Письма на тот свет, дедушке - Тулепберген Каипбергенов

По историческим источникам, в VII веке на северо-западе Средней Азии жило 25 миллионов населения. Для существования такого количества людей воды Амударьи, протекающей через Туямуюнскую горловину, тогда хватало всем. Сегодня это узкое место расширено, построена плотина, и несмотря на то что нынче там проживает около 4 миллионов человек, воды все равно не хватает... Поэтому считать, что вся вода уходит на полив хлопчатника, риса и других культур, было бы односторонней оценкой. Такие расчеты не вызывают доверия. Воды Амударьи исчезают где-то в среднем ее течении. В тех местах нет поливного земледелия, река протекает по безлюдным степям. Однако здесь необходимо учесть, что Амударья на этом протяжении течет мимо самого большого газоносного региона Средней Азии. Из этого региона в последние годы получено два-два с половиной триллиона кубометров газа. Подземные пласты, естественно, образуют пустоты. В последние годы там произошли сильные землетрясения. Газлинское и Бухарское — принесли огромные разрушения. Учитывая эти факты, возникает невольная мысль: а не уходит ли вода Амударьи в эти пустоты? Такая фильтрация, не проникая слишком глубоко, на 50-100 метров, не ведет ли по старым руслам некогда капризной реки к утечке вод в Каспийское море? К тому же уровень Каспийского моря значительно ниже Амударьи.

Если перефразировать слова классика бельгийской литературы Шарля де Костера, вложенные в уста одного из героев, то «горечь Арала горит в моем сердце ярким огнем». Я бы добавил, что не только в моем, а у всех людей, проживающих на берегах Арала. Нынче навряд ли найдется человек, который бы не печалился, вспоминая Арал, как своего покойного отца, а Амударью и Сырдарью — как своих покойных матерей. И нет, наверное, людей, которым бы они не снились. Я вот тоже не помню такой ночи, чтобы не проснулся в тревоге за свой край, за свое море...

Дедушка, я хорошо помню тот 1942 год, когда северное побережье Амударьи затопило водой, и как, чтобы ликвидировать прорыв дамбы, мы целыми сутками находились по грудь в воде. Рубили молодые побеги турангила, а вечером, еле волоча ноги, поднимались на саму дамбу, где мы устраивали ночлег, но спать нам ночью все равно толком не приходилось. Мы то и дело при свете факелов отгоняли от себя многочисленных змей, ящериц, скорпионов... Но тем не менее ты тогда ни разу не сказал плохого слова в адрес буйной реки — нашей матери Амударьи.

— Дети мои, — напоминал ты, — Амударья должна быть полноводной, и это хорошо. Она наша кормилица-мать. Мы не поняли ее своенравного характера, и она обиделась на нас. Надо знать, что мать хотя и замахивается, но бьет небольно. Осенью на затопленных площадях мы засеем много пшеницы, и рыбы будет вдоволь... И для нас, и для фронта... Пусть живет вечно кормилица-мать — Амударья и кормилец-отец — Арал...

Эти слова мы, подростки, не раз слышали от тебя в те темные и бессонные ночи.

Они и сейчас снятся мне, отчего я просыпаюсь и думаю: «Эх, молодежь, молодежь!.. Не внимали мы мудрым заветам своих дедов, отсюда и наши ошибки...»

Из монолога больного. Когда я сравниваю события последних лет с теми, что происходили 20 лет назад, ко мне опять приходят грустные мысли. И мне хочется повторить действия Мурат-шейха*. Помнишь о нем легенду? Мурат-шейх все сделал для того, чтобы его народу жилось хорошо, чтобы его любили все окружающие народы. Но, увы, к несчастью, у каракалпаков не оказалось сплоченного единства. Когда враждующие соседние ханские войска напали на священную землю их отцов, каракалпаки были легко разорены и изгнаны со своих обжитых мест. И все потому, что роды и племена жили между собой враждебно. Каждый бий, каждый предводитель племени думал только о своем роде, о своем племени, о личном благе... И не напрасно Мурату-шейху эти бии и предводители казались людьми гнилыми, испорченными. Тогда он сказал им: «Соплеменники! Я все сделал для того, чтобы вы жили в достатке и дружбе. Но вы не послушались меня из-за корыстных целей. И теперь я не хочу взирать на этот испорченный мир...» Произнеся эти последние слова, Мурат-шейх выколол себе глаза и бросился в старый колодец.

Знаешь, а я верю в эту легенду. Сам не хочу видеть, как мучаются в больнице люди... Ныне и окружающий мир испорчен, а еще больше наши лидеры всех мастей. Я не хочу видеть их, не хочу вместе с ними жить под одним небом. Когда смотрю телевизор, где каждый день кого-то убивают, а нас, каракалпакстанцев, травят химикатами, которые мы пьем вместе с водой, пьем добровольно. С неиссякаемой жаждой. Значит, это кому-то нужно...

