Пережитое - Евгения Гутнова

Н.А.Сидорова сделалась постоянным объектом подобных анонимок: ее враги (а у нее их всегда было много), ссылаясь на то, что ее муж — еврей, обвинили ее в покровительстве евреям на работе. Будучи глубоко порядочным человеком, она старалась держать себя и в этих условиях достойно. Вскоре после космополитных проработок она взяла в штат своего сектора ошельмованного Неусыхина, изгнанного из университета, устроила в институт, несмотря на сопротивление дирекции, Ю.Л.Бессмертного, защищала от жестоких и несправедливых нападок А.М.Некрича, спасала его от исключения из партии, за что ей приходилось платить, постоянно отбиваясь от анонимок. Все это было отвратительно, как блистательно показал в своем рассказе «Охота», написанном еще в шестидесятые годы, В.Тендряков.

Конечно, подобные извращения находили частичное объяснение в международном положении страны. Шла «холодная война» между нами и бывшими союзниками. Конечно, формально начали ее не мы, а они. Ее впервые провозгласил У.Черчилль в своей знаменитой речи в Фултоне в 1946 году. Однако фактически она была инспирирована нами, нашими непомерными аппетитами и захватами в Европе, поставившими под наш протекторат всю Центральную и Юго-Восточную Европу, нашими успехами в Китае. Мы вызывали невероятный страх в капиталистическом мире, страх перед возможностью перенесения туда нашего жестокого режима. «Холодная война» еще более обострилась, когда в 1949 году западные державы утратили монополию на атомную бомбу. Все эти осложнения вовне страны давали Сталину и его окружению повод опасаться всех и вся с Запада, подозревать внутри страны каждого, кто имел связи с иностранцами, в частности евреев, в диверсионной и шпионской деятельности. Однако подобные, имеющие объективную основу опасения усугублялись личной подозрительностью Сталина, которую использовали для подогревания в стране низменных страстей такие люди, как Берия.

Тем более удивительной на этом печальном фоне стала довольно бурная дискуссия, потрясавшая в течение нескольких месяцев советскую историографию средних веков в 1949–1951 годах, казалось бы в совсем не подходящее для этого время. Поводом к ней послужила серия статей Б.Ф.Поршнева, появившаяся в нескольких номерах исторической серии «Известий АН СССР» в 1949–1950 годах[28]. Этот безусловно талантливый, но чрезмерно амбициозный ученый претендовал на то, что он один среди наших медиевистов являлся подлинным марксистом, тогда как все его коллеги — Косминский, Сказкин, Сидоров, Семенов и многие другие — скрытые «экономические материалисты» или «экономические детерминисты», «сторонники меньшевистских взглядов на историю» или даже «буржуазные объективисты». Развивая линию, намеченную критикой второго выпуска «Средних веков», монографии Е.А.Косминского и продолженную в ходе «космополитной кампании», Б.Ф.Поршнев на этот раз выдвинул свою контрконцепцию, по его мнению, истинно марксистскую.

Смысл ее заключался в том, что главным двигателем человеческой истории в экономике, социальной сфере, в развитии государства и идеологии является классовая борьба. Она и определяет все сдвиги, происходившие в основных сферах человеческой истории, развитии производственных отношений, производительных сил, идеологии, государственной и идейной жизни общества. Возводя в абсолют идею Маркса и Энгельса о важной роли классовой борьбы, Поршнев крайне упрощал, вульгаризировал эту идею, переворачивая ее как бы с ног на голову и тем самым сводя на нет саму основу марксистской исторической науки — ее монизм — понимание развития производительных сил и производственных отношений как главного двигателя истории, подменяя его классовой борьбой. И хотя в статьях Б.Ф.Поршнева был поставлен ряд интересных проблем и сделаны отдельные любопытные наблюдения, в целом такая трактовка не только крайне примитивизировала марксистскую историческую теорию, но непомерно расширяла в ней место классовой борьбы, усиливала тем самым присущую такому пониманию истории односторонность и исключала из рассмотрения историков все иные сферы исторического процесса, отрывая его от материальной основы.

В тот момент такая интерпретация истории представляла особенную опасность еще и потому, что в стране сознательно пропагандировалась сталинская идея об усилении классовой борьбы по мере нарастания успехов социализма. Этому постулату предстояло быть идеологическим обоснованием новых репрессий в духе 1937 года. Не случайно одна из программных статей Б.Ф.Поршнева так и называлась «История средних веков и указание тов. Сталина об „основной черте феодального общества“» (имелась в виду классовая борьба). В таких условиях историкам было очень трудно выступать против трактовок Поршнева. Тем не менее наши медиевисты отважились на это, поскольку согласиться с этой концепцией означало, по сути дела, вообще отказаться от серьезных научных исследований, вернуться от изучения общегражданской истории к изучению истории классовой борьбы, как это уже практиковалось в двадцатые годы.

По инициативе аспирантской молодежи в начале 1950 года началась дискуссия по статьям Поршнева, сначала на кафедре средних веков МГУ, а затем в Институте истории. Участвовали в ней только медиевисты — историки других специальностей предпочли отмежеваться. Было проведено несколько весьма широких собраний, на которых выступали сторонники и противники Поршнева. Дискуссия, по обычаям того времени, велась на довольно схоластическом уровне — с помощью цитат «классиков марксизма-ленинизма» (включая и Сталина). Тон в этом задали статьи Поршнева, строившиеся не столько на конкретном материале, сколько на тех же цитатах и абстрактных рассуждениях.

Подобные собрания происходили при большом стечении народа и довольно бурно. В ходе них Поршнев и его единомышленники остались в меньшинстве. Большинство во главе с Е.А.Косминским, С.Д.Сказкиным и Н.А.Сидоровой высказались против концепции Поршнева. Отдельные ученые заняли среднюю позицию. В целом, однако, победили более умеренные марксисты, правильнее, чем Поршнев, трактовавшие взгляды Маркса и Энгельса по этому вопросу. Однако, как требовали тогдашние каноны борьбы, «победу» умеренных надо было «закрепить». Нетерпимость — характерная черта менталитета советских людей того времени — предполагала полное «разоружение» Поршнева. С помощью отдела науки ЦК, не знаю, по чьему настоянию, Поршнева вынудили написать в журнал «Вопросы истории» покаянное письмо, поставившее точку в этом споре. Почему отдел науки встал на сторону противников Поршнева, мне неизвестно. Но с сегодняшней позиции можно только пожалеть о том, что были «сделаны в отношении этого ученого оргвыводы». Ситуация отразила стремление советских историков разных направлений к монополизму, к абсолютизации своих взглядов на историю, к недопущению разномыслия даже в рамках марксистского понимания истории. Думаю, что, если бы в этом споре победил Поршнев, он добился бы таких же покаяний от своих оппонентов[29].