Броня Балтики - Илья Дроканов

Илья Дроканов

Броня Балтики

Броня Балтики – это не только мощная броневая защита русских кораблей Балтийского флота, вступивших в бой с броненосцами кайзера. Прежде всего броней, защищавшей Петроград и исконно русскую землю у берегов Балтийского моря от давившей вражеской мощи, стали люди – матросы и офицеры, геройски сражавшиеся с неприятелем. Боевые действия балтийцев в 1914–1917 годах стали славной, хотя и порядком забытой вехой в истории Военно-Морского флота нашей страны.

«Русский флот, вступая в Первую мировую войну, не имел в штабах командующих морскими силами Балтийского и Черного морей разведывательных органов в привычном для современного военного человека понимании. Их формирование и становление, как в организационном, так и в профессиональном плане происходило уже на фоне начавшихся боевых действий и в окончательном виде стало в значительной мере результатом служебной инициативы и творчества вовлеченных в этот процесс офицеров».

Из статьи М.А. Партала, Д.Н. Симонова «Радиоразведка русского императорского флота на Балтийском море: история создания».

Защитник андреевского флага

Ветер всю ночь напролетСтонет, запутавшись в мачтах.Волны вгрызаются в борт,Мокрая палуба скачет.

В тесной каюте свечаИ на стене пистолеты,С ромом заваренный чайТускло блестят эполеты.

К адмиралу Эссену

(март 1915)

– Господа, подъезжаем!

– Проводник, зовите носильщика к нам в купе!

– Как прикажете, мадам! Господа, подъезжаем, скоро вокзал!

– Батюшка, я сниму ваш саквояж с полки! Не извольте беспокоиться.

– Ревель, господа, Ревель! Подъезжаем!

Голоса в коридоре вагона становились все громче. В дверь купе постучали, затем в небольшом проеме показалась голова проводника:

– Через десять минут Ревель, вокзал, ваше высокоблагородие!

Илья Иванович поднялся с кожаного дивана, застегнул верхнюю пуговицу кителя и, приподняв подбородок, зацепил два крючка на воротнике стойкой со свежим подворотничком. «Хм, “высокоблагородие”, выше бери – “ваше превосходительство”! Так-то, паря», – как обычно, про себя подал он ответную реплику. На глаза ему попалось длинное узкое зеркало на стенке купе. И вновь – уже в который раз за последнюю неделю – Стрельцов узнавал и не узнавал собственное отражение. Это ведь его лицо с карими глазами и аккуратно постриженной щеточкой седых усов. А дальше все как будто чужое: с зеркальной поверхности смотрел флотский офицер в синем кителе с нагрудными карманами и погонами, золотое поле которых прорезали два красных просвета без звезд – полковника военно-морского ведомства. Черные форменные брюки навыпуск и черные штиблеты с прорезиненными вставками на щиколотках. Не привык Илья Иванович к своему новому обличью, никак не привык.

К знакомым ему форменным атрибутам можно отнести лишь витые шнуры аксельбантов на правом плече да золотые царские вензеля на погонах – знаки офицера Генерального Штаба. В такой блестящей военной мишуре полковнику нередко приходилось являться на дежурство в огромное здание, полукругом охватывающее Дворцовую площадь. Императорского Генерального Штаба полковник по табели о рангах был равен армейскому генерал-майору и стоял выше строевого полковника или корабельного капитана 1-го ранга. Потому и «превосходительство», а не «высокоблагородие», как привычно считают люди неосведомленные. Но, говоря честно, Стрельцов по складу характера мало обращал внимания на условную разницу в рангах. И мысленно поправил ошибившегося проводника в вагоне только ради привычки к порядку.

Вздохнув, он надел черное пальто, застегнул золоченые пуговицы с якорями, а потом надел фуражку с узким козырьком и флотской кокардой. При этом сдвинул ее чуть набок вправо, как привык носить форменный головной убор со времен учебы в кадетском корпусе. Мелькнула мысль: а хорошо бы сейчас влезть в просторную теплую куртку да в шерстяные брюки-гольф с гетрами и любимыми английскими ботинками, да вместо черной фуражки нацепить кепи из букле… Но наряд Ильи Ивановича, обычный для улиц Петрограда и прочих мировых столиц, где ему приходилось бывать по делам служебным, покоился на дне чемодана. Не до него пока: полковнику сегодня впервые придется представляться по всей форме в штабе Балтийского флота. Так что надо привыкать к этому образу!

