Мы карелы - Антти Тимонен

— Куда же мне? Конечно, домой, в Екатеринбург, — ответил Михаил Петрович. — Поеду к самой Екатерине Первой.

— Опоздали чуть-чуть, — заметил Миша. — Екатерина умерла в начале восемнадцатого века. Потом была еще царица Екатерина Вторая…

— У меня своя Екатерина. И первая, и самая лучшая! — улыбнулся Михаил Петрович. — И царица она тоже дай бог, такая, что не побунтуешь!

Тааветти, прислушивавшийся к разговору, понял, что речь идет о жене Михаила Петровича. Он, вздохнув, сказал Рийко:

— Вот у меня жена действительно самая первая женщина в мире. Евой ее зовут. Только сотворена она не из мужского ребра, а из самого крепкого можжевельника. Далековато сейчас моя Ева. Напрямик-то и близко, дня два на лыжах идти, да только в нашей жизни дороги чересчур извилисты. Такие они путаные, точно леска старого Маттилы после того, как котята поиграли с ней на чердаке бани. Пойти, что ли, на боковую, чтобы на душе стало веселей?..

Но заснуть ему не удалось. Он лежал на соломе, разглядывая широкие доски потолка избы. Потом он перестал видеть их, перед глазами стояла его Ева, сотворенная из можжевельника. Глаза Тааветти защипало, хотя дыма в избе не было.

За столом бойцы-карелы разговаривали о том, чем каждый из них намерен заняться после войны. Кто-то собирался пойти учиться в техникум. Тааветти не знал, что это за учебное заведение, но спрашивать не стал. Рийко собирался вернуться домой, а Сантери решил остаться военным.

— Учиться, домой, на печь, к жене. Эх вы! — горячо говорил он. — Нет, ребята, на этом войны не кончаются. Знаем мы буржуев. Залижут свои раны и опять полезут. Вот увидите. Нет, я пойду в военное училище.

Сантери говорил так громко, что кто-то из спавших проснулся и начал ворчать. Ребята притихли и тоже стали укладываться. За столом остались лишь Матвеев и Михаил Петрович.

— …Отец-то его не просил ни о чем таком… — тихо говорил Матвеев, поглядывая на Мишу. — Да не согласился бы он на такое. Но я все же так думаю… Молод он еще, дитя совсем… Поди знай, как там…

— Я тоже об этом подумывал, — полушепотом сказал Михаил Петрович.

Миша приподнялся и, обиженно моргая, сказал Матвееву:

— Так это вы обо мне тут… Кто вам дал такое право? Я пойду к комиссару, я скажу ему, что я… Если меня не пустят, я такое устрою, что…

— Ладно, ладно, Миша. Будет тебе! — Матвеев хотел отечески потрепать парня за волосы, но Миша увернулся и, поджав губы, снова лег.

Матвеев и Михаил Петрович тоже стали подыскивать себе местечко среди спавших.

В избе стало тихо, слышен был лишь храп, сонное бормотание да скрип снега со двора, где ходил, стараясь согреться, озябший часовой.

— Подъем!

Подъем был как в мирное время.

После завтрака батальон выстроили.

В окошках домов светились тусклые огни. Заваленные снегом крыши едва различались на фоне темного неба. Разведывательный взвод с лыжами на плечах зашагал по дороге в сторону Коккосалми. За ним выступила и маршевая колонна.

Миша Самойлов в тревожном волнении ожидал, что его вызовут и прикажут остаться. Пока он будет спорить и жаловаться, другие уже вступят в бой. Но его в штаб не позвали. Тогда его охватило новое волнение. Он идет в бой!..

…Кириля был в дозоре возле кестеньгской дороги, по которой шла основная колонна красных. Его охватил страх, когда он увидел, сколько красных направляется к Коккосалми.

— Я пойду сообщу своим, — попросил он у командира разведки.

Но командир не торопился. Он решил точно установить, какими силами и вооружением располагает колонна красных.

Однако дождаться конца колонны не удалось. Боковое охранение красных неожиданно наскочило на укрывшихся неподалеку от дороги белых разведчиков, и кто-то из разведчиков, не выдержав, открыл огонь.

Как только началась перестрелка, Кириля вскочил на лыжи.

— Идут! — крикнул он, добравшись до Коккосалми.

В деревне и без него знали, что красные уже близко: грохот стрельбы доносился до Коккосалми.

— Что тебе велели доложить? — потребовал Янне Лиэху от перепуганного Кирили.

Не моргнув глазом, Кириля начал сочинять донесение:

— Войска идет столько, что аж в глазах черно.

— Численность красных? — Янне требовал по-военному.

— Восемь тысяч! — выпалил Кириля не задумываясь.

— Дурак! Сказал бы — миллион. Слово покороче. Немедленно отправляйся на позиции. Не то получишь у меня восемь тысяч… Куда девались командиры рот? — спросил Лиэху у Васселея.

