Чертополох. Излом - Варвара Шихарева

— Слюни же пускать будешь до конца своих дней, малохольный.

— Зато и ты… Ничего не узнаешь, — с трудом прохрипел Ставгар, и в тот же миг давление колдовской воли сошло на нет.

Разум Владетеля вновь был свободен, вернулась возможность дышать, расправились горящие от недостатка воздуха легкие… И тут же чудовищный спазм скрутил все нутро молодого крейговца, и Бжестрова вырвало желчью прямо на каменные плиты пола.

Остен наблюдал за его конвульсиями, не говоря ни слова, но когда Ставгар нашел в себе силы поднять голову, произнес:

— Сейчас ты жив и в здравой памяти, но в следующий раз все может закончиться плохо.

— Главное, что ты ничего не добился… И не добьешься… — эхом ответил ему Бжестров, но Олдер в ответ лишь усмехнулся:

— На твоем месте я бы не был в этом так уверен.

Отвернувшись от пленника, тысячник подозвал дежурящего в коридоре ратника, и, приказав ему немедля прибраться в клети и напоить Ставгара смешанной с вином водой, ушел не оборачиваясь.

Хотя лицо Олдера оставалось непроницаемым, в душе у него бушевал настоящий ураган. Слова Бжестрова о том, что лесовичка — его невеста, оказались для Остена даже не вызовом, а настоящей пощечиной. Его — тысячника и колдуна — ткнули носом в эту неожиданную новость, точно глупого щенка в сделанную им же лужицу…

Дикарка, лесовичка-отшельница с серыми глазами — невеста крейговского Владетеля! Такое в голове Олдера просто не укладывалось, а еще он нутром почувствовал, что мальчишка умалчивает о чем-то важном, и, взбешенный, решил вырвать у крейговца необходимые сведения. Это и было его ошибкой — Беркут, хоть и не имел способностей к колдовству, неожиданно выставил когти. Он защищал тайну Лесовички с отчаянием смертника, и все, что досталось Остену — несколько невероятно ярких, и, на первый взгляд, никак не связанных между собою картинок…

Конечно, он мог бы дожать Ставгара, доломать упрямого мальчишку колдовством, но что-то в последний миг удержало Остена от опрометчивого шага… Точно шорох невидимых крыльев у плеча и почти неуловимое сходство с навеки оставшимся среди заснеженных гор, а теперь словно бы появившимся совсем рядом Бражовцом… Остен не мог сказать, были ли эти ощущения правдивыми, но одно знал точно — их оказалось достаточно, чтобы прогнать затопившую сознание ярость и сорвать с глаз окутавшую мир алую пелену.

А уже потом, через два удара сердца, пришло и осознание того, что сломав предназначавшуюся Арвигену живую игрушку, тысячник бы подписал приговор себе и Дари. Зачем князю пускающий слюни, не осознающий происходящего с ним идиот? Как можно сломать уже сломленное?.. Владыка Амэна не скрывал, для чего хочет получить Бжестрова, и, оказавшись без желаемого, сполна бы взыскал с посмевшего нарушить его волю тысячника.

… Раненое плечо неожиданно обожгло болью, и Остен, опустив взгляд, увидел, что пальцы устроенной в перевязке руки непроизвольно сжались в кулак до побелевших костяшек. Похоже, он снова выходит из себя, а это просто недопустимые вольность и слабость!

Выдохнув сквозь зубы, тысячник наконец-то покинул холодные казематы, но, оказавшись во внутреннем дворе крепости, не отправился немедля в свою комнату, а, прижавшись к стене, посмотрел на усыпанное осенними звездами небо. То, что происходило с ним сейчас, не вписывалось ни в какие правила: готовя ловушку для Бжестрова, Олдер не чувствовал к нему ненависти, а вот после вчерашнего злополучного сна уже готов был разорвать крейговца на куски. Ну, а когда Беркут заявил, что Лесовичка — его невеста…

Из-за неожиданной догадки уголки губ по-прежнему не сводящего взгляд со звезд тысячника слабо дрогнули: больше всего охватившие его чувства походили… на ревность!.. Отчаянную, мальчишескую ревность, для которой, кстати, у него не было ни малейшего повода — он провел подле лесной отшельницы всего несколько часов, перемолвился едва ли дюжиной слов, и даже не сподобился узнать ее имя… А когда он все же смекнул, о чем стоит расспросить сероглазую молчунью, стало уже слишком поздно: дикарка выскользнула из его рук, точно вода, а потом не только смогла сбросить накинутую на нее петлю ворожбы, но и подожгла один из кораблей — такая выходка вполне бы пояснила ненависть тысячника, но никак не то, что он до сих пор носит с собою платок лесовички…

Улыбка задумавшегося Остена на мгновение стала горькой. Может, как раз в этом и есть истинная причина происходящего: свое напоминание об отшельнице он забрал у Антара, да и тот взял вышивку без спроса. Исходящий от платка, столь полюбившийся Олдеру и невидимый для других теплый свет, был им, по сути, украден. А вот для Ставгара Лесовичка сотворила оберег от чистого сердца. Крейговского мальчишку щедро одарили тем, от чего самому Остену достались лишь жалкие крохи, а Бжестров даже не понимает…

Смекнув, что в его сердце опять вскипает ревность, Остен упрямо мотнул головой. Хватит уже лгать самому себе. Бжестров все прекрасно понимает, именно поэтому и бережет свои воспоминания о лесной ведунье, словно зеницу ока, и ответа от него уже никак не добиться… Хотя с другой стороны, можно попытаться найти нужное в том, что все же удалось увидеть, ведь иногда даже крошечная крупица знания может навести на правильный ответ.

Покинув двор, Остен поднялся к себе, кое-как стащил с себя одежду и растянулся на узкой постели; смежил веки, воссоздавая перед внутренним взором с кровью вырванные у Бжестрова воспоминания… Пестрота городской ярмарки, и лесовичка — еще совсем юная, натягивает тетиву лука, целясь в шуточную мишень, но лицо ее сосредоточено и спокойно, точно у воина… Вот опять она, но уже старше, сидит на пыльной земле около туши огромного медведя и баюкает голову свирепого зверя у себя на коленях, словно бы и не замечая того, что руки и одежда пятнаются кровью животного. Губы лесовички что-то беззвучно шепчут, глаза опущены. Кажется, еще миг — и по щеке скатится слеза… Но вместо этого приходит новый образ. Тонкая и хрупкая, с печальным и измученным лицом, ведунья сидит на поваленной коряге, прижимая к себе так похожую на нее девочку, и осенний ветер кружит вокруг них желтые и пунцовые листья в бесконечном хороводе. Кажется, стоит только протянуть руку, и…

Громкий стук в дверь в мгновение ока вырвал тысячника из лелеемых им видений: резко сев на постели, Остен одарил вошедшего к нему Антара отнюдь не благостным взглядом, но Чующий, как всегда, остался невозмутим:

— Гонец от князя Арвигена, глава.

— Зови, — мрачно буркнул Остен. Хороших новостей из Милеста он все равно не ждал, так что ни к чему затягивать с неприятным посланием до утра.