Красиво жить не запретишь - Иван Мотринец

Дернул черт податься в бега! Сейчас, после убийства Черноусовой, весьма красиво можно было практически вовсе выйти из паршивой игры. Любое алиби сработало бы в его пользу. А взятки, то бишь, гонорар брала Черноусова. Да, чужими руками. В данном случае — его, зависимого от нее человека. Она его шантажировала. Словом, был шанс и весь вышел. Как теперь? Куда?

Человек, ценящий компактность, уют, особый психологический климат Львова, не может восхищаться слишком шумным, бесконечным Киевом. Жукровский бесцельно бродил киевскими улицами, отрабатывая варианты дальнейших действий. После обеда позвонит Зине на работу: якобы вырвался на полчаса перекусить, в командировке человек предполагает, а располагают другие. Вечер ему предстоит длинный — к Зине идти опасно, даже если ее еще не вычислили.

Хорошо бы вообще оборвать с ней общение, был-сплыл. Но у него в Киеве только деловые связи, медицинские, которые не менее опасны. Зина может и должна помочь ему удачно покинуть столицу. Придется, очевидно, открыться, но в чем и насколько? Не преувеличивает ли он опасность, полагая, что в связи с убийством Черноусовой за него возьмутся всерьез?

Решился все же, успокоенный дневным телефонным разговором с Зиной, позвонить в некотором роде крестному отцу в медицине. Умный, жизнерадостный старик, доктор меднаук. Главное по нынешним временам — хлебосольный, жена весьма мила, лет на пятнадцать его моложе. Коньячок, преферанс, кофе — и нет вечера.

Анатолий Михайлович оказался дома, узнав, потребовал:

— Ждем вас, Вячеслав. Никаких «нет», раз завтра возвращаетесь домой. Жена вот-вот вернется из института, никаких планов на вечер у нас нет. Ждем!

Вечер прошел точно по схеме Жукровского; ужин, беседа, преферанс. Раздражали развязанность и глупость сына профессора, здорового детины, подчеркнуто не жалующего симпатичную мачеху. Но Жукровский умел не замечать того, чего не следовало. И в первую очередь чужие семейные проблемы. Достаточно своих.

Уже темнело, хотя на часах полвосьмого. Что прикажете делать одинокому, бездомному мужчине в большом городе в восемь вечера и далее? Ресторан? Не то настроение, к тому же бездарно — завалиться вечером одному в ресторан. Прилипнет шушера. Такого бессмысленного, тоскливого вечера в его жизни не бывало.

Резко не нравилось собственное настроение, душевный скулеж. Прошел энергично несколько кварталов, вскочил в троллейбус. К дому, где жила Зина, приблизился со стороны двора. Где-то рядом должны быть гаражи, склад тары. Неужели опоздал? Время еще детское, гастрономы открыты. Да вот же они!

— Привет честной компании!

— Что надо? — отозвался тот, что помоложе, с испитым, мятым лицом.

— Дело есть.

— Ты кто, легавый?

— Разве похож?

— Не похож. И какое же дело? — заговорил маленький, сухонький человек неопределенного возраста, доставая из тарного ящика сначала пустой стакан, за ним бутылку-гранату «Аромат степу», опорожненную на две трети.

Жукровский кожей ощутил, что не готов к общению с этими то ли бомжами, то ли алкоголиками-хрониками, что и он явно раздражает их. На мгновение стало по-настоящему страшно: не ждет ли его самого, тоже отныне отверженного, схожая участь? Нет, еще не вечер. Ежели и пустили по его следу милицейскую свору — не равносильна ли такая погоня охоте с дворнягами? Побрешут — шума много, и только.

Если даже допустить, что его все же задержат — схватят, арестуют он даже в мыслях обходил подобный лексикон а произойти такое может только случайно, он способен защитить себя. Без труда докажет, что был в другом конце республики в день убийства старухи. И вообще никуда, ни от кого не скрывался, поехал достать деньги — после того, как старуха дважды по-крупному надула его и несчастных родителей: во-первых, ребят не приняли в институт, во-вторых, эта старая стерва прикарманила деньги. Детали можно отработать, еще не вечер — не вечер жизни. Заговорил спокойно, взвешенно:

— Дело у меня мужское, без ста грамм не разберемся. Я — командировочный, — и Жукровский выложил на тот же ящик красненькую.

— Как, учитель, проявим сочувствие? Хоть фраер мне сильно не нравится. Сбегать?

— Погоди, про дело еще узнаем.

— Может, примем сначала? Когда и выпить, как не в командировке? — пытался овладеть ситуацией Жукровский.

— Дело давай!

— Я почему выпить сначала хотел? Разговор у меня, можно сказать, личный, к первому встречному с ним не полезешь. Сам бы взял, только, не зная города, добрый час прохожу.