Почему-то именно вчера все командиры рот вдруг вспомнили, что у них есть неотложное дело к Парвиайнену, который являлся командиром Северного полка и штаб которого находился на безопасном расстоянии от передовой, около дороги на Софпорог. Уходя, командир роты оставил Васселея своим заместителем.

Лиэху все еще не хотел отступать, хотя оборонять деревню было уже бессмысленно: красные напирали со всех сторон и могли в любой момент отрезать путь к отступлению. Наконец стало ясно, что надо выбирать из трех одно — либо отступить, либо умереть в бою, либо сдаться в плен.

Последней покинула позиции рота Васселея. Янне Лиэху уходил с ней.

— Чего ж ты раньше не ушел? — спросил Васселей у Лиэху. — Ведь все начальство даже ниже тебя чином давно уже смазало пятки.

— Видимо, им есть куда бежать, — хмуро ответил Лиэху. — Вели поставить пулемет вон там… пусть прикрывают, пока ленты есть…

На софпорожской дороге стояли сани. Раненая лошадь билась в оглоблях, силясь подняться с земли. В санях лежал убитый в белом полушубке. Пожилая женщина тормошила убитого, обнимала его и плакала в голос. Васселей узнал убитого. Это был командир взвода, известный финский владелец оленей Мухтонен. Женщину Васселей тоже узнал. Жена Мухтонена была карелка, родом с самого севера Карелии. Уже лет двадцать она жила в Финляндии. Усадьба Мухтоненов стояла у самой границы.

Васселей пытался привести женщину в чувство, успокоить и увести.

— Пойдем. Все уходят. Слезами его не вернешь.

— Нет! Нет! Нет! — истерически закричала женщина. — Уходят… Бегут… Я останусь… останусь на родине… дома…

— Твой дом там.

— И там и здесь. Слышишь? Я не оставлю его.

Вой снарядов заставил Васселея броситься в снег. Снаряд разорвался совсем близко. Поднявшись с земли, Васселей увидел откуда-то взявшегося финского солдата, который лежал рядом с ним в снегу. Женщина схватила из саней винтовку и начала палить в сторону красных. Солдат попытался увести ее, но она вцепилась зубами в его руку.

— Перкеле. Она рехнулась, — сказал солдат Васселею. — Будешь свидетелем, что я ее не бросил. Разве сладишь с такой?

— Ты не уйдешь… Не бросишь своего хозяина! — закричала женщина. — Я вас обоих пристрелю.

— Сумасшедшая… Убьет она нас, — сказал солдат. Он вернулся, отнял у женщины винтовку.

— Подождите. Слушайте… Ты… второй… как тебя там… Скажи Импи… моей… дочери… — кричала женщина. — Скажи ей… что мы… что отец и мать… Слышишь?.. за Карелию… за бога… Мы — Мухтонены. Запомни!

Не успели Васселей и солдат сделать и десяти шагов, как позади хлопнул выстрел. Женщина лежала в санях рядом с убитым мужем. Из виска струйкой била кровь. Солдат вернулся, взял выпавший из руки женщины револьвер, отцепил с убитого пустую кобуру.

Из деревни по дороге открыли пулеметный огонь. Значит, в Коккосалми уже красные.

Пригнувшись, Васселей и солдат побежали догонять роту.

— На Софпороге мы их остановим, — сказал Лиэху Васселею. — Будешь командовать ротой. Конечно, нелегко это…

— Мне это не трудно, — Васселей остановился. — Я дам своей роте один-единственный приказ. Скажу, что каждый может убираться на все четыре стороны. Кто хочет — в Финляндию, кто хочет — пусть идет домой или катится к чертовой матери. А если кому охота умереть, пожалуйста — пусть дерется.

— За такие слова тебя следовало бы расстрелять.

— Пожалуйста.

— Ладно, иди ты… — Лиэху пошел вперед, Васселей шагал следом. — Я тебя расстреливать не стану. Но учти: при Парвиайнене много не болтай. Он любит стрелять, только не на фронте.

…Миша с гордостью ощущал тяжесть подсумков на поясе. Ему еще никогда не выдавали такого количества боевых патронов.

Вот если бы Надя увидела его сейчас! При этой мысли Миша расправил плечи и выпятил грудь. Когда он уезжал из Петрограда, Надя прибежала прямо с работы, в стареньком пальтишке, в красной косынке. Шагали колонной по Невскому на Московский вокзал. Надя шла рядом и почему-то смеялась. Такая уж она есть — смешливая. Когда пришли на вокзал и раздалась команда «Разойдись!», Надя оглядела его с ног до головы и опять рассмеялась.

— Ну и смешной ты!

— Почему смешной?

— Потому что смешной… Солдатик ты мой!