Чучельник - Мила Менка

– Но зачем старухе подставлять свою приемную дочь?

Я все еще надеялся, что Шульц лжет. Однако по всему выходило, что он был из тех людей, которые большую часть вины сваливают на подельников, выставляя при этом себя жертвой чужой злой воли.

Поэтому, не задумываясь, он ответил:

– Старуха ненавидит барона С. Уж не знаю, за что… Люди поговаривают, что ее покойный муж работал на барона, и деньги, которые он получил за работу, сделали его невменяемым. Из-за них Эльза Шнайдер родила мертвого ребенка. Но это всего лишь слухи. Однако то, что она задумала уничтожить барона, – правда.

– И ей, похоже, удалось! – воскликнул Йоган.

– Старая ведьма с самого начала знала, что он не будет откупаться за то, чего не совершал. Я вынужден скрываться, а барон остался один. Хозяйство его расстроено, и если он не продаст С и не уедет, его ждет голодная и позорная смерть… – Шульц умолк.

– Так барон отказался платить?

– Да! Сказал, что если не уйду – застрелит.

– Но у Анхен ребенок! Сын! Это ваш сын, Фридрих! – В душе моей поднималась волна ярости…

– Я… я не знаю. По срокам выходит… но обычно женщины, потерявшие честь таким образом, становятся всеобщим достоянием: Анхен могла утешиться в объятиях другого…

Моя рука сжалась в кулак и с быстротой молнии сломала Шульцу нос.

– Ты недостоин ее, это правда! И твоему ребенку лучше вовсе не знать отца, чем такого, как ты… Пошел вон, гнида!

Шульц запрокинул голову, пытаясь остановить кровь.

– Зачем вы так? Человек раскаивается, неужто не видно? – упрекнул меня монах, не упустивший ни единого слова в нашем разговоре, но не уловивший суть.

– Нет. Я вижу, что он боится ответственности за свои ошибки, причем страх его намного сильнее любви к несчастной девушке и собственному ребенку. Его родители безутешны, думая, что он стал жертвой барона! Трус! Трус и мерзавец! – Я не испытывал ничего, кроме брезгливости.

Шульц опять полез под стол и достал оттуда ружье. Сначала я надеялся, что он захочет опровергнуть мои слова, но он вытер ладонью кровь, все еще стекавшую по взлохмаченной бороде, накинул ружье на плечо и, сгорбившись, вышел. Брут побрел за ним. Хлопнула дверь. Мы с Йоганом стали располагаться на ночлег.

Я долго не мог уснуть. Передо мной стояло лицо фрау Шнайдер. Я был поражен до глубины души. Стало понятно, почему она так боялась нашей встречи с бароном!

Мы вышли на рассвете и через пару часов были в Т. Здесь наши с Йоганом пути расходились. Я от души поблагодарил монаха и обнял его. Брат Йоган перекрестил меня и засеменил к мосту, чтобы перебраться на другую сторону реки к монастырю, где его ждал горячий обед и всяческое содействие его миссии. Я же отправился на рынок – мне предстояло купить лошадь вместо той, чьи кости остались гнить у замка С.

Спустя год, под Рождество, я получил письмо из прусского городка, написанное крупным корявым почерком, со множеством грамматических ошибок.

Дорогой герр Алекс!

С тех пор, как Вы уехали, многое изменилось. Представляете, вернулся Фридрих, которого все мы считали давно погибшим. Он рассказал мне всю правду – и о вашей с ним встрече в Хексте тоже. Я простила его, ведь им двигало лишь желание ускорить нашу свадьбу. К тому же он отец моего ребенка.

После того как я все узнала, оставаться в доме фрау Шнайдер было невыносимо, и при первой же возможности мы переехали подальше от кривотолков.

Вчера я получила письмо от родителей Фридриха: они пишут, что после нашего отъезда Эльза Шнайдер закрылась в своем доме и никого не пускала. Лишь через неделю люди смогли попасть внутрь: там, в окружении чучел, сидела мертвая Эльза. Бог свидетель, мне жаль ее – она была так одинока.

Месяц назад у нас родился еще один мальчик, мы назвали его Алексом, в Вашу честь. Да хранит Вас Господь!

Анхен Шульц

Я бросил письмо в камин. Также я сжег все свои записи и топографические карты, что мы с Ильей копировали, собираясь охотиться в С.

…Лишь украденные у барона очки я так и не смог выбросить – уж больно они мне понравились, господа!