Не знаю... Знаю одно: скоро и мне смерть. Вот только как поступить мне: сделать это добровольно или немного еще подождать?..

Дедушка, когда ты однажды тяжело заболел, я сидел возле тебя, поглаживая твои жилистые тонкие руки, и по своей молодости не знал, как и какими словами утешить тебя. Но ты почувствовал это и без слов. Тихонько освободив свои руки, начал сам поглаживать мои, приговаривая:

— Сынок, я понял, что ты хочешь сказать... Только не надо меня утешать. Уход в иной мир для меня будет счастьем. Ведь я уйду к своим друзьям-одногодкам, которые ушли раньше меня, к тем, с кем делился сокровенным. Я встречусь там с твоей бабушкой. Ты, должно быть, заметил, что и будучи здоровым, я не часто отлучался из дома. А куда отлучаться? Все мои ровесники давным-давно ушли. Если бы люди продолжали жить бесконечно, то этот мир потерял бы свой интерес. Человек — человеку, поколение — поколению должны уступать место. Жизнь этим и прекрасна! Пусть наша река всегда будет полноводной, Арал же, как солнце на земле, пусть сияет полными берегами... Радует потомков, новые поколения... Пусть всемогущий Аллах дарует всем долгую жизнь. Аминь!

Как можно понять сегодня умирающую нашу кормилицу-мать — Амударью, отца-кормильца — Арал? Куда они спешат, в какое пространство? За кем? Ты, уходя в иной мир, думал прежде всего о своих потомках, хотел, чтобы было больше добрых дел на этом свете. Ты не думал никогда кому-либо мстить. На последнем дыхании ты называл имена только своих друзей, но о врагах — ни-ни... По тому, как не называют своих врагов ни Амударья, ни Арал, — эти создания Аллаха похожи на тебя. Но в таком случае кому они хотят оставить свое место? Сыпучим барханам? Кладбищам?!

— Сынок, старайся сохранить в памяти побольше друзей, а враги — сами придут к тебе и назовут свои имена, — вздохнул ты, закрывая глаза.

А как же — Арал? Он, в безмолвной агонии, мстя людям, поднимает с обнажившегося дна тучи пыли, соли и химикатов и рассыпает свой яд над малыми и большими населенными пунктами, полями, пастбищами...

Однажды я направился к Аралу, чтобы попытаться узнать, как предотвратить его гнев... И можно ли это сделать? Я пошел по песчаному дну далеко-далеко. И мне не верилось, что здесь когда-то широко и вольготно плескалось голубое море. Я остановился, задумался. И тут обиженный Арал вдруг рассвирепел. Поднял вокруг меня пыльную бурю. Я оказался один среди смерча и песка. Глаза мои ничего не видели. В один миг мою одежду, лицо и губы покрыла густая белесая пыль, она проникала в легкие, скрежетала на зубах. Так море не хотело мириться с людским равнодушием.

Из научных источников. Со дна Арала ежегодно поднимается около 130 миллионов тонн соленой пыли. Если погрузить эту соль в вагоны, то потребовался бы железнодорожный состав длиной в 20 тысяч километров. За последние годы с обнажившегося дна моря поднялось более 1,5 миллиарда тонн солей. Эти солевые осадки способствуют ускорению изменения природы Приаралья, особенно его южного побережья.

...Когда мы учились в школе, на уроке географии нам объясняли, что Аральское море является озером. Но мы жили на его берегу и видели огромные белопенные волны, похожие на юрты, и поэтому упрямо утверждали, что Арал — не озеро, а море. И в самом деле мы были правы. Индиговая гладь воды сливалась с горизонтом. А когда море волновалось, поднимались высокие волны и скрывали собой дома, стоящие на берегу, пугая нас, мальчишек. Мы любили наблюдать, как по-своему озорно и весело резвились на широких голубых просторах крикливые чайки. Мы провожали уходящих в море рыбаков и встречали их, когда они возвращались с богатым уловом. Помогали им разгружать лодки, освобождали запутавшихся в сетях крупных серебристых рыбин — усачей, сазанов, лещей...

И вот этого моря нет. А я стою на его дне среди песчаных холмов, в пыльной буре и скорблю всей душой. Под ногами скрипучий песок. Разницы этих песков с береговым нет. Они такие же соленые, как воды некогда живого моря. Соль исчезнувшего моря осела на дне. На мои глаза наворачиваются слезы. Вынимаю из кармана платок и вытираю им лицо. Белоснежный, как молоко, платок тут же становится грязно-бурым лоскутом...

Перед моими глазами стоят волнистые песчаные барханы... А еще дальше виднеются иссохшие под нещадными лучами солнца баржи, мотофелюги, маленькие лодки... Они напоминают мертвецов, лежащих на окраине кладбища в ожидании похорон. Где-то далеко-далеко, за сдвоенными барханами, озорными стеклышками сверкает синее-пресинее море. То есть даже не море, а его осколки.