Чучельник - Мила Менка

Подойдя к противоположной стене я стал ощупывать ее. Безуспешно! Скоро потухнет факел, и…

Я задумался. Намерения Амалии явно не из лучших – улыбнись она мне, я бы сам помог ей выбраться. Разве не это было моей первоначальной целью? А что если отпустить ее и заставить вывести меня отсюда, а заодно узнать о том, что здесь, в конце концов, происходит?

Рассуждая таким образом, я принял решение. Достав из заплечного мешка кинжал, я спрятал его за голенище и шагнул к ящику.

– Я бы не стал этого делать, – послышался за спиной голос, показавшийся мне знакомым.

Я обернулся, и последний всполох пламени осветил грустную насмешку на лице барона С*. Факел погас.

…От неожиданности я потерял дар речи. Барон невесть каким образом открыл дверь (впоследствии я частенько ломал голову, как ему это удавалось, и, наконец, догадался, что это была приставная магнитная ручка), и мы оказались на пятачке. За одной из портьер оказалась стена-перевертыш, декорированная известняком, как и все прочие, и, пройдя сквозь нее, мы оказались в весьма уютном помещении с мебелью в стиле ампир.

Комната была освещена стеклянными колбами, внутри которых находилась субстанция, вроде той, в которую была помещена Амалия. Барон С показал мне на кресло, сам сел за стол, вытащил из ящика мешочек и длинную трубку черного дерева и, глядя мне в глаза, стал забивать трубку табаком из мешочка.

– Полагаю, юноша, у вас ко мне масса вопросов? Я готов! Спрашивайте…

Я следил за быстрыми движениями его длинных благородных пальцев и не знал, с чего начать.

Сейчас я понимаю, насколько глупо прозвучал тогда мой первый вопрос:

– Альфред, вы человек?

Барон ухмыльнулся в усы и начал раскуривать трубку. Раскурив, он посмотрел на меня сквозь сизый дым, и от этого взгляда мне стало не по себе.

– Я ученый, потерпевший неудачу. Счастливейший из смертных, взлетевший так высоко, что падение мое оказалось гибельным не только для меня, но и для тех, кого я когда-то любил…

– Я вас не понимаю, барон.

– Вы живы, этого достаточно. Глаз вы потеряли в результате неудачного падения. А ведь я мог уничтожить вас, тем более, что вы убили моего верного Камала. Хотя на вашем месте я, вероятно, сделал бы то же самое. Всему виной страх… Во всем виноват я сам – не уследил за Амалией.

– Кто она?

Прежде чем ответить, барон встал, подошел к книжному шкафу и достал толстенную книгу в золотом переплете – не листая её, он извлек оттуда две фотографические карточки и протянул их мне. Одна фотография была семейной, снимок был сделан в мастерской Мёбиуса, в Вене. С карточки на меня смотрели сам барон, и красивая светловолосая женщина с прелестным ребенком на руках.

– Моя жена, Вилма. На руках у нее наша дочь, Амалия.

– Где ваша жена сейчас? – спросил я.

– Вы уже имели счастье познакомиться с ней. Она прекрасна, не правда ли? И оба ее любовника охраняют ее вечный покой.

Я посмотрел на барона – он не производил впечатления сумасшедшего.

– Вы убили ее?

– Нет, она умерла сама по трагической случайности. Я написал три записки: две ее почерком, одну своим. И назначил всем троим встречу в одном месте. Незадолго до этого я установил новые двери… Понимаете, я ученый, и мои изыскания поглощают меня целиком. Когда я вспомнил о Вилме, она уже спала. Впрочем, как и ее кавалеры.

Барон тихо засмеялся, и я опять усомнился в крепости его рассудка.

– А что заставило вас столь дико поступить со своей дочерью? Амалия больна?

– Мой друг, все намного хуже. Она мертва! Уже двенадцать лет я поддерживаю жизнь в ее теле – питаю его, обрезаю волосы и ногти…

Барон опять затрясся от беззвучного смеха. Наконец, лицо его вытянулось, глаза погасли.

– Я проиграл! – воскликнул он. – Возомнил себя Богом!

Он протянул мне карточку, на которой была изображена та же малышка, что и на первой фотографии, но в белом гробу и с венчиком из белых роз на голове.

– Я хотел вернуть дочь! – крикнул он, и глаза его были страшны в тот момент. – Разве это не нормальное желание убитого горем отца?

Барон достал из-под стола бутылку вина, словно фокусник, в два счета откупорил ее. Как по волшебству на столе появились два бокала. Разливая вино, он снова казался спокойным: движения его были точны, руки не дрожали.

– Я все решил для себя. Вас мне послала сама судьба, и я не упущу возможности использовать вас в качестве своего душеприказчика. Надеюсь, вы не откажете мне в любезности?

В глазах барона угадывалась мольба, хотя тон не терпел возражений.

