Письма на тот свет, дедушке - Тулепберген Каипбергенов

С начала весны, когда со стороны моря дует сильный ветер, поднимаются песчаные бури. Смешанные с солью, они обрушиваются на наш город. В такие дни я часто вспоминаю наш аул Шортанбай, где мы когда-то жили с тобой.

С одной стороны к аулу впритык подступали пески... Картинки юных лет как сейчас стоят перед глазами: с западной стороны аула протекает бурная и своенравная речка Шортанбай (отсюда и название нашего аула — Шортанбай). На северо-востоке от аула простирались пески Дузлаккум (Соленые пески). В летние изнуряющие дни, когда мы, искупавшись в Шортанбае, возвращались домой, в песках Дузлаккума обычно собирали дикий чеснок. Тогда его было много. Плескаясь в желанной прохладе, мы даже не могли представить себе, что когда-то воды нашей речки могут иссякнуть, испариться. Но пролетели годы, и я увидел своими глазами, как ушла вода Шортанбая. Даже в кошмарном сне я не мог бы поверить, что из его высохшего русла станут вздыматься песчаные вихри. Собирая дикий чеснок, мы не могли представить, что пески Дузлаккума постепенно накроют посевные площади вокруг аула. А сегодня все по-другому. Сплошные барханы поглотили, словно злой див, наш аул. Вот сейчас я и думаю, не явились ли пески Дузлаккума предупреждением всемогущего Аллаха, чтобы жители не допустили грядущего бедствия. Такие «предупреждающие» пески возникали во всех аулах Каракалпакстана. Особенно это было заметно в северных районах — Караузякском, Тахтакупырском, вплоть до гор Борши-тау. Там тоже встречались непрерывные цепочки сыпучих барханов. Кто бы мог подумать, что Арал в один прекрасный день испарится и он как бы естественно соединится с Кызылкумами?

Два бархана песков площадью примерно в шестнадцать гектаров, подступавших когда-то к самому дому нашего соседа аксакала Жаксымурата-ата, оказывается, уже были «предупреждением» всемогущего Аллаха. Но мы тогда не понимали этого. Неподалеку от барханов находилась наша аульная средняя школа. Хоть бы один из учителей этой школы рассказал своим ученикам о тех двух барханах, предупредил об их будущем коварстве... Нет же, промолчали...

В те «атеистические» годы верить легендам означало признать самого Аллаха. А это было опасно — в школе, на работе. Могли вызвать в учительскую, к начальству. Сделать соответствующие выводы. Сейчас мне даже становится страшно: неужели те радости, возвышавшие когда-то нас, были искусственными? Нет, нет... Совсем не так. Просто люди в те времена ленились искать наиболее удобные пути выражения своей правды. Конечно, немного грустно, что и тогда приходилось жить среди лентяев, порой равнодушных и безразличных ко всему людей. Помню ты, Дедушка, не стеснялся за свою жизнь. Ты прожил так, как мог, честно и достойно...

Да, никто тогда не мог подумать, что окружающие нас пески принесут столько беды. ...Шел второй год Великой Отечественной войны. Летом 1942 года Амударья вышла из своих берегов и затопила наш аул. Сельчане, собрав весь скот, погнали его на вершины песчаных барханов. Переждали там наводнение. Тогда дети и старики думали, что это пришла помощь Аллаха, который догадался наконец-то приблизить к ним желанную воду. Но она оказалась губительной. Поэтому я спросил:

— Дедушка, неужели это потоп, о котором ты мне рассказывал?

— Нет, это еще не потоп, а лишь гнев Аллаха. В последнее время мы начисто стали забывать его, — ответил ты печально.

Прошлую войну только грамотные люди называли войной между СССР и Германией. На самом деле на устах простых людей были два имени: «Гитлер — Сталин!», «Сталин — Гитлер!». Тогда казалось, немцы воюют, чтобы защитить Гитлера, а мы — Сталина. Немецкое слово «Хайль Гитлер!» и русское «За Сталина!» понимали все. А в аулах было голодно и холодно. Но несмотря на все трудности, в те дни, если чей-либо дом миновало извещение о смерти — «черная бумага», то это воспринималось как праздник. Редкими были и дни, когда вместо погибших на фронте бойцов не забирались бы из аула новобранцы. Памятное наводнение 1942 года прибавило к нашим бедам еще одну... Это несчастье явилось не менее печальным, чем то, которое послал Аллах на Землю, когда, погрузив людей и скот в ковчег Нуу, наслал Большую воду и затопил мир. Одно лишь оставалось радостным для нас: это песчаные барханы, возвышавшиеся посреди аула. Они и спасли сельчан, когда мы пережидали стихию на их вершинах.

