Бен-Гур - Лью Уоллес

В Пасхальную ночь створки ворот стояли распахнутыми.

Стража праздновала где-то. Перед процессией лежало узкое ущелье Кедрона, а за ним — гора Масличная с темным в лунном свете лесом кедров и олив на склонах. В ворота вливались две дороги: с северо-востока и из Вифании. Не успел Бен-Гур задаться вопросом, куда теперь, как процессия начала спускаться в ущелье. И по-прежнему ни малейшего намека на цель полуночного марша.

Вниз и по мосту на дне ущелья. Процессия, превратившаяся теперь в беспорядочную толпу, грохотала по доскам своими кольями и дубинками. Чуть дальше свернули налево, к оливковому саду за каменной стеной. Бен-Гур знал, что там не было ничего, кроме старых узловатых деревьев, травы, да выдолбленных в камне корыт для выдавливания масла. Пока, еще более удивленный, он раздумывал над тем, что могло привести такую компанию в такой час в место столь уединенное, все вдруг остановились. Впереди раздавались возбужденные голоса, дрожь страха, передаваясь от человека к человеку, заставила пришедших податься назад, слепо натыкаясь друг на друга. Лишь солдаты сохраняли порядок.

Мгновение потребовалось Бен-Гуру, чтобы выбраться из толпы и пробежать вперед. Там он нашел проход в сад на месте бывших ворот и остановился, разбираясь в происходящем.

Человек в белых одеждах и с обнаженной головой стоял перед входом, скрестив руки на груди, — худощавый, сутулый, длинные волосы и тонкое лицо — вид его выражал спокойное ожидание решимости.

Это был Назорей!

Позади него, за воротами, жались друг к другу ученики, они были возбуждены, но он — само спокойствие. В свете факелов волосы его приобрели чуть более рыжий оттенок, лицо же выражало обычные ласку и милосердие.

Против этой совершенно не воинственной фигуры стояла толпа, изумленная, молчащая, пораженная ужасом — готовая при малейшем признаке его гнева броситься в бегство. С него на них, потом на Иуду смотрел Бен-Гур — одного взгляда было достаточно, чтобы определить, наконец, цель. Это предатель, там — преданный, а эти пришли, чтобы взять его.

Не всегда человек знает, как поступит в момент испытания. Годами готовился Бен-Гур к этой минуте. Человек, службе которому он посвятил себя, и с которым связывал столько планов, был в опасности, а он стоял неподвижно. Таковы противоречия нашей природы! По правде говоря, читатель, он еще не вполне оправился от нарисованной египтянкой картины: Христос перед Прекрасными воротами, а кроме того, само спокойствие, с которым загадочный человек противостоял толпе, рождало мысль о могуществе, более, чем достаточном для такой опасности. Мир, добрая воля, любовь и непротивление были смыслом учения Назорея, последует ли он и сейчас своей проповеди? Он хозяин жизни, он может вернуть ее, может и отобрать по своему желанию. Как воспользуется он своей властью теперь? Защитит себя? И как? Слова, дыхания, мысли будет достаточно. Бен-Гур верил, что будет явлен знак сверхъестественной силы, и в этой вере ждал. И он все еще измерял Назорея собой — человеческой меркой.

И вот раздался ясный голос Христа:

— Кого ищете?

— Иисуса Назорея, — ответил священник.

— Это я.

При этих простых словах пришедшие попятились, самые робкие пали на землю, и они бежали бы, оставив его, но вперед вышел Иуда.

— Радуйся, равви!

С этой дружественной речью он поцеловал Иисуса.

— Иуда, — сказал Назорей мягко, — целованием ли предаешь Сына Человеческого? Для чего ты пришел?

Не получив ответа, Учитель снова обратился к толпе:

— Кого ищете?

— Иисуса Назорея.

— Я сказал вам, что это Я, итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут.

При этих словах раввины приблизились к нему, некоторые из учеников, за которых он вступился, придвинулись ближе, а один отсек ухо рабу, но не смог помешать схватить Учителя. А Бен-Гур не двигался! Когда же готовили веревки, Назорей совершил величайшее милосердие — не по действию своему, но по иллюстрации всепрощения, столь превосходящего человеческое.

— Потерпи, — сказал он раненому и исцелил его прикосновением.

И друзья и враги смешались, пораженные одни тем, что он способен сотворить такое, другие же, что может делать это в таких обстоятельствах.

«Конечно, он не позволит связать себя.» Так думал Бен-Гур.

— Вложи меч в ножны, неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?

От ученика Назорей обратился к пришедшим:

— Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук, но теперь ваше время и власть тьмы.