— Лады. Сбегай, Серый… Мужик, видно, человек. Со всяким бывает — выпить надо, а понять тебя некому.

— Так я пошел. Закусь какую взять? — вопрос был адресован Жукровскому.

— Возьми, пожалуй, — при мысли, что ему придется пить такую блевотину, как в опустевшей на его глазах бутылке — тот, что помоложе, отлил из нее в стакан, остаток влил в себя из бутылки, Жукровского передернуло. Он протянул алкашу — теперь, разглядев, сомнений относительно основного занятия этого молодого человека не оставалось — еще пятерку. Передать, подумал, в данной ситуации хуже, чем поскупиться. Алкаш исчез. Зоркий глаз врача лишь на мгновение задержался на человеке, неспешно устроившемся на деревянном ящике. Тоже алкоголик, бесспорно. Но речь, жесты… И эта кличка — Учитель. Тот же, усевшись, жестом пригласил Жукровского: садись, не стесняйся. Сел.

— Курите? — вынул из кармана куртки «Столичные», зажигалку.

— Стараюсь пореже, кашель по ночам донимает — стаж курильщика побольше трудового. Но давайте закурим.

Закурил. Помолчали. Наконец:

— О деле вашем можно потолковать сейчас.

— Собственно, ничего особого. Я в командировки часто сюда наезжаю — тянет. Здесь, рядом, женщина живет, землячка, давно у нас с ней. У нее всегда и останавливаюсь. Мужик — геолог, редко дома бывает. Утром сегодня прилетел, позвонил Зине. Жду, говорит, вечером. Промотался день по делам, после шести, как чувствовал, перезвонил ей. Мужской голос ответил. Муж? А я даже о гостинице не подумал. Черт с ним, переживу, где-то переночую. Есть и другое опасение. Зина в «Интуристе» работает, тряпки любит, как-то доллары у нее видел. Вдруг там никакой не муж: не должен был вернуться.

— Всякое бывает. А, может, сосед заглянул?

— Сосед за трубку телефонную не станет хвататься.

— И то верно. Вернется Серый — сходит в разведку. Хотя, по мне, свободных баб хватает.

— О коммунистической морали поговорим? — настроение Жукровского продолжало падать, зол был на себя: ничего лучшего не мог придумать — муж, любовница. Армянский анекдот. А этот старый гусь не очень-то клюет на его подкормку.

— Я, гражданин хороший, зарекся кого-либо поучать. Тридцать с лишним лет учил молодое поколение. Результат: в пятьдесят семь — инвалидность и сто рэ пенсии. Гуляй, Вася!

— Я сразу понял, с кем имею дело, иначе не заговорил бы.

— «Ты равен тому, кого понимаешь».

— Не понял.

— «Фауста» вспомнил — обстановка подходящая.

Кстати, о птичках. Юмор свидетельствует о здоровье — души и тела, ирония смятение души, предрасположенность к депрессии. И так далее…

— Вот и я! С подсобки брал, на закусь всего на двести грамм колбасы хватило, — Серый, явно довольный талантом добытчика, выставил на ящик «гранату» «Пшеничной», выложил скромную закуску. За знакомство пьем беленькую, правильно?

— Очень даже правильно, — Жукровский тоже оживился: как и все медики, он предпочитал чистый напиток, а расслабиться сейчас не мешало.

Выпили по одной. Серый, радуясь жизни и удачному вечеру, рассказывал примитивные байки, остальные помалкивали. Небо над ними казалось тяжелым, черным, ни луны, ни звезд. Учитель докурил сигарету до фильтра, наконец, сказал Серому, что надо помочь мужику, то бишь, Жукровскому. Серый возразил, но, уверовав, что иначе ему больше не поставят, шумно потопал на улицу. Ждали его довольно долго, молча. Жукровскому мерещилась засада: в квартире Зины, вокруг дома. В общем, он был в полушаге от истины.

Серый появился совсем с другой стороны, протрезвевший и выдал Жукровскому обойму отборного мужского словарного запаса. Учитель, однако, быстро погасил его злой пыл, налив из остатка полстакана — Жукровский посветил зажигалкой. Выпив, посланец-разведчик, обращаясь только к Учителю, объяснил:

— Он, падла, знаешь, куда меня послал? Ментам в руки. Позвонил, баба открыла, а из-за спины ее мент скакнул: кто я такой, документы, зачем пришел. Отбрехался, не забели, а то б я им рассказал, кто меня на амбразуру бросил.

— Откуда я мог знать?

— Лучше нам уйти, красиво разойтись. Пошли, командировочный.

Переночевал Жукровский в однокомнатной, запущенной квартире Учителя, на раскладушке. Спать почти не спал, но и тревогой большой не маялся. Счет прежний, в его пользу. И следующий ход — за ним.