Побег из коридоров МИДа. Судьба перебежчика века - Шевченко Геннадий Аркадьевич

— Завтра забери меня, пожалуйста, в обычное время. Спокойной ночи. — Эти слова мой отец произнес подчеркнуто громко.

Как отец и надеялся, его жена уже спала. Но ему надо было спешить. Он взял в шкафу дорожную сумку, сунул туда несколько рубашек, белье и носки. Все это он делал, стараясь не шуметь: если жена проснется, то заснет она не скоро. В голове у него было пусто. Он тщетно пытался сосредоточиться. Существует единственная реальная альтернатива — или его обнаружат, или он спасется. Он жил минутой, двигаясь как в трансе. Его поддерживала не способность рационально мыслить, а нервная энергия.

В 50 метрах от дома его ждали Питер и Дэвид. Они молчали, пока шофер развернулся и начал кружной путь через центр Манхэттена к Линкольн-туннелю. Улицы были почти пусты, но напряжение, которое отец чувствовал часом раньше, уходя из ООН, возвращалось к нему всякий раз, когда сзади появлялись огни какой-либо машины. Ему мерещилось, что их преследовал белый «форд» устаревшей модели, которым пользовался резидент КГБ в Нью-Йорке Ю. Дроздов. Сотрудники американских спецслужб были также не в своей тарелке, и, только когда они въехали в Нью-Джерси, мой отец сказал:

— Куда мы едем?

— В Пенсильванию. У нас есть безопасное место в двух часах от города, — ответил Питер.

Больше они не разговаривали. Друзья отца (с ними я встретился в Вашингтоне 31 октября 2003 года) нервничали, а отец был измотан до последней степени. Пока они мчались в темноте, он впал в полную прострацию. Его голова была свинцовой, он слишком устал, чтобы расслабиться и почувствовать себя в относительной безопасности. За спиной у перебежчика остались жена, дети, любимая теща и мать в Евпатории.

Было около трех часов ночи, когда они, съехав с шоссе на боковую дорогу, наконец остановились у тяжелых ворот, которые быстро распахнулись, пропуская машину. Шины шуршали по засыпанной гравием дороге. Они приблизились к большому кирпичному дому. На первом этаже горел свет. Отца познакомили с людьми, находившимися в доме и наверняка являвшимися агентами спецслужб. Интересно, что первоначально моего отца охраняли вооруженные сотрудники ФБР (один из них был человеком огромной силы), а затем работники ЦРУ. В ту ночь один из таких сотрудников, приземистый человек восточного типа, спал на раскладушке в комнате, занимаемой отцом. Присутствие охраны не развеяло страхов перебежчика. Выходит, этот дом вовсе не такой уж безопасный? Впрочем, он слишком устал, чтобы отвечать на такие вопросы. В то же время нервы были измотаны и заснуть он не мог. После привычного нью-йоркского шума загородная ночь казалась подозрительно тихой, каждый звук был слышен отчетливо и гулко, и всякий раз у моего отца сердце сжималось от ужаса. Он принял несколько успокоительных таблеток, но ничего не помогало.

Отец думал: «Смогу ли я отныне вообще чувствовать себя где-либо в безопасности? Неужели КГБ уже прекратил погоню? Нет, если он ее начал, то его ничто не остановит». Внутренний голос возражал: не психуй, ты свободен! Однако далее отец рассуждал: «Ладно, свободен, но что с того? Я восхищаюсь Америкой, люблю ее, но ведь я понимаю, что приспособиться к нынешней жизни будет нелегко и пройдет немало времени, прежде чем я устроюсь, обзаведусь друзьями. И вообще — где я найду друзей? В Нью-Йорк — прямо в объятия КГБ — я вернуться не могу. А ведь это единственный мой дом в США. Где я обоснуюсь, если мне придется распрощаться с ним? К кому я пойду, если Лина откажется присоединиться ко мне, а Анну не выпустят из Москвы? О приезде Геннадия, у которого своя семья и маленький сын, я и мечтать не должен».

Одновременно отец думал о Льве Троцком, который якобы был в безопасности в Мексике, о полулегендарном агенте НКВД Л. Маневиче, организовывавшем в довоенной Европе похищения и убийства советских перебежчиков, об уничтожении Вальтера Кривицкого, о других исчезновениях и таинственных смертях.