– Допив с вами это драгоценное вино, я пущу себе пулю в лоб. Достойное завершение недостойной жизни, – отчеканил он.

– А как же Амалия?

Барон резким движением оторвал безупречный воротничок у своей рубашки, и я увидел сине-желтые кровоподтеки на его шее.

– Амалия мертва. Выращенное мною существо умрет вместе со мной.

Барон достал из-под стола объемный ящик.

– Здесь вы найдете ценные бумаги на все мое имущество. Передайте вашему другу, иезуиту, пусть попытается вымолить для меня прощение у Папы.

Барон опять усмехнулся.

– Эх, жаль виноградники! – он еще раз отхлебнул из бокала. – За жизнь! – И выпил до дна.

Пораженный, я тоже хлебнул из своего бокала.

– А почему вы решили, что я не человек? – буравя меня взглядом, вдруг спросил барон.

– В ту ночь, когда ваша дочь… когда Амалия проникла ко мне, а потом появились вы… я не знал, что это вы и Камал… Я был уверен, что это слуги дьявола: так горели во тьме глаза…

Губы барона тронула усмешка.

– Пойдемте!

Рукой он незаметно привел в движение какой-то механизм, и средняя секция стеллажей, уставленных книгами, исчезла. Мы прошли узким ходом и оказались в темноте. Глаза барона светились желтым огнем. Потом погасли. Потом загорелись опять…

Щелкнуло, и по комнате медленно начал разливаться свет. Я увидел, что барон держит в руках очки, то снимая, то одевая их.

– Попробуйте! – сказал он и снова выключил свет.

Я надел очки и увидел комнату в мельчайших деталях, словно по ней разливался желтоватый свет. И это в непроглядной тьме! Комната оказалась самой настоящей лабораторией.

Барон показал тростью на небольшую колбу с непрозрачным содержимым:

– Вот он, рецепт абсолютного зрения!

Барон с быстротой молнии стукнул тростью, и колба разлетелась вдребезги.

– Не буду лукавить, я был рожден с печатью дьявола, и судьба моя была предрешена. Предки сплошь были безбожниками, и их грехи, вкупе с моими собственными, не оставляли мне шанса быть счастливым. Но я познал любовь! Я любил, хотя все это оказалось всего лишь злой насмешкой…

– А вазы с органами внизу – ваша галерея?

– Ах, это… – барон поднял на меня тяжелый, усталый взгляд. – Мне было приятно сознавать, что сердце Вилмы стучит, ее органы не мертвы – они спят. А ее глаза навсегда сохранят счастливый блеск, который я видел в них в момент рождения нашей малютки…

– Я разбил колбу…

– Это уже не имеет никакого значения, друг мой. Я ухожу и забираю все с собой. Я простил Вилму, а душа нашей дочери давно покинула ее тело. У меня есть к вам просьба: помогите мне похоронить их там, где должно. В моей просьбе нет ничего недостойного – напротив, вы сделаете доброе дело.

Мне нечего было возразить, и я согласился. Мы спустились вниз и снова оказались в галерее. Подойдя к одной из ниш, барон толкнул потайную дверь. Это был склеп С*, столь волновавший моего спутника Йогана. Каменные гробницы стояли у стен, образовывая жуткий полукруг, – их было не менее двадцати. Свет из окошка скудно освещал каменные изваяния крылатых существ, мало напоминавших ангелов. Все было в паутине и пыли. В центре склепа, ощерившись, стояли три пустых гробницы. На плитах, прислоненных к ним, я прочел имена Вилмы, Амалии и Альфреда. Вдвоем с бароном мы отодвинули крышки и отправились за его женой и дочерью.

Баронесса, тело которой было по всем правилам чучельного дела набито соломой, была легка, и барон сам донес ее. Он опустошил все ниши и все амфоры сложил туда же, в гроб.

– Деньги за эту работу не принесли Генриху Шнайдеру счастья! – глухо сказал он. – Хотя, признаться, это лучшая его работа! Совершеннее этой работы – только моя собственная!

Я понял, что он имеет в виду Амалию.

Мы задвинули гробницу Вилмы тяжелой плитой и пошли за дочерью барона, или, вернее, за ее живыми останками.

Барон зашел за стальную дверь один – я остался ждать снаружи. Наконец, он вышел, неся завернутое в простыню тело. Сквозь ткань проступали пятна крови, но лицо барона было непроницаемо.

Мы разместили Амалию внутри гробницы, и барон в последний раз захотел увидеть ее лицо. Он убрал простыню и закрыл прекрасные зеленые глаза, изумленно смотревшие на нас. Бережно укрыв тело, он достал карточку с фотографией мертвой малышки и положил сверху, после чего мы задвинули и эту плиту.

Третья гробница щерилась, ожидая своей жуткой начинки, но барон не спешил.