Догоняй! - Анатолий Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подержав брусок у огня, мама разделила его на три части тем же ножом, которым чуть не отрезала себе грудь утром. Юми сразу накинулась на свою долю и стала грызть, как зверек. Джун сидел, оцепенело глядя на шоколад.
Как он может есть этот коричневый, на дерьмо похожий комок, доставшийся такой ценой?
– Ешь, – сказала мама. – Тебе нужны силы.
Джун помотал головой.
– Ешь, я кому сказала!
Он бросил шоколад на пол и вытер руки о шорты.
От оплеухи зазвенело в ушах. Юми скривила измазанный шоколадом ротик и захныкала.
– Ненавижу! – выкрикнул Джун, давясь слезами. – Это ты их привела, ты! Как ты могла! Папа умер, а ты!
– Папа умер, – эхом отозвалась мама. – А мы живы. Живы!
– Ненавижу тебя! – Он сжал кулаки. – Ненавижу!
Глаза мамы сверкнули:
– Можешь ненавидеть, презирать, можешь не считать матерью, но умереть я тебе не дам! Ты будешь есть этот шоколад, даже если мне придется палкой затолкать его тебе в глотку! – Она залепила ему еще одну пощечину, схватила с пола оплывший комок и попыталась запихнуть ему в рот.
Джун ударил ее по руке:
– Ненавижу! Лучше б ты…
Он зажал рот ладонью, пораженный словами, которые чуть не сорвались с его языка. А потом разревелся. Он рыдал, и рыдала Юми, и верещала Акико в своей колыбельке, и мама, онемев на мгновение от этих невысказанных слов, уронила шоколад и тоже завыла, заскулила, тоненько, как обиженный ребенок, как побитый щенок, запрокинув голову к потолку и зажав руки между коленей.
Джун схватил ее в объятия и, забыв про отвращение, стал целовать соленое от слез, оскверненное поцелуями американцев лицо, шепча:
– Мамочка, прости, прости! Я съем, все до крошечки съем и на рынок пойду, прости меня, мамочка!
Схватил бесформенный комок с пола и запихнул в рот.
«Секретное оружие Гитлера» отдавало на вкус прелой картошкой.
Пятьдесят йен – это жить две недели. Это молоко для Акико, лапша и рисовые колобки, которые так любит Юми. Это приятная наполненность в животе и тошнотворная, сосущая пустота в груди.
Он сидел над рекой с карандашом и бумагой в руках, скрестив ноги и положив рядом пенал. Он хотел нарисовать… да что угодно. Погрузиться в фантазию, чтобы не стояла перед глазами мама, голая, распятая, раскрытая, стонущая под тяжестью мужских тел, мокрая от пота, исходящая между ног белой слякотью. Чтобы не звучали в голове страшные слова, чуть не сорвавшиеся с его языка.
Не нарисовать ли ад, как Ёсихидэ? И чтоб там настоящие о́ни-черти своими шипастыми палицами-канабо дробили кости американцам?
Но он не мог. Даже в отблесках адского пламени, даже в мускулистых фигурах чертей должна быть какая-то красота; а красоты в мире не существует, теперь он это знал точно.
Он долго еще сидел, слушая тишину и глядя, как солнце рябит в воде. Глаза у него были совершенно пустые. Потом он порвал листок в клочья и спокойно смотрел, как они снежными хлопьями осыпаются в воду и Ота несет их прочь.
Раз нет в мире красоты, то и в рисунках нет никакого смысла. Все обман, такой же, как великая непобедимая Япония, как то, что Император ведет свой род от богини Аматэрасу, как все, что в школе рассказывали. Иллюзия, чтобы дурить голову простакам, набор бестолковых мазков и линий, напрасная трата времени и бумаги, которой можно было бы, например, вытереть задницу или взять жирный пирожок.
Он аккуратно вернул карандаш к остальным и захлопнул крышку пенала, того самого пенала, за который так отчаянно цеплялся в огненном аду меньше года назад. Взвесил в руке, зло усмехнулся и с размаху запулил его в реку.
ПЛЮХ! Только круги по воде пошли.
6. Атомный Демон
Тело отца Рин, старика Аоки, обнаружил Тэцуо Ясима, сын военного летчика, бывший кадет, круглый отличник и чемпион префектуры по йайдо и кэндо, а ныне – уличный бандит, печально известный всей Хиросиме. Вместе со своими дружками, братьями Кентой и Горо Харада, он наводил ужас на уличных лоточников, спекулянтов и своих соперников в преступном ремесле.
Отца Тэцуо сбили над заливом. От его дома осталась только опорная стена. От матери и сестры – черные тени на ней. Меньше чем за год мальчик из хорошей семьи превратился в отъявленного разбойника. Поговаривали, что даже якудза, под которыми бегают все малолетние преступники, бродяжки и попрошайки, не рискуют взять Тэцуо в оборот. Ясима брал что хотел и ни с кем не делился. И уже мало кто помнил, что год назад юный головорез опубликовал в литературном разделе «Тюгоку» рассказ «Патриот», прогремевший на всю страну, а было тогда Тэцуо всего-то пятнадцать лет.
А вот Джун помнил об этом, потому что учитель Такамура однажды пригласил Тэцуо в школу – прочесть свой рассказ младшеклассникам. Тэцуо явился – высокий, стройный, воплощенный идеал кодекса Бусидо в каждом движении, каждом жесте. Девчонки, глядя на него, от восторга пищали, а мальчишки смотрели как на божество. Он декламировал рассказ по памяти, и Джун, вместе с папой зачитавший «Патриота» до дыр, мог поклясться, что Тэцуо не ошибся ни в одной строчке. И как он декламировал! Голос его то струился ручьем, то гремел горным водопадом; слушая, как капитан Фудзивара и его возлюбленная Сатоми совершают сэппуку во славу Императора, самые отпетые хулиганы плакали не таясь. Даже у старого учителя на глазах блестели слезы.
Джун не плакал – его эмоции нашли другой выход. Он внимал чарующему голосу Ясимы, а рука тем временем будто сама собой набросала в тетрадке красавца-капитана, сочиняющего свое предсмертное стихотворение, и невесту, с нежной улыбкой приникшую к его плечу.
После того как Тэцуо закончил, ученики засыпали его вопросами. Фудзивара и Сатоми существовали на самом деле? Трудно сочинять рассказы? Откуда ты берешь свои идеи? И самое главное: КАК МОЖНО ТАК БОЖЕСТВЕННО ПИСАТЬ? Джун, набравшись духу, молча протолкался сквозь толпу одноклассников и протянул ему свою работу. Тэцуо долго смотрел на рисунок, ничего не говоря. Сердце Джуна упало. Если человек, написавший такой рассказ, останется недоволен, он сам вспорет себе живот!
Наконец Ясима дружелюбно спросил:
– Как тебя звать?
Джун не мог ответить: слова застревали в горле, лицо пылало. Вместо него загалдели наперебой одноклассники:
– Это Джун, Серизава Джун!
– Он художник! – (А то Ясима не догадался бы.)
– Он чокнутый!
– Сам ты чокнутый, да к тому же