Отец заявил сотрудникам американских спецслужб: «Я говорил вам, что вначале мне понадобится защита, но я не хочу, чтобы меня охраняли вечно. В конечном итоге самое безопасное место для меня — быть общественной фигурой. Конечно, я боюсь. Но чем больше я буду заметен, тем вероятнее, что все поймут, если со мной случится беда, — тут дело рук Советов. Они, разумеется, могут мне отомстить, но тогда дорого за это заплатят. Будет грандиозный скандал. Я не собираюсь делать пластическую операцию или скрываться — все равно не поможет. Если они меня найдут в моем тайном убежище через десять лет и прикончат, то все будет шито-крыто. А я хочу, чтобы моя ликвидация им дорого обошлась. Кроме того, вести подпольный образ жизни — значит поменять одну тюрьму на другую. Тогда уж лучше мне вернуться в Москву и провести остаток дней, сидя в собственном садике на даче в Валентиновке и читать романы. Ведь если я добровольно приеду в Москву и повинюсь — меня не посадят в тюрьму».

В конце концов отец понял, что в первые годы его пребывания в США ему будет нужна защита профессионалов, и он принял все предлагаемые ими меры, необходимые для его безопасности, исключая изменение внешности.

В девять часов утра на следующий день отец позвонил жене, однако ему ответил незнакомый мужской голос. Ю. Дроздов рассказывал, что Лину Шевченко привезли в советское представительство уже на рассвете. Отец был зол на себя и мою маму. Надо было рискнуть и довериться ей. Почему он не придумал что-нибудь? Почему не попросил ребят из ЦРУ покараулить ее? Почему она не дождалась его звонка? Однако теперь все было напрасно. Отец получил свободу, но в тот момент она не стоила для него и ломаного гроша. Он был в состоянии полной пространции и тупо смотрел на телефон.

В дальнейшем отца скрывали в различных гостиницах и на конспиративных квартирах. Проживая в этих, по его словам, безликих клетушках, он испытывал жуткую депрессию, с ужасом думая о том, что вот так может пройти вся оставшаяся жизнь.

Один раз к нему прибежал взволнованный сотрудник ЦРУ: «Мы должны немедленно выметаться отсюда. Проклятый клерк в гостинице увидел вашу фотографию в местной газете и вспомнил о вас, рассказал, что вы здесь зарегистрировались. Пресса скоро будет. Мы пропали. Если они об этом знают, то и КГБ тоже уже в курсе».

Люди, с которыми мой отец имел дело в США, были вежливыми и терпеливыми. Единственно, что было плохо, — казалось, период неопределенности затянется навечно. Как все было не похоже на кагэбэшные россказни о давлении на перебежчиков, о проверках, которым они подвергались в ЦРУ или ФБР! Отец писал, что его ни разу не подвергли допросу с пристрастием, не подключали к детектору лжи или другим аппаратам. В то же время, по моему мнению, своей неоценимой помощью американскому правительству мой отец доказал свою искренность (он не был двойным агентом), и поэтому спецслужбы США к нему так хорошо относились.

20 апреля отца привезли в Вашингтон, чтобы облегчить длительные переговоры между отцом и различными правительственными чиновниками. Для отца это был еще один шаг в неизвестность. Он продолжал волноваться, как там Лина, думал о том, увидится ли когда-нибудь с дочерью и сыном, ему было неясно, сможет ли он приспособиться к жизни в незнакомом городе. По прибытии в Вашингтон сотрудники ФБР познакомили его со своими сослуживцами, которые заступили на их место. Они сказали, что отвезут его на конспиративную квартиру ЦРУ в пригороде. Мой отец удивился: «Зачем? Ведь я сказал, что хочу жить открыто».

Они ответили, что это временно, и напомнили: первые недели после побега всегда самые опасные.

Дом оказался очень симпатичным, снаружи он выглядел как обычный пригородный особняк, окруженный цветущими деревьями и азалиями, которыми по праву славится вашингтонская весна. Отцу предоставили спальню и маленький кабинет. Домоправительница, родившаяся в Восточной Европе, готовила отцу его любимые блюда, в частности борщ. Ему никто не мешал, и было время расслабиться, прийти в себя после всех переживаний.

В Вашингтон отец приехал с несколькими рубашками и парой смен белья. Он сказал сотруднику ФБР, что ему нужно купить одежду, однако тот возразил: появляться в публичном месте без изменения внешности было опасно и хотя бы первое время этим нельзя пренебрегать. Отец запротестовал: «К чему весь маскарад? Вы ведь постоянно будете рядом».