Охотничий клуб

I. Легенда о Лариссе

Прошло два года, как я уединился в фамильной усадьбе в Стрешневке. Родительница моя, добрейшая Агафья Ниловна, никак не могла поверить в то, что годом раньше скончался мой батюшка. «А что это, Леонид Прокофьич к нам не идут, кофий-то, поди, уже холодный!» – бросала она на меня беспомощный взгляд. Я доставал из шкапа горелку, которая верой и правдой служила мне в химических опытах, и, в который раз, подогревал кофейник на огне. Поначалу я деликатно напоминал ей о том, что папенька умер, но она словно не слышала, вернее, не хотела слышать правду, и я, в конце концов, смирился. Через какое-то время она уходила в себя, осознавая, что Леонид Прокофьевич никогда не выйдет к нам.

В тот день матушка оделась во все новое, была оживлена и много улыбалась за завтраком. Я был удивлен, что она не справилась, как обычно, об отце. Лишь когда завтрак был окончен, и лакей принялся собирать со стола, она заговорщицки прошептала:

– Батюшка-то наш, Леонид Прокофьич, сейчас утром у меня были: «Собирайся, говорит, Агаша, в дорогу, заеду за тобой непременно». Уж я и вещи собрала, – она кивнула на стоящий подле стены сундук, накрытый дорожным плащом, потому и не замеченный мной раньше.

– Матушка, что это Вы такое говорите? – нехорошее предчувствие кольнуло меня. – разве можно? Дороги размыты, какое теперь может быть путешествие?

– Отец твой запросто так говорить не будет. Дальние края обещался показать, и то мне радостно: что я видела-то в своей жизни, где бывала? А за ним не боюсь ничего! – она достала платок и промокнула глаза. – Нехорошо только вот что-то… пойду, полежу немного перед дорогой. Леонид Прокофьич прибудут, сразу ко мне его проси, ладно, Алеша?

Стоит ли говорить, что тем же днем матушки моей не стало…

На третий день после её смерти, в день похорон, кончился дождь и выглянуло холодное солнце. Наблюдая, как кладбищенский пейзаж светлеет на глазах, я думал о том, что мои родители, быть может, действительно отправились в путешествие вместе, и мысль эта стала для меня утешением.

Ничто теперь не держало меня в отчем доме: ни жены, ни детей у меня, к великому огорчению моих бедных стариков, не было. Однако, я не спешил покидать усадьбу, тем паче продавать – эти стены помнили меня мальчишкой. Я решил пожить немного среди воспоминаний о далеком детстве, оказав тем самым дань уважения родителям. К тому же, я давно мечтал написать книгу о своих похождениях, особенно об одном из них – лишившем меня глаза.

Вечером следующего дня я собрал всех слуг в гостиной, и, поблагодарив за службу, предложил остаться только двоим: кухарке Марфе и её мужу Федору, который мог делать любую работу по дому. Справедливо рассудив, что для нужд моих и на содержание усадьбы много народу не требуется, я рассчитался с остальными и отпустил по домам.

К моему удивлению, седой как лунь слуга, служивший у моих родителей с незапамятных времен, так и остался стоять посреди комнаты. Я подошел к нему ближе и заметил, что глаза старика мокры, а подбородок дрожит.

– Что с тобой, Фрол? Стряслось чего? – я признаться не думал, что у него были причины горевать, тем более что в матушкином завещании он был помянут, и нищая старость ему никоим образом не угрожала.

– Нет, что Вы, что Вы, благодетель Алексей Леонидыч! Это я, старый дурак, расчувствовался совсем, никак не думал, что придется мне пережить моих хозяев – ваших достопочтимых родителей! – достав огромный платок в клетку, старый слуга шумно высморкался, после чего, воззрившись на меня, продолжал:

– Дозвольте мне служить Вашей фамилии и впредь. Весь смысл жизни моей…

Он не успел договорить, как голос его задрожал, и снова выступили слезы на глазах. Я был тронут такой преданностью и заверил старика, что оставлю за ним место. В Англии, к примеру, в моде дворецкие. Так чем я хуже английского дворянина?!

Минул месяц. Я сидел в кабинете и просматривал бумаги отца. К чести его, все они были в полнейшем порядке, все рассортированы и разложены в алфавитном и хронологическом соответствии. Мне оставалось только вникнуть в суть некоторых из них. Разбирая векселя земского банка, я обратил внимание на один документ, который не имел отношения к ценным бумагам означенного учреждения: никогда прежде не видел я подобных манускриптов. Почерк был мне незнаком, я едва смог разобрать эти каракули. А писано было вот что:

«Граф Леонид Прокофьевич Опалинский-Стрешнев, обязуется не позднее последнего дня последнего осеннего месяца присутствовать на собрании охотничьего клуба, являясь его почетным членом. Причина, оправдывающая его отсутствие, может быть только одна – смерть».