Поезд несколько раз с металлическим лязгом дернулся и застыл у перрона. Окна вагона за ночь покрылись ледяной корочкой и налипшими косицами снега, сквозь слепое стекло можно было определить, что снаружи разливаются белесые утренние сумерки. Илья Иванович неторопливо покинул купе, где весь путь из Петрограда пребывал в одиночестве, и влился в вереницу пассажиров, двигавшихся по длинному коридору на выход из вагона. Портфель с документами нес с собой, а два объемистых чемодана оставил в купе: знал, что его встретят. В служебном тамбуре расторопный проводник помогал аккуратно ступить на перрон, не дай бог кто-то поскользнется. Стрельцов кивнул ему на прощанье и сделал широкий шаг из вагона. Заснеженный перрон расчищали скребками несколько вокзальных рабочих. Встречавших у вагона оказалось немного, мимо их темных фигур торопливо двигался молодой морской офицер. Он остановился в двух шагах от Ильи Ивановича и отчетливо доложил:

– Мичман Арцишевский, дежурный офицер штаба флота. С прибытием в Ревель, ваше превосходительство! Николай Оттович распорядился встретить вас и проводить сразу к нему.

– Стрельцов, – кратко представился полковник, поблагодарил и поздоровался за руку.

Они немного отошли на пустынную часть перрона. Оглядевшись, Илья Иванович поинтересовался:

– Пожалуй, нам пешком идти не очень далеко? Я в Ревеле – то прежде не бывал, но немного ориентируюсь и полагаю, что морской порт и военная гавань здесь рядом, не так ли?

– Точно так. Через полчаса можем быть на борту «Рюрика», где адмирал держит флаг. Позвольте, я быстро распоряжусь по поводу вашего багажа, и мы отправимся на причал.

Мичман скорым шагом удалился в сторону станционных построек и нагнал Илью Ивановича у выхода в город.

Оба офицера привычно в ногу зашагали вдоль домов по узким мощеным улицам древнего города. Хмурое мартовское утро так и не расщедрилось добавить ярких весенних красок в блеклый городской пейзаж. Закончились темно-серые стены домов, и появились силуэты деревьев парка, черневшие на фоне сугробов пожухшего снега. По расчищенным дорожкам Стрельцов и Арцишевский спустились к шумной предпортовой улице, где в разные стороны катились груженые телеги и автомобили, поодиночке и группами деловито сновали люди. На одной из кирпичных стен белела крупными буквами надпись с указателем-стрелкой «Sadama». Илья Иванович вспомнил: «сатама» по-фински – это порт. Значит, скоро они окажутся у цели.

Молодому спутнику явно не терпелось расспросить столичного гостя о новостях:

– Ваше превосходительство, как там, в Петербурге, простите, в Петрограде? Что нового? Почти год, как я оттуда уехал.

– Есть перемены в столице, есть. У меня в последнее время создалось впечатление, что Петроград позеленел, несмотря на зиму. Он как бы закутался в ткань защитного цвета. По проспектам маршируют воинские команды в форме… этого, как его… Да, цвета хаки. Многие штатские из числа чиновников и прочих господ сменили партикулярное платье на полувоенную форму, щеголяют ныне в защитных френчах и галифе. Да и женщины, даже знатных фамилий, работают теперь в военных госпиталях и носят зеленые платья сестер милосердия. У меня младшая дочь, студентка института, оставила учебу и поступила служить в гарнизонный госпиталь на Садовой. Дома вижу ее редко, но сменное форменное платье висит у нее на стуле, как напоминание о войне. Зеленый цвет повсюду!

– А что же, наших, флотских, не осталось на Невском?

– Моряки, мичман, сейчас либо в Кронштадте, либо по флотам разъехались из столицы. В Адмиралтействе, «под шпицом», один министр Григорович с несколькими адмиралами да горсткой штабных «каперангов» обретается. Но они черной формой петроградскую картину не меняют. Мало их, незаметны флотские на улицах. Должно быть, в служебном транспорте разъезжают. А, впрочем, не знаю…

Фраза осталась незаконченной. Между двумя пакгаузами из красного кирпича показались распахнутые настежь ворота. Офицеры их миновали и пошли по территории порта, где вокруг забурлила жизнь, присущая только этим особенным частичкам суши. В порту, находясь на земной тверди, можно ощущать себя уже среди морских волн. Они мягко плещутся совсем рядом, а то и шумно бьются о стенки причалов, разлетаясь в брызгах. Резко вскрикивают чайки, птичьим апломбом подчеркивая, что сухопутной жизни здесь приходит конец. Легкие заполняются морским воздухом, от которого веет солью, водорослями, углем и нефтью, сожженными в корабельных топках. Да и сами корабли, стоящие в порту, показывают своим гордым видом, что ненадолго задержатся у пирсов, а выпутаются из привязи швартовых канатов и полетят на простор.