Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе - Еремей Парнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Николай встал, подошел к окну, мельком взглянул на горизонт, но ничего не увидел. Поднявшись на возвышение, где принимал обычно доклады, постоял у стола, потом быстро проследовал на середину комнаты к другому столу — для занятий — и сел. Прочитав, в который уже раз, текст, вновь поднялся, отодвинув ногой кресло. Затем истово мелко перекрестился, сел, подписал и, отбросив, как неприятное насекомое, перо, в изнеможении откинулся в кресле.
У губернатора Волков застал барона Мейендорфа и генерала.
— Вот и вы наконец! — бросился к нему Звегинцев. — Где же вы были?
— В чем дело, господа? — Полковник внимательно оглядел встревоженные сумрачные лица. — Вы чем-то обеспокоены?
— Я пытался связаться с вами еще вчера вечером, — раздраженно дернул плечом Мейендорф, — но вы как сквозь землю провалились.
— В такой час! — скорбно поник Папен.
— Значит, вы уже знаете, что ваши войска расстреляли демонстрацию? — небрежно бросил ему Волков.
— Как? Что вы сказали?
— Не узнаю вас, господа, — Юний Сергеевич вновь обвел присутствующих спокойным, изучающим взглядом. — Отчего вы столь необычно взволнованы? Если вас заботит моя скромная особа, то совершенно напрасно, потому как я пребывал на своем посту и вообще, можете убедиться, ничего со мной не случилось. Ей-богу, положение у нас хоть и хреновое, но не хуже, чем вчера или третьего дня! И если бы не истерическое поведение некоторых офицеров…
— Юний Сергеевич! — по-женски всплеснул руками губернатор. — Что вы такое говорите, сударь? Какие расстрелы, какие офицеры, когда на нас, будто снег на голову, свалилась конституция!
— Что-с?
— Извольте взглянуть, господа. Жандармы, как всегда, узнают в последнюю очередь, — язвительно раскланялся барон. — Поздравляю! От всей души поздравляю!
— Конституция? — недоверчиво переспросил Волков. — Это действительно так?
— Какие могут быть шутки, полковник?! — взорвался Мейендорф, поддав ногой плетёнку для бумаг.
— Ах, оставьте, барон, — поморщился губернатор. — Неужели вы не слыхали, Юний Сергеевич? Еще семнадцатого октября государь обнародовал Манифест, в котором гарантируются незыблемые основы гражданской свободы, а также созыв законодательной думы с привлечением к выборам всех классов населения.
— Слава тебе гос-с-поди! — Юний Сергеевич истово перекрестился на монарший портрет и поклонился в пояс. — Надоумил! Спас Россию в критический час! — Он тряхнул головой, жизнерадостно потер руки и с чувством произнес: — Отныне все пойдет как по маслу. Теперь мы справимся с положением, господа. Будьте покойны.
— Никогда! — отрезал барон. — Мы не можем примириться с таким Манифестом. Это капитуляция!
— Оставьте свои сентенции для вольноопределяющихся, — грубо отмахнулся Волков. — Никакой капитуляции нет. Вы знаете, что делает умная ящерица? Она сбрасывает свой хвост. Пока хищник пожирает вертящийся придаток, умная ящерица отсиживается в норке. Как бы там не было, но она спасена. Пройдет месяц-другой, и хвост отрастает снова. А там посмотрим, господа, там будет видно. Во всяком случае, революция получила хар-ро-шую подачку. Ей теперь надолго хватит, чем забавляться. Уподобимся же мудрой ящерке. Вот вам мой совет.
ГЛАВА 26
Гнетущий призрак всеобщей забастовки еще витал над извилистыми улицами Москвы. Но электрические луны уже гнали прочь ледяное оцепенение и мрак осенних ночей. Гибельный вал отхлынул, стало легче дышать, и упоительное слово «свобода!» кружило головы терпким, опасным хмелем. Как хотелось либеральному обывателю поверить в то, что беспорядки и неурядицы последних дней безвозвратно канули в Лету! Как непривычно лестно и празднично было ощущать себя гражданином — великое слово! — европейской конституционной державы, благополучно выскользнувшей из огня неудачной войны, избежавшей кошмаров братоубийственной бойни. Незнакомые ранее между собой полупьяные господа заключали друг друга в объятия и обменивались троекратным лобызанием. Крепко, весело, от широкой души. Глядя на праздничные толпы, в которых шныряли филеры с красными бантами, и впрямь можно было подумать, что вся Россия ликует.
Но то лишь пена коловращалась на поверхности бурных, непроницаемых вод. Не только мира, но и сколько-нибудь длительного перемирия между революцией и самодержавием быть не могло. ЦК РСДРП взял курс на восстание. Ждали приезда Ленина из-за границы. Московский комитет размножил в количестве десяти тысяч экземпляров ленинскую брошюру «Две тактики социал-демократии в демократической революции». Не видно было в ликующей сумятице тех, кто возвратил первопрестольной столице свет и тепло, включил аппараты Морзе и насосы водопровода, пустил трамвай. Они вернулись на свои места, словно встали на боевые посты. Все еще было впереди. Ленин писал не о днях, не о неделях борьбы.
«Мы вступили теперь, несомненно, в новую эпоху; начался период политических потрясений и революций».
Не питали иллюзий насчет гражданского мира и стратеги охранного отделения. Пока формировались новые казачьи сотни и драгунские эскадроны, в таганских трактирах и линиях Охотного ряда разбитные затейники в одинаковых каракулевых шапках пирожком задарма потчевали блатную и подзаборную пьянь.
Но чем гуще за кулисами сумрак, чем настороженней тишина, тем оглушительней звучит медь духового оркестра, тем ярче волшебный свет рампы.
Жадно прихорашивалась хлебосольная старушка Москва. Словно заклиная духов тьмы, до утренних зорь переливались радужными огнями хрустали на Тверской, изобильно сияли роскошные магазины Арбата.
Спешно прикатил из Ниццы Елисеев. В безукоризненном фраке с алой розеткой ордена Почетного легиона, коим был удостоен за щедрое пожертвование на всемирную выставку, великосветский миллионщик самолично встал за прилавок. Ловко завязывая репсовые банты на золоченых коробках, обворожительно улыбался дамам и одаривал детишек шоколадными бомбами. Торговля шла бойко, как никогда. Одного вина по случаю свободы было продано больше чем на сто тысяч.
Эх, завивайся, горе, веревочкой! То ли и вправду избавление от вселенского ужаса нечаянно снизошло, то ли просто короткий проблеск выдался. Не хотелось думать. Не терпелось знать. В церквах торжественно гремели сытые диаконские басы. Крестный ход с чудотворной иконой Иверской богоматери прошествовал через Красную площадь. В чистеньких трактирах, где даже курить не положено, ражие мяснички проливали слезу под сладкое пение слепых кенарей. Из обещанных свобод первой вошла в жизнь свобода игорных клубов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});