Красная Шапочка - Александр Иванович Красильников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не сразу удалось женщине во всем разобраться, но переспросы, уточнения в конце концов все расставили по местам.
— Из Сталинграда мы, из горящего… — говорила Нина, вспомнив совет тети Шуры сказать, что именно «из горящего».
— А батько ваш дэжь, а мамка?
— Мама в госпитале, ее не отпустили с нами, там раненых много…
— Так, а батько? Ну папа ваш идэ? — поближе к русскому языку старалась говорить тетенька.
— Папа здесь, в Заволжье, в Николаевке. Он хлеб для фронта заготавливает. Он должен нас разыскать. Беляковы мы, а папу зовут Иваном Филипповичем.
Уже и сумерки совсем перешли в ночь, за окном темно стало, пока тетя Катя, так она назвала себя, разузнала все подробности о девочках. Галя, когда отвечала Нина, все посматривала на печь, с которой раздавался храп. Кто там храпел, тетя Катя не говорила, она словно и не слышала того храпа.
— Ну вот як покы робыть будэмо: я довбыраюсь, подою Зирку, а вы покы посумэрничайте. Потим вэчерять будэмо…
Она ушла в сени, потом вернулась и объяснила, наверное, чтобы не боялись:
— Цэ моя мамка храпыть, бабуся старэнька…
Так начали житье-бытье на хуторе у тети Кати две маленькие беженки, потерявшие мать и отца своих, «сыротыночки», как назвала их тетя Катя. Как они найдут родителей или как родители разыщут их, они не знали, но верили, что скоро появится папа, ведь сказала тетя Шура, что сообщит, где они находятся. Когда девочки объяснили про женщину-шофера и ее обещание, тетя Катя махнула рукой, мол, пустое на нее надеяться:
— Та баба корыстю свою получила, за остатьнэ душа у ии нэ болыть… Я ото завтра пиду в Кисливку, сообчу по тэлифону в слободу про диток Беляковив. — Тут же добавила, поглядывая на девчонок: — А не найдуться папка з мамкой, у мэнэ дочками останытэсь.
Тетя Катя, чтобы быть понятной городским девочкам, разговаривала с ними на эдаком смешанном русско-украинском языке. Как-то наклонилась весело к Галке и сказала:
— Ну-ка, пуговыця, скажи так: била паляныця лэжить на полыце.
Галка старательно, глядя в глаза тете Кате, попробовала повторить за ней, но у нее ничего не получалось.
Странные отношения у сестер сложились с бабаней. Она, оказалось, совсем старенькая, все забывает и плохо слышит. Тетя Катя следит за ней, как за маленькой, поругивает, если та во двор без спросу выходит. Девочкам тетя Катя наказывает:
— Вы за бабаней следите, а то уйдэ в стэп и нэ найдешь потим. Вже раз було з нею такэ. Старэнька зовсим вона…
Идет как-то бабаня по хате, а перед ней зеркало. Остановилась и спрашивает дочку свою:
— Гля, старуха якась-то прыйшла к нам, дывись… Шо це за старуха така?
— Да вы это в зэркали, маманя, — на полном серьезе объясняет тетя Катя.
А то на фотокарточку на стене смотрит долго и тоже спрашивает:
— Це ж кто такый?
Тетя Катя хлопает себя в недоумении по бедрам, приглашая девочек подивиться бабкиной несообразительности:
— То ж сын ваш, маманя, мий муж Грыша.
— Я так и хотила сказать, — успокаивается бабаня.
Муж у тети Кати в Сталинграде, туда отправили его, когда взяли в армию. А в колхозе работал трактористом. Тетя Катя все расспрашивает девочек, как там в Сталинграде, но Нина и Галя ничего нового рассказать не могут, все уже рассказали в первый день.
Вечером, когда тетя Катя возвращается с фермы, куда она ездит на велосипеде доить коров, освободится от домашних дел, сядет за стол, подопрет ладонями лицо, локти на столе, и долго молча смотрит на фотографию мужа, словно каждый день прощается с ним. А может, разговаривает о чем, советуется о делах, не вслух, конечно, про себя разговаривает. Вслух она беспокоится, объясняя девчонкам:
— Грыша, в мэнэ маненького росточку, як вин з нимцем управыться?..
— А ему дадут большой-пребольшой танк, — успокаивает тетю Катю Галка и показывает руками, какой огромный танк дадут дяде Грише, чтобы он разбил всех фашистов.
Хорошо было, когда с фермы на дяди-Гришином велосипеде приезжала тетя Катя, а без нее весь день тоска. Бабуля свешивала ноги в рваных перекрученных чулках с печки, сидела и спрашивала:
— Вы ж хто таки, девоньки, будэтэ?
Девоньки третий раз на дню терпеливо объясняли ей, кто они и почему оказались на хуторе. А больше бабка с ними ни о чем не разговаривала. Спросит, кто такие, — и как не видит их.
Что там делается, в мире, где идет война, как мама в Сталинграде, папа в степи, скоро ли найдет он их, ничего не известно. Даже радио нет на хуторе. Гоняет ветер круглую траву перекати-поле, стелется степь мертвенно-белыми космами ковылей, суслики на взгорках стоят столбиками, кузнечики шарахаются в стороны из-под шага, и ни единой души вокруг.
Каждый день, с самого утра, уходят девочки, взявшись за руки, из хутора на дорогу и стоят на ней и час, и два, и три, а то и больше. Ждут — не покажутся ли машины, а в одной из них папа.
Однажды так вот стояли на дороге до самого вечера, все пытались за горизонт заглянуть, не едет ли машина, а по дороге с другой стороны — тетя Катя на велосипеде. Увидела тетя Катя девчонок издали, сначала не поняла, чего они выбежали из дома, а пока доехала, сердцем почуяла, кого они дожидаются. Соскочила с велосипеда, бросила его на полынь:
— Доченьки ридны, сыротынушки вы мои несчастни…
Галка с Ниной от «сиротинушки» тоже разревелись.
Стоят три женщины среди степи, на пыльной неуютной дороге, одна большая да две малые, и ревут. Вот картина какая получилась. Так и домой пошли с ревом. Там накормила их тетя Катя, постелила на полу — больше-то негде, — а сама у стола села:
— К Сталинграду фрыци пидышлы, дивчаткы… Як там мий Грыша… Да мамка ваша тэж…
Сидела, глядела на мужнин портрет и вдруг запела тихонько:
Роспрягайтэ хлопци коней
Тай лягайте спочивать,
А я пийду в сад зэлэный,
В сад криныченьку копать…
Замолчала, оборвав песню, тетя Катя, и словно себе говорит, а может, и им, беженкам малым, хоть с ними поделиться, а то ведь больше и не с кем:
— Дюже любыв цю писню Грыша мий… Спытэ, дивчаткы?
Не спят Нина и Галя, но молчат, притворяясь спящими. Только тетю Катю не
