грез, отступила боль. И я наконец успокоился и заснул, зная, что скоро все закончится и закончится добром.

Я проснулся оттого, что возле норы послышались шаги. Я совсем уж собрался было окликнуть Гизульфа — ведь это он пришел, чтобы вывести меня из норы — но помедлил. Подобрался ко входу и стал глядеть через лопухи. Я увидел туман над рекой и золотящееся небо. Скоро должно было встать солнце.

Шаги стихли. Я решил подождать еще немного.