Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

«Он играет со мной, сейчас попробует навести чары» — страха не было, а вот вера в уже не раз спасавший его оберег придала Ставгару силы, и его новый удар оказался удачнее предыдущих. На оплечье амэнского тысячника появилась глубокая засечка, а сам он в одно мгновение перестал усмехаться, став на диво серьезен.

— Сложи оружие, и твои люди останутся живы, — за неожиданным предложением последовал новый удар остеновского меча, но Ставгар лишь зло ощерился в ответ. Сложить оружие? Теперь, когда цель так близко? Никогда!..

В этот раз удар Бжестрова был силен настолько, что его меч высек из вовремя подставленного кривоплечим щита целый сноп искр. Сам же Остен, норовя достать верткого противника, уже было привстал в стременах, как вдруг его конь с диким ржанием неожиданно встал на дыбы. Жеребцу точно медвежье сало в морду ткнули — глаза животного налились кровью, уши прижались, на губах и узде повисли клочья пены…

Пытаясь совладать со взбесившимся жеребцом и не вылететь из седла, Олдер на миг упустил из виду своего противника, а Ставгар не преминул воспользоваться открывшейся ему брешью в защите Остена — его меч вошел в сочленение лат у плеча амэнца. Неглубоко, но левая рука Остена опустилась, а сам он согнулся в седле только-только усмиренного коня.

«Вот и конец тебе, Коршун!» — победное ликование охватило душу Ставгара. Выдернув меч — доспехи амэнца тут же окрасились алым! — он, приблизившись вплотную, занес оружие для нового, долженствующего стать последним удара, но Остен приподнял голову и увидел нависшую угрозу…

В мгновение ока тысячник, уйдя от удара, поднырнул под занесенную руку Бжестрова. Молодой Владетель лишь успел заметить выброшенную вперед руку тысячника в тяжелой латной перчатке, но сделать уже ничего не смог. Со смачным хрустом кулак Остена врезался в переносицу Ставгара, защищенную лишь тонкой стрелкой шлема. Перед глазами Владетеля словно бы вспыхнула тысяча солнц разом, а потом все провалилось во тьму…

Первыми вернулись звуки — непривычно громкие голоса отдавались в ушах настоящим набатом, усиливая боль в словно бы налитой свинцом голове. Всхрапывали кони, звенело оружие…

— Держите его, да покрепче, а то ведь лягается, как олень молодой, — прозвучал прямо над Ставгаром хрипловатый голос, и в тот же миг несусветная тяжесть навалилась на ноги и руки Владетеля, вжимая их в землю. Почти бессознательно Бжестров попробовал освободиться, дернул головой, и от этого движения боль вспыхнула с новой силой, а к горлу подкатил кислый ком. А вот вдавленная в грязь рука не смогла сдвинуться даже на волосок…

Рука… Меч… Остен… Проклятый Коршун!

Вернувшиеся разом воспоминания заставили Бжестрова глухо застонать, но разлепить словно бы склеившиеся веки не получилось, И тут что-то тяжелое опустилось ему на грудь, а на полыхающее от боли лицо полилась вода — холодная… От этого сразу стало немного легче, а самое, главное, проморгавшись, Ставгар наконец-то смог открыть глаза.

Он лежал на раскисшей от дождей земле, вдавленный в грязь несколькими дюжими амэнцами. Холодная жижа просачивалась сквозь сочленения доспехов, затекала за ворот — липкая и жирная, а прямо над Ставгаром возвышалось синее небо и устроившийся на его груди Остен.

На тысячнике уже не было шлема и части лат — рана стянута наскоро сделанной повязкой, левая рука покоится на ременной перевязи. Из-за этого кривизна плеч амэнца казалась особенно уродливой. Да и по всему остальному было видно, что в этой схватке ему тоже крепко досталось — мокрые от пота волоса прилипли ко лбу, сквозь многолетний загар просвечивает восковая бледность. Но, несмотря на это, глаза амэнца лучились победным смехом, и от этого Ставгару стало совсем худо.

Остен же, перехватив взгляд Бжестрова, улыбнулся:

— Вижу, пришел в себя, Беркут? Это славно, а то я уже подумал, что весь разум из тебя ненароком вышиб.

— Да чтоб тебя… демоны разорвали… — рот Бжестрова наполнился невыносимой горечью — такой, точно он выпил залпом целую чашу желчи, а его бессильное проклятье почти нельзя было разобрать из-за гнусавых хрипов.

Зато Остен враз перестал улыбаться, и чуть склонился к Ставгару, внимательно всматриваясь в его разбитое лицо:

— Похоже, я все-таки перестарался, крейговец, но это дело поправимое, — тысячник передал кому-то опустевшую флягу с водой и еще ниже согнулся над Бжестровом. — Благодарить не надо, Беркут.

Железные пальцы тысячника впились в разбитое лицо Бжестрова, словно когти коршуна, раздался оглушительный хруст… Из горла крейговца вырвался отчаянный крик, и новая ослепляющая вспышка боли отправила Ставгара в милосердное забытье.

В следующий раз Ставгар пришел в себя уже в подземелье — голова по-прежнему раскалывалась от боли, в переносицу и скулы, казалось, залили свинец, а дышать получалось лишь через рот, с жадным хрипом хватая наполненный сыростью воздух.

Впрочем, окромя сырости, пенять пленнику было не на что — служившая ему подстилкой солома была свежей, стены темницы не покрывала склизкая плесень, а оставленный в его закутке факел горел ярко и почти без чада… Вот только сдвинуться с места Ставгар не мог при всем желании: его разведенные в стороны руки были прикованы цепями к стене, и уже совсем занемели — Бжестров их даже не чувствовал… А еще нестерпимо хотелось пить — пересохший язык стал жестким, точно древесная кора, глотку же драло так, точно треклятый Коршун на прощание сыпанул в нее полную горсть песка.

Тем не менее, Ставгар все же попытался облизнуть растрескавшиеся губы и, осматриваясь, осторожно повернул голову. Оказалось, что выделенный ему закуток имел лишь три стены, а четвертую заменяла деревянная решетка. За ней же можно было рассмотреть лишь узкий, уходящий куда-то во тьму коридор. Да и тишина давила на уши — во всяком случае, кроме тихого позвякивания сковавших его цепей и собственного хриплого дыхания, молодой Владетель больше не мог уловить ни звука. Мыши — и те не пищали…

Прищурив глаза, Бжестров попытался рассмотреть еще хоть что-то в сгустившейся за решеткой мгле, но, ничего не добившись, лишь слабо качнул головой. Не надо было обладать семью пядями во лбу, чтобы понять, что его тюрьма находится в самом глухом подвале Кабаньего Клыка, да и куда бы Остен мог его потащить, кроме этой крепости? Разве что добить там же, на поле, и скинуть тело в Крапивный Лог, зверям да падальщикам-вурдалакам на поживу… Но Коршун предпочел пленить посмевшего нарушить границу крейговца, и это наводило на совсем уж тревожные мысли — что стало с Кридичем? А с его воинами?.. И самое главное, что задумал сам Остен?