Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе - Еремей Парнов

— Верно! Натравливают нас друг на друга, братцы! Не туда целитесь! Лучше назад оборотитесь!

— Кого обороняете? Драконов?!

— А ну осади! Осади!

Первым не выдержал подполковник. Выхватив из кобуры револьвер и придерживая болтавшуюся поверх шинели шашку, сбежал по ступенькам на тротуар.

— Немедленно разойтись! — закричал он, потрясая револьвером. — Или я прикажу открыть огонь!

— Сволочь!

— Шкура!

— Царский холуй!

— Ишь расхрабрился! Под Лаояном небось пятки смазывал! Давите его, братья-солдаты!

— Целься! — Подполковник пальнул в воздух. — В п-ааследний раз предупреждаю: разойдись!

Мимо него пронесся булыжник и тяжело шмякнулся на площадку, отбив краешек вазона.

— Не лучше ли уйти, Юний Сергеевич? — прогундосил Гуклевен.

— Погодите, любезнейший! — придержал его Волков. — Мне любопытно проследить, чем кончит этот идиот.

— Пли! — скомандовал подполковник.

Грянул нестройный залп. И хотя многие солдаты явно стреляли поверх голов или даже вообще не исполнили приказа, заполненная людьми улица дрогнула и отозвалась протяжным, надтреснутым вздохом. Но прежде чем убитые или раненые попадали на мостовую, взорвался такой вопль ярости и боли, что даже солдаты попятились.

Со звоном защелкали по булыжнику стреляные гильзы.

— Пли! — Отступая, подполковник выстрелил. — Стаднюк! Лобачев! К пулемету.

Сквозь редеющий дым было видно, как раздалась толпа и, оставляя на земле неподвижные, ползущие, конвульсивно шевелящиеся тела, хлынула в обе стороны. Панические возгласы, возня, давка, ледяной треск стекол — все это слилось на мгновение в кошмарный скрежещущий вой, который неожиданно оборвался, и стало тихо.

Над быстро пустеющей улицей все еще плавал голубоватый дымок с удушливо-кислым металлическим запахом. Гуклевен и Волков, обменявшись взглядами, отступили к проходу. Задержавшись на миг у глухой обшарпанной стены, Юний Сергеевич в последний раз окинул взором мостовую и трупы, замершие в позах настолько странных, что казались манекенами.

— Ого, Христофор Францыч! — Полковник дернул Гуклевена за рукав. — Нам действительно везет сегодня на встречи. Полюбуйтесь, — он указал на человека, приникшего спиной к фонарному столбу. — Сергей Макарович Сторожев собственной персоной. — Юний Сергеевич пристально посмотрел на отмеченного сатанинским знаком агента. — Ну, одно к одному, семь бед — один ответ.

Гуклевен неуловимым движением карманника извлек револьвер, ладонью провернул барабан и, опершись на локоть, выстрелил. Когда завороженные тишиной солдаты и офицеры на площади, вздрогнув, обернулись на выстрел, в узком проходе между брандмауэрами никого не было.

Человек в щеголеватом английском пальто медленно сползал вниз, скользя заведенными за спину руками по холодному мокрому чугуну. Порыв ветра взъерошил его мягкие волосы и сорвал с фонаря пригоршню капель. Они слетели последним коротким дождем прямо в голубые, широко открытые очи и переполнили их.

На Гертрудинской улице полковник Волков заметил, что все еще держит в руках бинокль, который так и не возвратил штабс-капитану. Он медленно разжал пальцы и выпустил прибор. Отшвырнув его калошей к решетке люка, озадаченно уставился в беспросветное небо. О чем он только что подумал? Какая важная мысль ускользнула от него в тот момент, когда хрустнули глубокие линзы? Ах, да! «Зачем? — Он спросил себя именно об этом. — Зачем?» И не нашел ответа. «Господи, прости меня, грешного, как удивительно глупо…»

— Что-нибудь случилось? — обернулся Гуклевен.

— Нет, ничего… Все в полном порядке, милейший Христофор Францыч. Только бинокль разбился.

— Пустяки, господин полковник.

«Совершеннейшие пустяки, — подумал Юний Сергеевич. — Ты, как всегда, прав, мой милый палач».

В коттедже на берегу неспокойного в эту пору Финского залива государь был вынужден подписать Манифест. Ветер срывал с накатывающих на низкий берег валов вскипавшую сероватую пенку. Шумели деревья в парке. В «ковше Самсона» крутилась скрюченная, сухая листва. Умолкли каскады Большого грота. Золотой Нептун в Верхнем саду весь был облеплен осиновым мокрым листом. Казалось, что с него минуту назад сняли кровососные банки.

Николай молча противился давлению. Оттягивал, уходил от решительного ответа, отделывался односложными «нет», «не могу», «отец бы этого не одобрил». Но дядья наседали, и, когда не было посторонних, Николай Николаевич, главнокомандующий, по прозвищу Длинный, начинал крыть матом или грозил немедленно застрелиться.

— Надо выиграть время, сманеврировать, — терпеливо ворковал изысканный Алексей Александрович, генерал-адмирал, но вдруг не выдержал и тоже разразился площадной руганью. Театрал и денди, прокутивший, как уверяли злые языки, с актрисой Михайловского театра Элиз Балетта чуть ли не все деньги, ассигнованные на развитие флота, он сквернословил, словно пьяный извозчик.

Потом приехал Витте. На ходу соскочив с коляски, он напрямик бросился через парк. Ветки хлестали его по лицу, листья запутывались в складках вьющейся по ветру крылатки. Едва отдышавшись, тоже принялся убеждать и запугивать.

— Не советую вам ходить по открытому океану на ненадежном судне, — косясь на окна, за которыми сурово мерцало море, предостерег он. — Переждите грозу в тихой гавани. Эту паузу выжидания даст вам Манифест о свободах. Потом вы сможете взять прежний курс. У вас снова будут развязаны руки.

Но государь не внял. Остался равнодушно холоден и уклончиво тверд. Казалось, что все горячие, нетерпеливые речи просто-напросто не доходят до его сознания.

— Невозможно, — тихо выронил он под конец и покачал головой.

Николай Николаевич опять взорвался и, не стесняясь присутствием Витте, обрушил на упрямого племянника новый заряд ругани.

— Папенька бы не одобрил, — государь поморщился. На счастье, подоспели известия из правительственной канцелярии. Витте сам взялся сообщить государю последние новости.

— «Число бастующих по империи, — монотонно читал он, — перевалило за миллион, а бунтовщиков в деревнях — за три миллиона. Число разгромленных крестьянами помещичьих имений достигает к настоящему времени двух тысяч. Отмечены первые бунты в армейских корпусах, возвращающихся с Дальнего Востока…» — Мельком взглянув на царя, он отложил сводку и напрямик предостерег: — Если выступления мастеровых, мужиков и возвращающихся из Маньчжурии солдат сольются воедино, вашему величеству вместе с семьей придется покинуть Россию. Кстати, — властно выхватил из папки телеграмму, — из Берлина поступил запрос: не пожелает ли его величество, чтобы на случай необходимости выезда был послан германский эскадренный миноносец? — Настала гнетущая долгая пауза. — Смотрите! — Витте ткнул пальцем в окно. — Он уже болтается на рейде.