Письма на тот свет, дедушке - Тулепберген Каипбергенов

Помнишь, Дедушка, как мы однажды на склоне песков Дузлаккум, что на окраине нашего аула, стали расчищать поляну для посева проса. И тогда ты, помню, смахнув пот со лба, долго смотрел в сторону песков Дузлаккум, а потом печально вздохнул.

— Что с тобой, Дедушка? — спросил я.

— Если поднимется сильный ветер, кто даст гарантию, что эти пески не засыплют нашу делянку с просом? — сказал ты.

— Дедушка, — улыбнулся я, — в последнее время ты почему-то стал пугаться всего. Я думаю, страна, победившая в такой трудной войне, не допустит, чтобы люди страдали от капризов природы.

Ты ничего не ответил мне и приступил к работе, продолжая рыхлить землю кетменем. Тебе тогда перевалило за семьдесят, но ты был еще сильным, и я вовсю старался не отставать от тебя... В это время, погоняя коня, к нам подскакал аульный почтальон. Спешившись, он прокричал: «Люди! К нам в аул приехали гипнотизеры. Не говорите потом, что не слышали», — и поскакал дальше. В те времена сельчане почему-то называли фокусников гипнотизерами. В этих созвучиях им, очевидно, слышалось одно и то же.

— Пойдем смотреть «гипнотизеров»? — засмеялся ты, обращаясь ко мне.

— Конечно, сходим, Дедушка, — обрадовался я.

— Тогда мы должны найти две засохшие коровьи лепешки.

— Зачем? — удивился я.

— Гипнотизеры обладают магической силой. Но знающие люди говорят, если смотреть на их действия через отверстие в помете, то можно рассмотреть все их секреты.

— А ты пробовал?.. — спросил я.

— Пока не было случая, — ответил ты. — Но сегодня обязательно посмотрим, сынок.

Я мигом побежал к пескам Дузлаккума и, найдя засохшие, широкие, как кетмень, коровьи лепешки, вернулся к Дедушке.

Вечером, когда мы пришли в битком набитый клуб, сторож, стоящий в дверях, заметив в наших руках коровий помет, закричал на весь зал:

— Эй, люди! Посмотрите на этого старика и на его внука-студента! Совсем потеряли совесть, принесли куски коровьего помета. Они же испортят воздух в клубе, не пускать их!

Сельчане повернулись к нам, понимающе заулыбались. А сторож, распалившись пуще прежнего, подошел вплотную к Дедушке, отобрал у него кизяк, затем — у меня и выбежал на улицу. Мы не сопротивлялись. Наше внимание было уже обращено на сцену, где «гипнотизер» старательно колдовал над чем-то. Всмотревшись, я увидел на столе с десяток яиц. Взмахнув палочкой, «гипнотизер» стал командовать: «Вперед!», «Направо!», «Налево!». Яйца, словно живые, двигались по его команде. Все страшно были удивлены.

«Сколько всего яиц?» — спросил я соседа, стоявшего рядом. «Шестнадцать», — ответил он. Тогда ты, Дедушка, прошептал: «Шестнадцать яиц — значит, как шестнадцать республик!»[14]. В тот же миг кто-то стоящий неподалеку, как сумасшедший, вырвался на сцену и завопил во всю глотку:

— Люди! Вы слышали этого потерявшего ум старика? Он считает нас дураками. Шестнадцать яиц он сравнил с шестнадцатью союзными республиками СССР. Все знают, что яйца варят и едят. Старик хочет сказать, что советское правительство тоже варит нас и ест!.. Он еще долго что-то разглагольствовал. Наконец, «гипнотизер» не выдержал и стал собирать свои вещи. Сидящие в зале люди стали потихоньку подниматься с мест и безмолвно выходить на улицу. Какой-то незнакомый человек в галифе и кителе задержал нас обоих у выхода. Отведя в сторонку, он строго спросил:

— Ну, старик, признаешь свою ошибку или нет?

— Какую? — удивился ты тогда.

— Ты же только что говорил об этом! Люди не захотели находиться рядом с таким коварным человеком, как ты, и покидают зал... Ты отрицаешь это? Вижу, тебе могила ближе жизни... Ну, ничего... За тебя завтра же ответит твой внук... Его выгонят из института! — выпалил незнакомец.

— Прости, милый человек, ошибся! — сдался ты. И сразу как-то сник.

В тот вечер, возвратившись из клуба, ты слег... Я тогда понял, насколько виноват, но ничего не смог сказать. А мое молчание тебя обрадовало... Но ты после этого случая долго еще пролежал в постели. Каждый раз, когда я приезжал после занятий в институте, ты интересовался: «Как учеба у тебя, сынок? Все в порядке?» — и, убедившись, что я продолжаю учиться в институте, ты добавлял: «Сынок, с плохим человеком нельзя вести себя плохо. Тот раз, не вмешиваясь в разговор, ты поступил очень умно», — и, прижав мои руки к своим губам, целовал их. Однако мне в том году все же пришлось оставить институт, всплыли болезни, и я взял академический отпуск на год. Но я до сих пор не могу простить себя за то, что ты тогда заболел.

Иногда в минуты грусти вместе с внуками я хочу съездить на место, где ты последний раз с кетменем в руках рыхлил землю и сеял просо. Но никак не могу собрать их вместе. А то поле давно уже покрыто песками Дузлаккума. Вокруг свистят ветры. Несут горькую пыль с барханов. До сих пор я чувствую себя виновным, что в свое время не перенял твой богатый дехканский опыт. Сеять просо, ухаживать за садом, пасти скот...

После того, как ты покинул этот мир, Дедушка, вскоре, весной 1953 года, умер Иосиф Виссарионович Сталин.