С прорвавшейся дамбой на Амударье «боролись» одни старики и подростки, совсем еще мальчишки. Но мы победили. Среди них был и ты, Дедушка, и тринадцатилетний внук, то есть я. Чтобы перекрыть дамбу, нам пришлось почти месяц работать по грудь в воде, рубить и таскать молодые заросли турангила, доставлять землю. Так мы вносили свой посильный вклад в победу над разбушевавшейся стихией:

Закончив работы на реке, мы вернулись в аул. Однажды в обед поднялся небольшой ветер, и котел с кипящей похлебкой из джугары[13], на котором не было крышки (крышка потерялась во время наводнения), засыпался наполовину песком. Когда сели обедать, во рту у нас заскрипел песок... Однако вылить похлебку мы не могли, ибо другой еды не было!

— Если песок затвердеет и превратится в камень, мы-то старики — с нами ничего не случится, а вот что с нашими внуками будет?.. Организм у них слабый... — вздохнул грустно ты, Дедушка.

— Брось, старый, может, пронесет. Мы люди привычные, не зря живем среди песков, — попыталась успокоить его бабушка.

Многих семей коснулось это наводнение.... Но долго еще продолжались «черные» дни, когда люди захлебывались от горя и слез за погибших на фронте отцов, сынов, братьев, любимых...

— Сынок, ты уже почти взрослый, — сказал ты как-то. — Мне хочется поговорить с тобой по душам. Ты знаешь, в нашем крае почти не осталось мечетей и медресе. Глиняные стены разобрали и использовали в качестве удобрений на хлопковых полях. Живые перестали совершать ритуалы над мертвыми. Кладбища остаются без присмотра. Они разрушаются и превращаются в посевные площади... А ведь еще вчера мертвые считали себя одной из опор этого светлого мира...

Я помню, когда ты с волнением делился со мной накопившейся болью, все это время около нас была бабушка. Но она не проронила ни слова, только из поблекших глаз ее текли слезы. В нашей семье бабушка считалась особо религиозной... Я понимал ее святые слезы... Но понял и то, может быть, впервые в жизни, что ты, Дедушка, являешься мужественным человеком, который может держать сокровенные переживания при себе, какие бы перемены ни происходили в стране... Ты можешь все вытерпеть...

Одним из достойных твоих качеств является и то, что ты никогда не забываешь о сказанном мне. И если я что-либо недопонимаю, ты стараешься объяснить, доказать на жизненном примере, окончательно убедить... После того памятного разговора ты забрал меня с собой к родственникам, проживавшим на другом берегу Амударьи. Цель поездки — попросить у них немного зерна. Они, по сравнению с нашим районом, жили более сытно. Заодно ты Исполнил и свое давнее пожелание; хотя там и не действовали тоже мечети, ты сумел показать мне, как по пятницам старики тайно, но все же собираются вместе и совершают намаз. Посвятил меня в таинство оказания последних почестей мертвым. Показал мне, что уважение к усопшим еще существует и что его до последнего места обитания несут на плечах...

Тогда-то в моей душе проснулась вера в твои многие предсказания. После наводнения многие жители наших аулов покинули насиженные места и перебрались на новые... Других изменений не произошло. Никто и не думал смиряться перед Богом. Жизнь становилась суровее. Люди продолжали удаляться от своих тысячелетних традиций, обычаев... Великая Амударья по-прежнему катила свои мутные воды. Аральское море по добыче рыбы восславляло Каракалпакстан. Расположенный на полуострове город Муйнак не только кормил свой голодный народ, но и посылал на фронт тонны рыбы. Кроме того, Каракалпакстан для многих стал новой родиной: сосланным на поселение в наши края военнопленным, изгнанным с родных мест калмыкам. Арал в те годы нес роль как бы большого котла, из которого черпали еду тысячи и тысячи голодных людей.

В нашем народе говорят: свой сын — еще не сын, сын твоего сына является твоим истинным сыном. Эту мудрость я начал понимать теперь, когда сам стал дедом. То ли оглядываясь на свое детство, то ли на пережитое. То ли еще на что-то, к старости у человека постепенно начинает меняться характер. Он нисходит в своих лучших помыслах до понимания первых забот, радостей и огорчений своего внука и начинает разговаривать с ним «его» языком. Язык детей безвинный. Но тем не менее один знакомый старик как-то в откровенной беседе признался: «Если бы я теперь снова превратился в ребенка, то непременно был бы хитрым ребенком». Конечно же, по сравнению с внуком, ты во всех смыслах мудрее и опытнее его... И все, что не смог в свое время рассказать своему сыну, оказывается, находишь возможность поделиться с внуком...