Стражники набрались смелости приблизиться к нему, когда же Бен-Гур взглянул на учеников, тех уже не было — ни одного.

Толпа вокруг покинутого дала волю языкам и свободу рукам и ногам. Через их головы, между факелами, клубами дыма, иногда в промежутки между непрерывно движущимися телами Бен-Гур выхватывал глазами арестованного. Ничто и никогда не трогало его так, как вид этого брошенного друзьями и преданного всеми человека! И все же, думал он, этот человек мог бы защитить себя, мог убить врагов одним дыханием, но не сделал этого. Что же была за чаша, данная ему отцом? И кто отец, которому послушны так?

Толпа, с солдатами во главе, направилась к городу. Бен-Гур очнулся от мыслей — он был недоволен собой. Там, где в центре толпы раскачивались факела, шел Назорей. Внезапно Бен-Гур решил увидеть его еще раз.

Сняв длинное верхнее одеяние и головной платок, он бросил их на ограду, догнал стражников и смело присоединился к ним, прошел несколько шагов и стал проталкиваться в середину пока не добрался до человека, державшего концы веревки, которой был связан арестованный.

Назорей шел медленно, опустив голову, со связанными за спиной руками, волосы падали ему на лицо, он сутулился более обычного, казалось, он не замечал происходящего вокруг. Чуть впереди шли первосвященники и старейшины, разговаривающие и временами оглядывающиеся. Близ моста Бен-Гур взял у раба веревку и занял его место.

— Учитель, учитель! — торопливо говорил он в ухо Назорею. — Ты слышишь, учитель? Слово — одно слово. Скажи…

Раб начал требовать веревку обратно.

— Скажи, — продолжал Бен-Гур, — по своей ли воле идешь?

Бен-Гура уже окружили и кричали: «Кто ты, человек?»

— Учитель, — спешил Бен-Гур, и голос его сделался настойчив, — я твой друг, я люблю тебя. Скажи, молю, если я предложу спасение, примешь ли ты?

Назорей не поднял глаз и не подал никакого знака, но есть что-то, что непременно сообщает о наших страданиях даже незнакомым людям, стоит им взглянуть на нас. И это неведомое, казалось, говорило: «Оставь его. Он покинут друзьями, мир отверг его, горьким было его прощание с людьми, он идет, не ведая куда и не думая об этом. Оставь его».

И Бен-Гур вынужден был поступить так. Дюжина рук схватила его, и со всех сторон кричали: «Он один из тех.

Хватайте его, дубинками его — убить его!»

Вспышка гнева и отчаяния умножила немалые силы Бен-Гура: он рванулся, растолкал нападавших и бросился сквозь их кольцо. Руки, цеплявшиеся за него, сорвали одежду, так что на дорогу он выбежал обнаженным, через секунду его дружески скрыла темнота ущелья.

Забрав платок и одежду с садовой ограды, Бен-Гур пошел к городским воротам, потом в караван-сарай, а оттуда добрый конь отнес его к шатрам у Царских гробниц, где ждала семья.

На скаку он обещал себе увидеть Назорея утром, обещал, не зная, что брошенного друзьями уже отвели в дом Анны на ночной допрос.

До ложа юноша добрался с таким колотящимся сердцем, что заснуть не мог долго. Теперь уже ясно, что возобновленное Иудейское царство осталось тем, чем было, — мечтой. Нелегко видеть, как наши воздушные замки рушатся один за другим, и за эхом одного падения тут же раздается звук следующего, но когда они исчезают все сразу, как корабли в бурю или дома в землетрясении… — дух, способный спокойно перенести это сделан из материала, более крепкого, чем обычный, дух Бен-Гура не принадлежал к таким. В открывшихся картинах будущего он начал различать тихую и прекрасную жизнь, где вместо царского дворца — дом, а хозяйка в доме — Эсфирь. Снова и снова, пока проходили свинцовой поступью ночные часы, он видел виллу в Мизене, бродил с маленькой соотечественницей по ее садам, отдыхал в атриуме, над головой их простиралось неаполитанское небо, а под ногами лежали благодатнейшая из земель и самая синяя из бухт.

Проще говоря, он вступал в кризис, который разрешает день завтрашний и Назорей.

ГЛАВА IX

Путь на Голгофу

На следующее утро, около двух часов дня, два всадника примчались к шатру Бен-Гура и, спешившись, спросили его. Он еще не встал, но приказал впустить их.

— Мир вам, братья, — сказал он, ибо это были галилеяне и его доверенные офицеры. — Садитесь.