Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Оставьте свои глупые шутки, сэр! Или вы действительно воображаете, что мы боимся вашего пульверизатора? Уберите эту игрушку и успокойтесь, мы не замышляем ничего плохого против вас!
Полное лицо Хаммердала сияло добродушием и дружелюбием. Всадник и его лошадь успокоились, а лошадь даже весело заржала. Опуская ружье, всадник ответил Хаммердалу:
— Эту любезность я могу вам оказать. Я о вас ничего не знаю — ни хорошего, ни плохого, хотя вы должны признать, что я имею все основания считать вас очень подозрительными.
— Подозрительными? Почему?
— Белые и краснокожие не могут быть вместе, если же они все-таки объединяются, то это всегда неспроста.
— Объединяются? Разве вы не видите, что один из индейцев связан?
— Это тем более скверно, что другого вы не связали. Пленник может оказаться приманкой, на которую клюнет рыбка!
— Клюнете вы или нет — какая разница! Но просто так вы от нас не уйдете. Мы хотим знать, кто вы и что за прогулку вы совершаете в этой прерии.
— Прогулку? Спасибо! Путешествие, которое я совершил, вряд ли можно назвать приятным.
— Почему?
— Прежде чем я отвечу, я хочу знать, кто вы.
— Ах, так! Пожалуйста, к вашим услугам! — И указав рукой поочередно на каждого на нас всех, а потом на себя, толстяк продолжил: — Я — император Бразилии, как вы уже могли заметить. Тот несвязанный краснокожий — один из трех королей с Востока[540], о которых известно лишь, что один — белый, другой — красный, третий — черный; этот, как видите, красный. Человек с одним большим и одним маленьким ружьем, — при этом он показал на меня, — угрюмый бельгиец, который скоро заставит вас говорить, Белый около него — это был Тресков — заколдованный принц из Марокко, за спиной которого его придворный шут…
При последних словах он указал на Пита Холберса, и тот сразу прервал толстяка:
— Держи лучше язык за зубами, старый дрозд-пересмешник! Ты как будто проводишь экскурсию в зверинце.
— В зверинце или не в зверинце — какая разница. Ты хочешь сказать, Пит Холберс, старый енот, что мы должны назвать ему свои имена? Раз так, то ты не знаешь ни меня, ни законов Запада. Он — один, а нас — целый отряд, поэтому сначала должен отвечать он, а не мы, и если он этого не сделает прямо сейчас, то я либо вгоню ему пулю в пузо, либо просто выбью из седла.
Толстяк шутил. Но незнакомец, понял он это или нет, тем не менее бросил презрительный взгляд на старую, лысую кобылу Хаммердала и воскликнул, громко рассмеявшись:
— Luck a day![541] Эта старая коза вышибет меня из седла? Эта развалюха ведь вот-вот рассыплется! Ну-ну, попробуй! Come on![542]
Но тот задел толстяка за самое для него больное место: Хаммердал был такого высоко мнения о своей кобыле, что приходил в бешенство, если кто-нибудь позволял себе шутить по поводу ее неказистого вида. Так вышло и на этот раз. Его хорошее настроение как рукой сняло, он прорычал:
— Сейчас, сейчас! Go on![543]
Кобыла услышала знакомую команду, почувствовала шпоры и тут же сорвалась с места. Она сделала такой скачок, какого от нее никто, кто ее не знал, не ожидал, наскочила на лошадь незнакомца, которая сначала споткнулась, а потом, после второй атаки кобылы Хаммердала, осела назад. Для всадника все произошло так быстро и неожиданно, что он выпустил поводья и вылетел из седла. Мы смеялись, а Дик Хаммердал торжествующе поднял свою толстую, короткую руку и крикнул:
— Heigh day![544] Ну, вот он и полетел, едва сам не рассыпавшись и не развалившись! Старая коза не ударила лицом в грязь, а, Пит Холберс, старый енот?
Долговязый флегматик, как обычно равнодушно, ответил:
— Если ты думаешь, что она заслужила за это мешок овса, то ты, конечно, прав, дорогой Дик!
— Овса или не овса — какая разница! Здесь все равно, кроме травы, ничего нет.
Незнакомец собрался с силами, поднял свое ружье, которое он выронил при падении, и, угрюмый, снова сел в седло. Чтобы после грубой шутки Хаммердала мы не поссорились окончательно, я сказал ему:
— Что ж, видно, и самый лихой ковбой может недооценивать чужую лошадь и переоценить свою, впрочем, это относится и к всадникам. То, что у нас один индеец связан, еще не основание, чтобы не доверять нам. Гораздо опаснее то, что мы знаем: в этом районе действует банда, поэтому мы хотели бы хотя бы что-нибудь узнать о вас.
Ковбой ответил мне довольно охотно:
— Именно из-за этих бандитов я отнесся к вам с опаской, да и сейчас, признаться, еще не вполне доверяю.
— Хм, может быть! Я надеюсь, что мы все-таки добьемся вашего расположения, если вам известно, например, имя Виннету.
— Виннету? Кто же не знает этого имени!
— Вы знаете, как он обычно одет и вооружен?
— Да. Он всегда в кожаной куртке и штанах, у него длинные волосы, при нем серебряное ружье на…
Тут он остановился, уставился на апача, потом хлопнул себя по лбу и воскликнул:
— Как же я раньше не заметил! Ведь это он и есть, знаменитый вождь апачей! Ну, тогда остальные могут быть кем им только заблагорассудится. Если Виннету здесь, то обман исключается. Теперь я скажу вам все, что вы пожелаете узнать.
— Well! Мы уже сказали, что хотели бы в свою очередь знать, кто вы.
— Меня зовут Белл, и я работаю на ферме Харбора.
— Где находится эта ферма?
— В двух милях южнее этого места, на реке,
— Ферма построена недавно? Я не ошибаюсь?
— Верно. Харбор здесь всего два года.
— Он, должно быть, мужественный человек, если отважился остаться в одиночестве в такой глуши.
— Опять ваша правда. Но мы ничего не боимся. С индейцами мы до сих пор ладили, с бандами, правда, так запросто не поладишь. Когда мы узнаем, что такая шайка действует в Нордфорке, я специально отправляюсь в путь, чтобы разузнать, что у них на уме. Но теперь-то нам нечего беспокоиться, потому что вы видели их в Небраске. А вы поедете еще дальше?
— Мы будем ехать еще около часа, а потом разобьем лагерь.
— Где?
— В любом подходящем