Не знаю, если бы ты был жив, плакал бы, как все, или радовался... Для своего первого внука ты всегда казался добрым, но окружающие знали тебя как замкнутого человека, иногда сурового, словно Аральское море в шторм.

«Умер Сталин!» — эта печальная весть отозвалась в сердцах всех тревогой и неуверенностью. Казалось, всемогущий Аллах вновь разгневался на человечество и торопится ниспослать на него очередную катастрофу, еще более страшную, чем Большая вода или нашествие песков. И предпринял ее Всемогущий со смерти Сталина, лишив народы мира его «вождя»... В души людей вселился страх. И люди нашего аула искренне рыдали во весь голос. На всю страну был объявлен траур.

Эти траурные дни для моих односельчан и школьных учителей явились особенными днями. По-прежнему всех волновал вопрос: будет ли продолжено строительство Главного Туркменского канала или его приостановят? Каждый старался поделиться мыслями, накопившимися в душе.

— Строительство могут прекратить, — сомневались одни.

— Тогда воды Амударьи полностью потекут в Аральское море, — говорили одобрительно другие.

— Вы ошибаетесь! — возражали третьи. — На строительство Главного Туркменского канала выделены огромные средства. Началось строительство города Тахиаташа. Дело, начатое партией, будет доведено до конца.

— Конечно, — поддержали их четвертые. — Главный Туркменский канал — это канал дружбы!

— Как бы канал дружбы не обернулся каналом вражды... — перешептывались скептики.

— У Аллаха нет лишнего счастья, а наше счастье таких бедняков, как мы, хотят отдать туркменам! сердились непримиримые. Да, да, были и такие...

Из монолога больного. Сколько в жизни человека должно быть радостей и печали, чтобы он почувствовал себя полностью счастливым? На этот вопрос не только я, но и мои предки вряд ли могли бы ответить. А ты можешь ответить на этот вопрос? Даже если скажешь «да», я не поверю. Чья судьба сольется с судьбой своего народа, для такого человека и его несчастье окажется счастьем!

Наши реки и море принадлежат всему народу, поэтому всякий разговор о них я понимаю как разговор обо мне. Я один из тех, кто во времена Сталина, когда услышал весть о строительстве Главного Туркменского канала, молча заплакал от обиды за себя, за свой народ. А когда Хрущев отменил это строительство, я от радости захлопал. Но вскоре объявили решение партии и правительства о строительстве Каракумского канала. И тут уж я не выдержал — перед всеми соседями зарыдал навзрыд. В тот же день я устроил поминки в честь Сталина, запоздало поняв его мудрость... Нет, нет, не подумайте предвзято, не это главное в моем рассказе... Я хотел сказать о другом. Недавно прочитал ряд статей, посвященных Аралу, а вчера, посмотрев передачу Нукусского телевидения, у меня чуть не остановилось сердце. Отчего бы, спросите вы? Вот-вот... Из-за разговоров безмозглых. Передачу-то я начал смотреть как «Дискуссию об Арале», а на самом деле разговор пошел не о гибнущем море, а о том, кто первым среди каракалпаков поднял вопрос об Арале. О, как они рьяно спорили! Я даже от возмущения схватился за голову. Один утверждал, что он первым поднял голос в защиту Арала, другой — что он, а третий доказывал, что он... Разве сейчас главный вопрос в том, чтобы определить, кто первый вынес на обсуждение этот важный вопрос? Вот безмозглые! Что можно сказать таким соотечественникам-землякам? Им не Арал нужен, а личная слава... Пусть хоть сиюминутная, но слава. Такие люди были всегда и везде. Пусть сгинут, проклятые! А тем, кто делом желает воскресения Арала, я желаю долгих лет жизни.

Дедушка, если можешь, передай мой привет мудрецу Франсуа де Ларошфуко. Когда-то он сказал: «Человек, понимающий, какое несчастье могло бы обрушиться на него, тем самым уже до некоторой степени счастлив». Ну а мы же, когда умер Сталин, а его сменил Хрущев, целых три года еще жили в тревоге, не представляя, что нас ожидает завтра. Для нас было важным не сам приход Хрущева к власти, а нечто большее: в какой степени принесет людям счастье остановка или продолжение строительства Главного Туркменского канала в Тахиаташе? Ты сам тогда мне объяснил, что для понятия счастья нет никакого определения, но очень трудно оценить что-либо правильно без сравнения его с чем-нибудь другим. Тот же Ларошфуко говорил: «Все любят разгадывать других, но никто не любит быть разгаданным». Однако и Никита Хрущев, заменивший Сталина, три года не высказывал открыто свои мысли, а в 1956 году вдруг резко изменился. Он обвинил «в пух и прах» Сталина во всех его прижизненных злодеяниях, неизвестных доселе большинству народа. А тело его, установленное в Мавзолее, было вынесено. В эти беспокойные годы, как ни странно, для жителей, населяющих побережье Арала, наступили радостные дни — строительство Главного Туркменского канала было приостановлено! Грандиозное строительство было оценено новым руководством страны как «бездумная прихоть Сталина». Люди между собой говорили, что теперь-то «воды Амударьи потекут куда следует». Арал, как и прежде, будет полным и рыбным! Но радость их оказалась преждевременной. Через некоторое время опять все переменилось. Главный Туркменский канал, но уже под другим названием — Каракумский — решено было прокладывать не напротив Нукуса, как было задумано по проекту, а значительно выше по верхнему течению Амударьи. И это решение партии и правительства явилось окончательным. Новость, конечно, была радостной для тех, кто жил в зоне будущей трассы канала и в близлежащих окрестностях, но для жителей нижнего течения реки она оказалась в тысячу раз печальнее, чем само проведение Главного Туркменского канала.